Заслуженное наказание

Заслуженное наказание
(Schoolgirl Stuffing)

— Чтобы ты — ты! — и забыла про обед?.. — вопрошает Лили, закатывая очи с видом крайнего недоверия. Она права: обед для меня — это святое.
Но — увы.
— Да сама не знаю, замоталась утром, опаздывала...
— Ага, замоталась она. Двух тарелок хрустиков не хватило, вот и пришлось срочно смешивать третью, тут замотаешься… — подмигивает лучшая подруга.
— Очень смешно! — не могу не улыбнуться. Да, такое со мной и правда бывало.
Желудок издает недовольное урчание, отчего мы дружно хихикаем.
Желудок снова возмущенно урчит, и теперь мне уже не до смеха. Больно. Я голодная, аж кишки сводит.
— Софи, у тебя правда ничего нет?
— Нету. А ты, случайно...
— Прости, еще на той перемене все съела.
Вздыхаю.
— Деньги есть? — Терпеть ненавижу одалживаться, но желудок требует.
Лили качает головой.
— Если ты и правда такая голодная...
— Да я б целую кастрюлю вермишели слопала!
— … то в кабинете домоводства наверняка что-то да есть. Осталось туда пробраться.
Задумываюсь. Сейчас обеденный перерыв, занятий нет, но если вдруг появится учитель и поймает меня на краже еды...
— Постоишь на стреме?
— У меня шахматы через пять минут.
— Ну… тогда ладно. — Желудок снова подает голос. Громко. Решено. — Хорошо, попробую сама. Встречаемся после занятий!
— Удачи, — говорит Лили. В глазах беспокойство. А я верю, нет, знаю, что все будет в порядке.

Пробраться в кабинет домоводства оказывается не слишком сложно. Пристроиться в уголке, дождаться учителя, который откроет дверь в коридор, закрытый во время обеда, и проскользнуть у него за спиной, пока дверь еще не закрылась. Самое трудное — уговорить желудок в этот самый момент молчать. Ну и потом держаться подальше от окон, чтобы снаружи не заметили.
И вот он, приз: незапертая дверь кабинете домоводства. По расписанию домоводство как раз было у седьмого-А, есть хороший шанс, что там осталось что-то съедобное.
Ура: едва я просачиваюсь в класс, меня встречают запахи жареного сыра и ветчины. И, разумеется, на учебных стойках стоят кастрюли с вермишелью. Когда мы готовим, нам разрешается забрать то, что приготовили, а все, что не забрали, потом отдают «полдником» тем, кто остался на продленку.
Но мне эта еда сейчас нужнее.
Подхожу к ближайшей стойке, хватаю вилку из ящика и наворачиваю вермишель прямо из кастрюли. Ммм, еще теплая, она оседает в желудке приятственной тяжестью. Учебные кастрюльки невелики, так что вермишель заканчивается довольно быстро. Вкусно; кто бы ни готовил, ему самая дорога в повара-профи — сочно, сытно, и всего в меру.
Хорошо, думаю я, но мало, в конце концов, у меня с самого завтрака крошки во рту не было. Передвигаюсь к следующей кастрюльке и принимаюсь за дело.
Увы, этот ученик по кулинарии не блистал. В желудке стало чуточку тяжелее, а удовольствия почти не получила. Ладно, раз уж я взяла на себя труд сюда проникнуть, стоит побаловать себя и свой животик!
В третьей кастрюльке вермишель почти такая же вкусная, как в первой. Вот только когда она заканчивается, пояс юбки становится слишком тесным. Пустой желудок раздался вширь, вмещая солидное количество съеденной вермишели. Оглаживаю раздувшийся животик, удовлетворенно выдыхаю. Так-то лучше, а что пояс жмет — зато кишки от голода не скручивает, вот!
После всего съеденного мне хочется пить, и я добираюсь до спрятанного в недрах лаборантской холодильника. Наливаю себе стакан молока, выпиваю в два глотка, затем еще один. Живот вздувается еще больше, юбка врезается в тело.
М-да. Оправляю блузку и расстегиваю пуговицу на юбке. Живот радостно выплескивается вперед, оккупируя открывшееся пространство. Кажется, я слопала многовато. Ну да ничего, утрамбую, никто этих лишних сантиметров на талии и не заметит. Я, конечно, не образец стройности, но при моем аппетите только подвижный образ жизни и самоконтроль спасают меня от превращения в шарик на ножках. Да и не так часть я позволяю себе объедаься до отвала… Бедра у меня широкие, спереди живота и заметно не будет, главное, не поворачиваться к особо подозрительным особям в профиль.
Медленно и задумчиво оглаживаю живот. Да, логически рассуждая, пора линять, а то кто его знает, когда учителю взбредет в голову заглянуть в незапертый кабинет?
Замираю, ладони придерживают выпуклую округлость живота. Чем это пахнет? Что-то сладкое, так приятно непохоже на солоноватую вермишель. Шоколадное...
Возвращаюсь обратно в кабинет. Ага, это тянет из духовки. Открываю, отшатнувшись от волны жара — и изнутри, с противня, мне радостно-искусительно улыбаются свежевыпеченные темные печеньки.
Не надо, Софи — шепчут остатки здравого смысла.
Честно, я стараюсь. Но руки сами собой принимаются за дело. Натянуть перчатку-прихватку, вытащить горячий противень, глубоко вдохнуть густой шоколадный аромат… Нет, это выше моих сил.
Сажусь прямо на пол, сбросив все печенье с противня на тарелку. Первое тут же отправляется в рот. Горячее, но не обжигающее, весь шоколад растаял и впитался в хрустящее, пышное тесто… стон наслаждения сам собою вырывается из груди.
— Какая вкуснятина, — и запихиваю в рот сразу два. Хочу еще.
Дверь в кабинет открывается, когда у меня изо рта торчит половинка последней печеньки.
Черт. Руки и подбородок в крошках, пузо вздулось. Мгновенно глотаю остаток печенья и вскакиваю. Живот настолько вырос, что чуть вздрагивает, когда я разворачиваюсь к двери.
Мрак.
В проеме стоит м-р Беннетт.
Молодой, двадцать с каким-то хвостиком, красавец — тайный предмет воздыхания для большинства школьниц старше одиннадцати лет (угу, включая и меня). В кабинках в женском туалете местами написаны целые поэмы о его изумрудных очах и полночно-черных локонах (поэты из наших школьниц, правду сказать, никакие). Преподает он как раз домоводство; странный выбор, полагали многие, обычно этот предмет вели дамы с каким-никаким опытом домохозяйственной деятельности. А еще поговаривают, что его со скандалом уволили из какого-то высококлассного ресторана, и м-ру Беннетту пришлось заняться преподавательской деятельностью.
— Софи? — Голос у него низкий, проникновенный; как раз такой, какого и следует ожидать от опытного учителя.
— Э… Здрасьте, мистер Беннетт, — обидно, что он помнит меня, хотя преподавал у нас аж в прошлом году. Но еще более обидно, что я попалась на горячем.
— Что здесь происходит? — подозрительно вопрошает он. Скользит взглядом по моему вздувшемуся животу, который распирает белую форменную блузку. — Вы крадете еду?
— Простите, сэр. Я забыла взять с собой обед… — честность лучшая политика. Накручиваю прядь волос на палец, опускаю голову и смотрю на него снизу вверх сквозь ресницы. Сама невинность, я такая.
Неодобрительно покачав головой, он подходит ко мне. Он такой высокий, я ему и до плеча не достаю, приходится запрокинуть голову, а то и лица не видно. Он так близко, что я чувствую запах его лосьона после бритья — тонкий, почти неощутимый в сравнении с той парфюмерной лавкой, которую выливают на себя пацаны-сверстники. От такой близости во мне вздымается волна страха и интереса «смешать, но не взбалтывать».
Неожиданно он протягивает руку и касается моего живота. Ладонь его большая и теплая, и моему бедному разбухшему животику это настолько приятно, что я не могу сдержать тихого радостного писка.
Вздернутая бровь.
— Похоже, Софи, кто-то слишком много ест.
— Простите, сэр. Все-таки я растущий организм.
— Да, но ваш растущий организм достался слишком жадной хозяйке, не так ли? — И что тут ответишь? Могу только кивнуть. — Что ж, хотя я и понимаю обстоятельства, которые вынудили вас на подобный поступок, но все же он требует наказания. Правила есть правила.
— Но...
Он поднимает палец — помолчи, внимание.
— Так вот, предоставляю вам выбор. Первый вариант: я сообщаю все это завучу, и в наказание вас оставят после уроков на несколько часов. Само собой, это будет отражено в вашем журнале и дневнике, как и полагается.
О нет. С журналом и дневником проблем нет, тут я почти идеал благопристойности, но главное в другом: Лили! Ей же тогда придется ждать меня несколько часов!..
— И второй вариант. Я сам определю наказание, и другим совершенно незачем знать о нем.
— Какое наказание?
Он молчит, просто выжидающе смотрит на меня.
— Ладно, второй.
— Второй вариант, пожалуйста, сэр, — поправляет он.
— Второй вариант, пожалуйста, сэр, — послушно повторяю я.
— Хорошая девочка.
И в одно движение — я едва успеваю понять, что происходит, — он хватает меня за воротник и практически швыряет на стул. Словно я перышко, а не вполне оформленная ученица, которая только что слопала двойную обеденную порцию… Грубая сила, как и прежде его приближение, поднимают в организме равную смесь интереса и страха.
— А теперь, — зайдя за спинку стула, он наклоняется и шепчет, дыхание щекочет ухо, — я как следует проучу одну слишком жадную девчонку. Замрите и не шевелитесь.
М-р Беннетт уходит в кладовку и чем-то там шарудит. Какое жуткое наказание он там для меня готовит? Ведь бить учеников — совершенно против правил… правда же?
Возвращается, и я даже не знаю, куда смотреть — он закатал рукава рубашки, обнажив мускулистые руки… и в руках этих большая коробка мороженого. У меня аж слюнки капают, и сама не знаю, от чего именно. Может, наказание и не окажется таким уж обременительным?
Он водружает коробку мне на колени. Двухкилограммовая, из оптового супермаркета. Вручает мне ложку.
— А теперь ешьте.
— С радостью, сэр, — улыбаюсь я. Снимаю крышку, под которой обнаруживается трехслойная мякоть неаполитанского мороженого, мое любимое. Разговор с м-ром Беннеттом занял несколько минут, плюс мои переживания — в общем, желудок успел разобраться с частью съеденного ранее, и обеспечил сколько-то свободного места внутри. Так что я набрасываюсь на десерт с обновленными силами. Холодный, сладкий, сытный. Ваниль-шоколад-клубника, ложка за ложкой, быстрее, быстрее — язык и зубы быстро привыкают к холоду, упоительный десерт отправляется прямо по пищеводу, его и жевать почти не нужно.
Опустожив коробку примерно наполовину, чувствую в желудке некоторое неудобство. Что-то там урчит и плещется, как будто стенки желудка растягиваются, пытаясь уместить внутри больше содержимого. Со стоном откладываю ложку и оглаживаю вздувшийся живот.
— Не могу больше, не лезет, — говорю м-ру Беннетту.
— Ешьте, — скучно и бесстрасстно отвечает он.
— Но...
— Ешьте.
— А если я не хочу?
— Софи. — Он смотрит на меня, сидящую, сверху вниз. — Это ваше наказание. Вы отказываетесь мне подчиняться?
Упрямо смотрю на него… и не могу выдержать его взгляда. Отворачиваюсь.
— Нет, сэр.
— Хорошо.
Медленно продолжаю поглощать мороженое. Живот правда побаливает, я буквально чувствую, как от каждой проглоченной ложки его распирает еще больше. Остаток доедаю через силу, уже думая — ну все, сейчас меня вывернет, — однако в итоге все два кило неаполитанского трехслойного мороженого оказываются у меня в желудке. Живот, кажется, выпирает чуть не вдвое сильнее, чем когда м-р Беннетт меня застукал.
Роняю пустую коробку на пол, громко икаю.
— Ой, прошу прощения… — поддерживаю мой бедый животик обеими руками. — Черт. Так я совсем растолстею.
— Вы и правда нехуденькая, — замечает м-р Беннетт. Наклоняется надо мной и опять кладет ладонь мне на живот. Снова я издаю звук, который был бы более уместен в спальне. — Ну и обжора. Гляньте, у вас пуговицы на блузке едва держатся.
Опускаю взгляд. Точно: в самом выпуклом месте живота между двумя пуговицами проглядывает кусочек голой кожи. Мрак.
— Я даже и не думала столько есть… — всхлипываю я.
— О, со слишком жадными девочками именно так и бывает, — ладонь м-ра Беннетта медленно кружит вокруг моего пупка. Лязгнув зубами, закрываю рот, чтобы не застонать еще раз. Мой живот слегка колышется в его руках, потом он ласково касается нижней части пузика, и мягкая плоть подается под его прикосновением. — Похоже, вы можете съесть еще немного.
— О нет… — выдыхаю я.
Он уносит коробку из-под мороженого в кладовку, а когда возвращается — в его руках целая тарелка праздничной снеди. Пирожки, булочки, сладкие рогалики — такое подают на «детский стол». Желудок громко урчит, даже не знаю, это он переполнен — или в предвкушении.
Часть меня почти жаждет продолжать объедаться, чтобы порадовать м-ра Беннетта. Или, быть может, чтобы проверить, сколько же я на самом деле могу слопать.
М-р Беннетт пытается поставить тарелку мне на колени — но большая тарелка и мой выросший живот там уже не умещаются. Так что я перехватываю тарелку левой рукой, а правой принимаюсь переправлять выпечку в рот. Как и раньше, после короткого перерыва у меня открывается второе (хотя, скорее, уже четвертое) дыхание, и челюсти работают с прежней уверенностью.
Теплые кусочки во рту и пищеводе — приятное разнообразие после холодного мороженого. Где-то две трети содержимого тарелки исчезает в моем желудке, прежде чем тот спохватывается и начинает снова играть марши протеста. Меня распирает изнутри, живот распирает блузку. Простонав, с мрачной уверенностью «будь что будет» принимаюсь за очередной пирожок.
Хрусть-кррак-бумц. Это многострадальная пуговица в самом «тонком» месте таки отрывается от блузки и приземляется на пол.
Хррррусссь — очередью следуют за ней еще четыре, и мое вздувшееся сверх всякой меры пузо просто выплескивается в прореху, не сдерживаемое уже ничем. Да уж. Вид у меня такой, словно я проглотила баскетбольный мяч.
С потерянным видом поднимаю взгляд на м-ра Беннетта. Ноль реакции, камень, и тот был бы красноречивее. Вот откуда у меня такое ощущение, что он всем этим наслаждается?
Ладно, лучше вернуться к делу. Избавившись от блузки (ну, почти), мне удается справиться с остатком выпечки почти без затруднений. Отдаю пустую тарелку м-ру Беннетту — он уносит ее в кладовку, а я оглаживаю свой вздувшийся живот, медленно и осторожно. Это так приятно… чувствовать под ладонями, какой он теплый и мягкий… сгребаю в горстях жирок на боках и легонько, чтобы не растрясти, покачиваю живот туда-сюда. «Созерцая свой пупок» в буквальном смысле слова, продолжаю играть с собственным телом.
А вернувшись в реальность, осознаю, что м-р Беннетт уже вернулся и наблюдает за мной.
— Э-э...
— Странно, Софи, вам как будто это нравится, — подходит он чуть ближе. — Вы настолько жадная девочка, что съедаете все, до чего можете дотянуться, и улыбаетесь. Будете продолжать так себя вести, растолстеете еше больше. — И он всем телом наклоняется надо мной, такой маленькой в сравнении с ним, несмотря даже на мое пузо.
Ближе, все ближе к моему лицу, словно хочет поцеловать меня. Я, надеясь на лучшее, закрываю глаза, но когда открываю их — он уже снова стоит в трех шагах.
— Теперь пришел черед самостоятельного обучения, — говорит он. — Встаньте.
Застонав от усилий, принимаю вертикальное положение, чуть не плюхнувшись носом вперед. Живот такой тяжелый, что центр масс у меня несколько переместился. Одобрительно поглаживаю пузо и вслед за м-ром Беннеттом иду в кладовку.
Он широким жестом указывает на стеллажи, заставленные разнообразными вкусностями.
— Итак, — сообщает он, — вы сегодня вели себя как хорошая девочка, так что это — последняя часть вашего наказания. Я пока выйду и подготовлю вознаграждение, а вы — продолжайте объедаться чем захотите, на ваш выбор. Если, когда я вернусь, ваш живот не станет больше, чем сейчас — останетесь без вознаграждения.
— Но я уже...
М-р Беннетт делает шаг вперед и сгребает полную горсть мягкой плоти на моем животе.
— Тут еще есть место.
— Д-да, сэр. — Раз м-р Беннетт утверждает, что я могу съесть еще, полагаю, так я и должна поступить. Трудно даже вообразить, что вот это вот пузо сможет раздуться еще сильнее — таким объемистым оно никогда еще не бывало. Думаю, даже после того, как я переварю все это невероятное количество еды, желудок у меня больше уже не сожмется до прежних размеров.
Но «вознаграждение» — это и правда интересно. Так что как только м-р Беннетт удаляется, я задумчиво обозреваю стеллажи. И от чего тут живот вырастет заметнее всего?
Слышала, от хлеба толстеют, так что беру порезанную на ломтики-тосты буханку белого хлеба и запихиваю в рот сразу два кусочка. Хоть хлеб и свежий, но во рту быстро становится сухо; вытаскиваю из холодильника бутылку лимонада и запиваю хлеб, и вот так продолжаю, понемногу оприходовав и то, и другое. Желудок хоть и жалуется, но держит.
Еще. Больше. Мне — моему животу — нужно стать больше, так велел м-р Беннетт. Продолжаю есть все подряд, игнорируя боль от раздувающегося сверх всяких мыслимых пределов желудка. Еда, еда, сплошной поток еды, меня распирает, внутри тепло… Голод — голод остался где-то там, далеко, в Африке.
А потом я понимаю — все, финиш, больше никак. Просто лежу на полу, обессиленная, а раздувшийся живот, карикатурно-громадный, вздымается бледным холмом надо мной, я даже собственных ног не вижу. Вот оно, истинное насыщение. Когда и крошки больше не съесть.
Все это и видит вернувшийся м-р Беннетт.
— Ну и ну, Софи, ваша прожорливость не имеет себе равных, — говорит он. Похоже, его действительно впечатлило, насколько я выросла за время его отсутствия. — И подумать только, все это вы съели сами. Какая хорошая девочка, как послушно выполняете инструкции учителя...
Протягивает мне руку и помогает встать — даже сильному м-ру Беннетту это дается неожиданно трудно, настолько я отяжелела. Он наполовину несет меня к стулу, на который я с облегчением и плюхаюсь с протестующим деревянным скрипом — не моим, разумеется, а стула.
— Я справилась, сэр? — спрашиваю я.
— Да. Вы готовы к вознаграждению?
— О да, пожалуйста.
К вящему моему восхищению и ужасу, м-р Беннетт извлекает откуда-то трехслойный шоколадный торт — глазурь, сливки, растопленный шоколад. Не очень большой, где-то на килограмм. На пустой желудок я бы с таким справилась легко, десертом после вермишели — пожалуй, тоже. Но сейчас, когда у меня внутри переваривается чуть ли не половина содержимого кладовки...
А как вкусно пахнет-то...
М-р Беннетт легко читает написанное на моем лице.
— Вы настолько растолстели — и все равно хотите еще? У вас совершенно неутолимые аппетиты, если после всего этого вы еще не насытились.
— Я хочу, очень хочу, вот только… честно, не знаю, смогу ли сейчас съесть хоть толику. Простите, сэр.
С задумчивым видом он отрезает ломтик торта и подносит к моему рту с удивительной нежностью.
— Позвольте, я помогу вам.
Первый кусочек. Больно. И второй — больно. Но я вся погружаюсь в прозрачные зеленые глаза м-ра Беннетта, отдаюсь его ласковым прикосновениям, убаюканная невероятно вкусными, чарующими ароматами торта.
Проходит целая вечность — или всего несколько секунд, — и вот последняя крошка отправляется в мой полураскрытый рот и ниже, в гротескно разбухшее пузо. Уж не знаю, сколько всего я сегодня слопала, по внутренним ощущениям — килограммов этак пятьдесят, а может, сразу сто, чтобы не мелочиться.
Оседаю на стуле, оглаживая твердый как камень живот. Расслабленно икаю. Скрип, треск… и я еще не успеваю понять, что случилось, как стул подо мною просто разламывается на части, и я категорически неуклюже шлепаюсь на пятую точку.
— Ой, — нервно хихикаю. Надо же, меня так разнесло, что меня уже стулья не выдерживают! Умерла бы от смущения… но почему-то не хочется.
— Вы только что сломали школьную собственность, маленькая мисс Обжора? — вопрошает м-р Беннетт с суровым видом, но в глазах мерцают искорки, а уголок рта кривится в усмешке. — Боюсь, тем самым вы заработали себе еще одно наказание. Возможно, если вы растолстеете сильнее, то станете более аккуратно выбирать, как и куда садитесь.
— Да, сэр, — улыбаюсь я. Сама собой горжусь, столько слопать в один присест. Да, от такого я растолстею непременно — но мне не терпится проверить, сможет ли мой живот стать еще больше. Я хочу есть, есть и есть, пока не наемся полностью и окончательно.
— В таком случае жду вас в это же время через неделю. Свободны. И позаботьтесь, чтобы никто не узнал, как это вы так внезапно выросли.
— Да, сэр. — Это будет наш не-такой-уж-маленький секрет.
Медленно встаю, сражаясь с собственным весом и ходящим ходуном пузом, и вперевалку шествую к двери.
Черт.
А что я теперь скажу Лили?..