Вслепую

Вслепую
(Blind Game)

— Прошу вас, еще не поздно все изменить. Она… не столь уж хороша собой.
Существуют слова, понятные и слепому, думал Джеймс. Другие, однако, опираются на образы, доступные только зрячим.
Он коснулся кончиками пальцев навершья трости — гладкого мраморного шарика — и вздохнул:
— Мне-то что с того?
— Вы слепы, но весь прочий мир не таков. Потомки ваши, вероятно, будут зрячими, и лишь от вас зависит, унаследуют ли они красоту, или же только деньги.
Снова и снова, одни и те же аргументы. На этот раз, однако, у Джеймса имелся выбор. Он был тверд, и он устал. Устал от поисков, от принятых кем-то другим правил — и тверд в сделанном выборе. Он полагал, что в жизни есть куда более важные вещи, нежели любование недоступными ему красотами. Розамунда подходила ему по статусу, в этом отношении она безупречна. Они не были еще представлены друг другу, но он слышал ее мягкий трепетный голос, когда она проходила мимо его окна; он сразу выделил ее из всех, и велел узнать подробности.
— Однако...
Пойманный за переносицу, младший вынужденно развернулся к собеседнику.
— Чарльз, вы мой брат и я люблю вас. Однако подумайте сами, был ли хоть один случай, когда вы или кто-либо из ваших знакомых смогли бы повлиять на принятое мною решение? Я бывал на балах, на раутах. Ненавижу эти запахи, этот шум, всю эту лживость. Мне закрыт мир зрячих, моя участь — сидеть дома с женой, которую выберу я. Вам давно стоило бы понять это самому. Оставьте светских красавиц — свету, а мне нужна умная и спокойная женщина, с которой я разделю жизнь. Все остальное гроша ломаного не стоит.
— Прошу вас...
— Тихо, дорогой брат, — велел Джеймс; его острый слух уже уловил отдаленный гомон и шаги приближающихся дам. — Решение мое окончательно, и вы будете уважать его, если уважаете меня.

Невеста дрожала, дыхание ее было коротким и прерывистым. Будь прокляты эти обычаи, мысленно выругался он, усаживаясь на краю ложа. Скорее он сразится с дьяволом, чем принудит к чему-нибудь эту девушку. Джеймс прежде и не задумывался, какой будет эта ночь; прежний его опыт в постельных делах был довольно ограниченным, и с натурами более… закаленными.
— Что я должна делать, мил...
— Джеймс. Прошу, зовите меня по имени, Джеймс, — ответил он, поворачивая голову в ее направлении. — Я хочу, чтобы вы расслабились, но обстоятельства к тому не располагают, — вздохнул он, прекрасно слыша ее нервные вздохи, эхом отдающиеся от стен спальни.
Знакомство их продолжалось недолго, но он полагал, что впереди у них целая жизнь — времени получше узнать друг друга будет достаточно и после алтаря. Теперь, однако же, он понимал, что теперешняя ночь прошла бы куда проще, имей они за плечами больше совместного опыта.
Женщина, которая перед лицом закона теперь именовалась его женой, стояла в трех шагах перед ним, он слышал ее дыхание, мягкое, но учащенное. Переминалась с ноги на ногу — он слышал, как босые ступни ерзают по ковру, как скользит по коже шелк ночного халата. Он должен был хотя бы попробовать, попробовать подарить ей хотя бы толику уюта и успокоения. Поднялся; еще раз мысленно оценил по звуку ее дыхания, где именно она стоит.
— Могу я коснуться вашего лица? — мягко попросил он.
— Зачем?.. Д-да, — быстро согласилась она.
Джеймс осторожно вытянул руки вперед и удивленно выдохнул, когда ее нежные ручки перехватили его запястья и направили прямо к ее лицу.
Быстро и ласково скользнул кончиками пальцев по овалу ее лица, отстраненно улыбнулся.
— Теперь понимаю, — заметил он.
Кожа ее была мягкой как бархат и теплой, что его восхищало. Его брат слишком много внимания уделял внешнему виду, Джеймс же по вполне очевидным причинам наслаждался прикосновением. Учитывая же правила высшего света, поводов для подобного наслаждения у него выпадало немного.
Однако что-то в этом прикосновении было особенное. Он снова скользнул пальцами вдоль ее щеки к подбородку. Занятно; вместо кости под тонкой нежной кожей прощупывалась мягкая плоть, которая так же мягко уходила к шее. Такая мягкая — он даже позволил себе еще мгновение насладиться этим ощущением, запоминая очертания лица, которое он не видел, но — чувствовал.
— Я… я нравлюсь вам? — прошептала она спустя несколько секунд, наполненных лишь их дыханием. Судя по голосу, она сочла его касание щекочащим и почти непристойным.
— Я слеп, — сухо напомнил он, скользя кончиками пальцев по ее шее до самой ключицы. — Я не могу видеть вас.
— О, — потерянно отозвалась она.
Этих ритуалов Джеймс почти не знал. Он не был ни донжуаном, ни светским волокитой, и обольщать не умел. Все женщины, с которыми он был прежде, первыми брали дело в свои руки. И как ему наладить отношения с ней? Взять силой и превратить в сосуд для собственного семени — нет, это оскорбительно прежде всего по отношению к нему самому.
Он отодвинулся, сделал шаг назад и аккуратно присел на край кровати.
Минуту спустя послышался сдавленный выдох, затем медленные шаги — она приближалась, — а потом он почувствовал, как кровать осела под ее тяжестью.
— Я готова, — без тени эмоций сообщила она.
Черта с два.
Он безнадежно развел руками и лег рядом.
— У меня мало опыта в этих делах, — признался он, поворачиваясь к ней и подпирая голову кулаком. Ему-то было все равно, в какую сторону говорить — а слушать даже проще, если смотреть в сторону, — однако у персон зрячих принято обращать к собеседнику именно лицо.
Он потянулся, пытаясь взять ее за руку, но ошибся — и опустил ладонь ей на живот. Трудно сказать, кто из них двоих больше удивился; Джеймс, со своей стороны, был весьма заинтригован. Он-то ожидал обнаружить стройную и подтянутую талию, а коснулся теплой и податливо-изобильной плоти. Так… теперь понятно, о чем говорил Чарльз. Не столь хороша собой, да. Не изысканно-стройна, какой подобает быть благородной деве. Пышное округлое тело… и греховная алчность внутри него восстала и потребовала еще и еще раз прикоснуться к этим женственным округлостям.
— Могу я коснуться вас? — мягко спросил он. Ему ответил лишь шорох ткани, и он добавил: — Если вы кивнули, я не вижу вас...
— О, простите, — извинилась она. — Конечно же, вы можете меня коснуться, я ведь ваша жена.
Он поморщился, услышав, каким тоном это было сказано, однако пока не терял надежды на лучшее. Снова коснулся ладонью мягкого холма, повел рукой дальше, к боку и вниз, чувствуя под шелковой тканью плоть, мягкую пышную плоть, под которой скорее угадывались, нежели прощупывались кости таза. Он придвинулся поближе, чтобы лучше ощупать ее спину, а она повернулась, чтобы ему легче было это делать.
С шелковым щорохом распустился узел пояска, эхом отдаваясь в тихом выдохе девушки. Многие женщины, скрывая телесные запахи, обливают себя приторными духами — а вот кожа Розамунды пахла лишь розовой водой, и то едва-едва. Глубже принюхавшись, он все же сумел разобрать ее запах, ее собственный, какого больше ни у кого нет. Она пахла теплотой и солнечным светом. Сдвинув шелковую ткань с ее оголенного плеча, Джеймс провел кончиками пальцев вдоль ключицы и скользнул выше, к нежной колонне шеи.
Тут слуха его достиг мягкий приглушенный стон, и он преисполнился облегчения — и свежеобретенной уверенности. О да, ее кожа была мягче, чем соскользнувший с плеч шелковый халат, и его внимание приняли с радостью, а не отвращением. Джеймс сглотнул и потянул за тесемку, высвобождая из шелковой тюрьмы содержимое, до которого уже не терпелось добраться. Ее дыхание стало прерывистым, полным скрытого пока желания, а он скользнул ладонью по ее груди. Ребра под слоем плоти еще прощупывались, но не без труда, а ниже ребер начиналась настоящая мягкость — не та впадина модно-голодающего желудка, как у других, с которыми он был прежде.
Исследуя кончиками пальцев ее живот, Джеймс отрешился от реальности. Хотелось… хотелось еще и еще, хотелось приблизиться к этой плоти. Он неуверенно наклонился и коснулся губами поверхности, мягкой, но упругой. А потом чуткие подушечки его дрожащих пальцев нащупали нечто незнакомое. Вокруг мягкой-мягкой кожи в середине — несколько едва ощутимых рубчиков. Четыре вертикальные полосы слева, пять справа — последняя почти на боку, который также был мягким и пышным. Оглаживая весь ее живот, он скользнул подушечками пальцев по каждой из отметин, радостно-завороженный.
Ощущая, как тело под его касаниями снова напрягается, он двинулся ниже. Живот ее даже лежа вздымался холмом с каверной пупка посредине, и он опускался по склону этого холма к тайным местам. Между его пальцев зашелестели волосы. Ох.
Кожа ее не была мягкой как шелк, потому что бедра, нежные как крем, были еще мягче. Что может быть мягче шелка, отстраненно подумал Джеймс. А потом представил себе, как это мягкое обволакивается, сжимается вокруг него — и вновь преисполнился уверенной решимости, и под его легкими прикосновениями она снова расслабилась, а ноги ее раздвинулись.
— Я нравлюсь вам? — снова прошептала она, почти удивленно.
— Невероятно, — ответил Джеймс, сам себе удивляясь. Она неразборчиво возразила, но он губами запечатывал ее возражения, пока ее руки не обвили его шею. — Мне не нужно видеть вас, чтобы знать, как вы прекрасны: каждое прикосновение твердит мне об этом. Сплошные роскошные выпуклости, мягкие как шелк.
— Я толстая, — прошептала Роза, прикрывая живот обеими руками.
Коснувшись ее запястий, он поочередно поцеловал обе ее ладони, маленькие и нежные.
— Женственная. Прекрасная. — А потом добавил, чуть дыша: — А знаете, какая вы еще? Гладная. Горячая. Пьянящая.
— Аххх, — выдохнула она, извиваясь под ним.
— И сводящая меня с ума, — застонал он, восхищенный тем, как под ним содрогается ее пухлое округлое тело.

— Буду чрезвычайно рад, — сообщил Джеймс своей супруге со сдержанным вниманием, — если вы будете кушать все, что пожелаете, и когда только пожелаете.
Трапезы их протекали не самым типичным образом. Сидеть за традиционным длинным столом друг против друга уместно в большом семействе, но не в их скромном семейном кругу, и тем более — не тогда, когда супруги оставались тет-а-тет. Поэтому, к вящему неудовольствию младшего брата, они сидели рядом. Роза, похоже, привыкла к его постоянной потребности касаться ее — рукой, плечом, бедром, — а потребность такая у Джеймса действительно развилась. Иногда он просыпался — и первым делом тянулся к ней, чтобы нашарить теплую плоть и тем самым убедиться: это волшебное создание действительно часть его жизни, а не мираж из страны грез.
— Вы понятия не имеете, о чем говорите, — ответила она с оттенком крайнего неодобрения. — Я и без того толстая; вы можете себе представить, что случится, если я позволю себе не ограничивать свой аппетит? Да я в два счета стану круглой, как яблоко!
Джеймс не сумел сдержаться и улыбнулся.
— О да, симпатичное круглое яблоко, в которое я смогу вонзить свои зубы? — проворковал он, легонько прикусив подушечку ее большого пальца. Услышав легкий смешок, он ухмыльнулся: — Ну же, женушка моя ненаглядная, скушайте еще ломтик-другой ветчины. Заверяю вас, для меня вы не станете ни на йоту менее великолепны!
В конце трапезы он уловил длинный вздох, и тут же поинтересовался:
— Да, в чем дело?
— Мне бы хотелось еще груш в меду, — призналась она с интонацией отвращения к собственной слабости.
Закатив глаза, Джеймс осторожно потянулся, нашарил на столе нужную вазочку, переставил к себе и зачерпнул собственной ложкой.
— Джеймс! — возмущенно возопила Роза. — Как вы можете, из общего блюда! Вы же сейчас размажете все это по всей комнате!..
Пожав плечами, он отодвинул вазочку, взял половинку груши и задумчиво поднял.
— Признаться, глупо получилось, — согласился он миг спустя.
— Да, но мне-то что прикажете делать? — Сквозь неодобрение так и норовил прорваться смешок. — Есть прямо у вас из рук?
Джеймс собирался ответить, но тут почувствовал, как на его пальцах смыкаются теплые пухлые губы, и его рот сам собой искривился в маниакальной усмешке.
— О да!.. — выдохнул он и взял из вазочки еще кусок груши. — Сладкая, чувственная… — добавил он, когда ощущение повторилось.
Она поднялась, отовигаемый стул скрипнул.
— Сударь, вы сенсуалист.
— Несомненно, — согласился Джеймс и тоже встал из-за стола. — Я пленник собственного тела, и с внешним миром соединяете меня исключительно вы. Так что вы — и есть мой мир.
Подобное превознесение неизменно вызывало ее смешок, и сегодняшний случай исключением не был.
Однако она легонько дернула его за рукав, и когда он наклонился, ему прямо в ухо шепнули:
— Тогда, возможно, нам следует подняться в наши покои, и исследовать эту теорию во всех подробностях?
И легонько стиснула зубками его ухо! Он мгновенно выпрямился, развернулся на месте, взяв ее под руку, и двинулся к лестнице.
— Легче, легче! — хихикнула она. — Вы чуть не сшибли картину со стены!
К черту все картины на свете — и вообще, зачем ему нужны картины?
— Тогда поцелуйте меня, = потребовал он.
Поцелуй ее был уже далеко не тем безжизненным «клевком», как в день венчания. Горячий быстрый язычок коснулся его языка, пощекотал нижнюю губу… у него дрожали колени.
— Еше миг, и я не выдержу! — воскликнул он, затем без лишних церемоний подхватил ее на руки и легко взбежал по лестнице, повороты которой, как и весь родовой особняк, давно знал наизусть.
— Но я же тяжелая! — ее писк отозвался в коридоре протестующим эхом, потом сменился хихиканьем, а затем хлопнула дверь.

— Я вам нравлюсь? — Роза рассмеялась — низким, горловым смехом. Она восседала на нем, ее живот, тяжелый и круглый, опирался на его грудь, а две массивных подушки ее ягодиц мягко перераспределяли всю ее тяжесть на его живот, бедра и ложе, в котором они оба утопали.
Думал ли он несколько лет назад, что она станет настолько дородной? Сейчас она была, самое малое, экстравагантной. Скользнув пальцами по округлостям ее бедер, он плотно сжал пышную плоть, отчего его собственная плоть одобрительно напряглась. Живот ее, когда-то пухлый и скромно-выпуклый, ныне выпирал тяжелым мешком вперед, образовав на ее боках две массивных складки сала, и полностью прикрывая тайные места. Он нетерпеливо скользнул ладонью под этот тяжкий мешок, а его мучительница радостно хихикнула.
— Ну как? — мягко рассмеялась она. — Не слишком тяжело?
— Хорошего слишком много не бывает, — отозвался Джеймс, чувстувуя, как на его грудь ложатся дополнительные складки сала, когда она наклонилась, чтобы потереться носом о его нос и чмокнуть его в губы.
Потом она приподнялась, но ненадолго. Вдруг ему стало нечем дышать — и он только и мог, что мычать от удовольствия, когда его некогда скромная женушка уселась ему на грудь и голову всей своей мягкой, но внушительной тяжестью. О да, эту деталь ее фигуры он просто обожал — не только ее, конечно, — и когда она наконец привстала, его язык скользнул по пышной плоти.
— О, женщины, — зарычал он и звонко шлепнул ее по сочной ягодице.
Она снова рассмеялась, он улыбнулся — и резко выдохнул, когда она снова оседлала его, но теперь уже пониже, его напрягшуюся плоть обволакивала тугая и скользкая теплота, и он откинул голову на подушку, в предвкушении волны наслаждений.
— Я… вам… нрав… люсь? — часто и тяжело дыша, желала ответа Роза, стискивая его мягкими и требовательными бедрами, приподнимаясь и снова насаживаясь на стержень. Вспотевшая от усилий и желания, скользкая и пышная плоть колыхалась, с глухими шлепками ударяясь в его тело. Джеймс с силой вошел еще глубже, даже приподняв рывком всю ее тяжесть, и радостно оскалился.
— Больше, чем вы можете себе представить?
— Но я… плохо себя вела, — призналась она. — Я съела пудинг, который предназначался на ужин.
Черт. Он прикусил губу и ласково ущипнул треугольник ее плоти пониже живота и между бедер.
— Я не раз повторял, вы можете кушать все, что пожелаете. Остатков пудинга мне вполне хватит. — Его любимый пудинг… Ладно, все к лучшему.
— Видите ли, сударь… — виноватым тоном маленькой девочки сообщила она, — дело в том, что я съела ВЕСЬ пудинг. Взяла его в наши покои, чтобы позднее разделить с вами, перед сном — но так проголодалась, что съела все и даже вылизала блюдо… О, вам это нравится? — изобразив удивленную невинность, переспросила она, когда он с рычанием выгнулся и выплеснулся в нее.
За эти годы он во всех подробностях исследовал прямую связь между аппетитом своей супруги, ее растущими пропорциями и страстью в постели. Неудивительно, что сегодня она так… активна — просто уже успела предаться чревоугодию, и вот итог. А значит — Джеймс нетерпеливо огладил ладонями ее живот, поднялся выше и ласково ущипнул набухшие пробочки сосков, — значит, ее станет еще чуть больше. К его и ее вящему наслаждению.
— Вы прекрасны, — хрипло прошептал он.