Во всем, как всегда, виноват Фрейд

Она просыпается, живот еще все еще распирает после вчерашнего. Переела. Хотя — нет, не переела. Обожралась до отключки. Перебрала пива, да под травку — на нее напал жор, и она была на таком взводе, что даже не чувствовала болевых сигналов от протестующего желудка, пока не стало слишком поздно.
Какое-то время она просто лежит, ощущая пост-эффекты от ночного обжорства. Шарообразное пузо, большое-пребольшое. Разбухшее под одеялом. Тяжелое, вжимает в кровать, даже дышать трудновато. Бока тоже раздулись, ноют. Большая часть еды уже перекочевала в нижнюю часть живота. Она чувствует, какой он сейчас массивный, переполненный, куда больше обычного. Но даже в верхней часть живота, там, где желудок, все еще тугое и бугрится под ее небольшими жирными грудками. Желудок слегка ноет, он определенно еще далеко не пуст.
Такой толстой она была не всегда. На самом деле — в позднеподростковые и студенческие года она была достаточно стройной, не тощей, так, со скромными милыми округлостями, наконец согнав весь детский жирок. Но сейчас, в двадцать шесть, после года на карантине и работы из дому, этот этап ее жизни точно пройден. Живет она одна, ей быстро все наскучило, и благие намерения слишком скоро пошли прахом, здоровая домашная пища сменилась едой для успокоения нервов — и ее стало много, много больше. Ежедневные пробежки сменились неспешными прогулками, чтобы ее переполненному пузу удобнее было переваривать более-чем-чрезмерную трапезу. Она отдалась своей жадности, своему желанию ощутить сытость, наполненность, отгородиться от окружающего мира. Она упивалась ощущением туго набитого пуза, которое распирало от съеденного. Ее не волновало, что она от этого толстела. Тогда. Все равно никто нее не видел. И скоро, слишком скоро, пузо ее вновь выросло до детских пропорций перекормленного колобочка. И еще более того.
Порой она задумывается, как же так вышло. Сперва она даже не осознавала, насколько она толстая. Потом ощущала себя виноватой и стыдилась и своего растущего пуза, и что никак не может похудеть. Позже вина и стыд за растущее пузо преобразовались в своеобразное поклонение ему же, теперь, когда ее шпыняли «какая же ты толстая» — она смущалась, и одновременно возбуждалась от этого. В итоге ее швыряло от безудержного целенаправленного обжорства, упиваясь тем, как ее жирный живот раздувается еще больше и становится еще тяжелее — в периоды мрачной ненависти к себе, к своей жадности и ненасытности, сопровождаемые попытками сесть на диету (неудачными) и отвращением к собственным темным страстям.
Когда-то в детстве ей очень нравилось есть, она с нетерпением ожидала завтрака-обеда-ужина, потому что по завершении трапезы ей было так уютно чувствовать, что кругленькое пузико ее — наполнилось, и это правилно. Она всегда съедала все, что было на тарелке, просила добавки — и получала. Родителей ее хвалили, мол, как аккуратно кушает ваша девочка, и какой у нее здоровый вид. На многих детских фотках она так и запечатлена, скрестив пухлые ручки на круглом пузике.
А еще были пижамные вечеринки с соседской девочкой. Сразу вспомнился один эпизод: обе они в пижамах, вместе в кровати, и как многие дети в их возрасте — исследуют тела друг дружки. Та девочка восхищается ее пузиком, большим и толстым, она выпятила его насколько могла и надулась, чтобы стало еще больше, и обе хихикают. О, она до сих пор помнит ощущение, когда маленькая ладошка гладит и ощупывает ее нежное круглое пузико.
В школе начались дразнилки. Обзывалки. Жирная. Пузатая. Корова. Ее не пускали в общую игру, мол, ты слишком медленная и неуклюжая. Потому что толстая. Тогда-то она и заметила, насколько большое у нее пузо, сравнивая с другими детьми. Пыталась втягивать, но получалось не очень, а потом, когда то ли забыла втянуть, то ли надо было вздохнуть как следует — оно вывалилось во всей своей округлой красе. Она ухитрялась съедать обед в одиночестве, чтобы на нее не глазели, критическим взором сопровождая каждый кусочек. Уют полного живота ей все еще требовался, однако она начала ощущать стыд.
В детстве она всегда была колобочком. Да, она росла, как все дети — но и пузо росло вширь, скромный такой жирненький бочоночек, который пересекал порог комнаты впереди нее и мешался, когда нужно было завязывать шнурки. И второй подбородок у нее тогда же вырос, и маленькие грудки — сплошное сало, задолго до того, как начал появляться бюст у одноклассниц. И вот это больше не считали умилительным, даже родители забеспокоились. Они стали ограничивать ее порции за столом. Добавок ей больше не давали, порой даже и десерт оказывался под запретом. А уж комментарии! Надо пока следить за весом. С тебя хватит, разве нет? Не стоит тебе есть больше, чем нужно. Мы хотим, чтобы ты была здорова. Как, тебе снова нужны новые одежки? Давай попробуем такие, чтобы хоть немного скрыть твое пузо...
Ей не хватало ощущения «наполненности», с которым она выросла. Ей это требовалось. Как часть понятий «защита» и «уют». Увы, из-за стола она теперь вставала не то чтобы голодной, но недостаточно сытой, чтобы ощущать то самое чувство полного удовлетворения. И она принялась кусочничать, при любой возможности, желательно — когда никто не видит, наполнить пузико. Есть и есть, пока наконец желудок не станет тяжелый и туго набитый, настолько туго, что уже и не втянуть, даже если захочется. Она хорошо помнит, с каким облегчением наконец расслаблялась, накушавшись плотно-плотно. Ее тогда клонило в сон, и она дремала под телевизором или просто грезила наяву, оглаживая раздувшееся пузико.
Это стало насущной необходимостью, ибо она не знала, когда в следующий раз сможет вволю насытиться. Так что нужно впихнуть в живот столько еды, сколько вообще получится, чтобы восхитительное ощущение переполненности продлилось подольше. И она начала переедать, фактически силой запихивая в себя еду, больше, чем влезало физически. Все, до чего можно дотянуться, и чего потом не хватятся. Все больше и больше, и только когда пузико становилось тугим как барабан и жутко болело, приходилось останавливаться. Боль в переполненном желудке, вынужденном справляться со все большими объемами съеденного, стала смешиваться с такими желанными ощущениями уюта и облегчения. Теперь ей нужно было и то, и другое. А для этого — все больше и больше еды.
И массаж живота стал важной частью ее личного тайного ритуала. Когда она, обессиленно развалившись на кровати, пыхтела от боли и обжорства в раздувшемся как гора животе.
Чем больше она втайне набивала пузо, тем больше она толстела. Чем больше она толстела, тем больше критиковали ее родители, столь разочарованные собственной раскормленной дочерью, а вернее, ее неспособностью похудеть. Все чаще — в открытую.
Однажды ее отвели к врачу. Всякий раз, когда она задается вопросом, когда же у нее родилась ассоциация возбуждения именно со своим жирным пузом, в памяти всплывает именно этот эпизод. Ей тогда было лет двенадцать, но пузо побольше, чем у многих взрослых. К врачу ей не хотелось, однако когда она вошла в кабинет, все вмиг изменилось. Доктор оказался очень красивый. Молодой, густые волнистые волосы и мудрые карие очи. Минута, и она в него уже влюбилась, как могут только двенадцатилетние девочки. Она хочет понравиться ему и втягивает пузо.
К счастью, мама при всем этом действе решила не присутствовать. Он проводит обычный осмотр, сопровождая его легким разговором, заставив почувствовать себя особенной. А потом происходит… это.
— Надо же, какое у тебя большое пузо. — Она никогда не забудет этих слов. Красавец-доктор с мудрыми глазами кладет ладонь на ее пузо, и словно дыру прожигает. Кажется, пальцы его трепещут? — Ты любишь покушать? — Она помидорно краснеет. — Ты ела что-то перед тем, как сюда пришла? — Она краснеет уже до пунцового оттенка. Ну зачем, зачем она перед медосмотром слопала целый пакет своих «резервных запасов»! Но она нервничала, а полный желудок ее всегда успокаивает… — Да, вижу, желудок у тебя полный, — он продолжает ласковыми движениями прощупывать ее пузо, пальпируя внутренние органы. Иногда нажимать приходится довольно сильно, потому как слой жира совсем немаленький, пару раз она чуть попискивает...
… Сейчас ей помнится, что он еще и поглаживал ее пузо, а не только нажимал, но наверное, это все-таки сама нафантазировала...
Потом, сказав — все, закончено, вставай, — он легонько похлопывает ее по пузу, и она совсем уходит в прострацию, в памяти остаются какие-то кусочки разговора между красавчиком-доктором и волнующейся мамой: "… ожирение, но пока еще не в крайней стадии… диеты… слишком толстая для девочки ее лет… риски для здоровья… худеть, и сейчас же..."
По дороге домой, и еще много-много дней после этого, ей вспоминаются исключительно его ладонь на ее толстом пузе, и его тихий голос, ласково отмечающий, насколько же оно толстое и наполненное, и его прекрасный взгляд, прикованный к ней, и его пальцы, касающиеся мягкой плоти на ее животе и тучных боках… И когда она сама оглаживает пузо — она воображает, что это его ладони, его прикосновения, она краснеет от одной мысли об этом. И стыд — он во всех подробностях видел, насколько она разожралась, — и восхищение — к ней прикасался красавец-мужчина, — все это сливается воедино.
И с тех самых пор ее разрывала ненависть к собственному разжиревшему телу, желание стать стройной и красивой — и легкое возбуждение, смешанное со стыдом при очередном жестком комментарии; возбуждение от набитого по самое не могу живота; желание есть, есть и есть, чтобы ощутить новую волну возбуждения. За несколько лет она справилась со своими страстями, привела свое тело в форму, которую родители и окружающие считали приемлемой, и обжорству предавалась очень изредка, как правило, лишь выпив лишку.
Но в последнее время это не так. О нет, вовсе не так. Хотя с ней нет никого, кто ощущал бы ее растущие объемы, лишь она сама. Ей приходится полагаться на косые взгляды и ехидные замечания незнакомцев, когда она прогуливается, выставив напоказ раздувшееся пузо, чтобы получить ту самую перчинку, которой одним только обжорством по самое не могу не заиметь. Ну и хоть какая-то физическая активность, здоровья для...