Венна

Венна

(Venna in Bed)

Пролог

Она возлежит на ложе, роскошном и обширном, в окружении гладчайших шелков, изысканных шпалер, прекрасных картин, серебряных подносов и золотых подсвечников. Она возлежит на ложе, всеми изобильно-пышными округлостями своими, молодая — не старше двадцати пяти — и прелестная женщина с роскошными волнами светлых как лен волос, и десятки мерцающих свечей оглаживают языками света и дрожащими лепестками теней ее обнаженное тело. О, она знает толк в роскоши и изобилии. Ни она сама, ни ее знакомые не знают в точности, сколько она весит, ибо мир давно забыл античную премудрость точного веса и не вступил еще в эпоху возрождения точных наук, когда эту премудрость откроют вновь… а мы лишь можем предположить по косвенным признакам, что светловолосая красавица весит около двенадцати пудов… что, впрочем, нисколько не тяготит ее и не является поводом для стыда или смущения. Ровно напротив, судя по тихим стонам наслаждения, что срываются с ее пухлых губ, когда она, раскрасневшись от вожделения, ласково оглаживает раздувшуюся и раскормленную, но мягкую и податливую плоть своего выпирающего шарообразного чрева. И когда волны потаенной страсти уносят ее прочь, когда рассудок ее тонет в бархатных грезах удовольствия, когда мягкая, но настойчивая щекотка в потаенных местах пониже пояса еще сильнее разжигает в ней пламя страсти, она вспоминает… вспоминает все.

Имя ее — Венна.

1. Подняться из грязи

Рождена она дочерью ведьмы, в глуши, в деревушке за тридевять земель от столицы державы, где обитает сейчас. Мать ее слыла в округе доброй лекаркой и знаменитой провидицей, и жила в небольшой старой избушке на краю болот, за много поприщ до обычных людей. Однако отнюдь не была безвестной изгнанницей: многие из краев близких и далеких прибывали, дабы увидеть мать Венны. Селянам нужны были снадобья от хворей и бесплодия, раненые воины желали исцеления, проезжие купцы тщились увеличить свою удачу в делах, а люди знатные, и среди них однажды даже сам местный князь, хотели знать будущее. Отказа им не было, ибо, по местному обычаю, ведьма может вольно жить своей жизнью до тех пор, пока не отказывает просящему. Малышка Венна, верная помощница своей матери, с удовольствием слушала байки и рассказы гостей — о дальних краях, о разных людях, о деяниях больших и малых. Она мечтала, что однажды станет истинной чародейкой, способной повелевать стихиями, придворной волшебницей, которой нет равных по силе, власти и положению.

Судьба ее, однако, была иной. Совсем иной.

Задолго до рождения не только Венны, но даже ее матери, началась война. Она длилась многие десятилетия и принесла немало бед обитателям державы, как и соседних стран. Но так уж вышло, что она не затронула того края, где обитали ведьма и ее дочь — по неведомой причине грозные армии шли по тракту мимо деревушки, так ни разу и не разграбив ее и не причиняя селянам большого вреда. А когда война наконец закончилась, когда, казалось, настала наконец эпоха процветания, ибо военные подати отменили, а знатные люди вернулись в свои подзапущенные владения и стали потихоньку восстанавливать порушенные мир и порядок, — грянуло зловещее эхо войны. Местный князь, отправляясь по зову сюзерена вместе с ним на войну, нанял отряд наемников — слишком большой, чтобы это выдержала его казна, однако он надеялся, что после первой же битвы платить ему придется не слишком многим. Та битва закончилась катастрофой и для сюзерена, и для самого князя, бежавшего с поля боя лишь с горстой слуг, и он считал, что ему еще повезло, ибо он, в отличие от многих, избежал резни. А еще князь полагал, что ему повезло и с наемниками… пока те, матерые псы войны, не вернулись под стены его замка, требуя оговоренного вознаграждения. У князя не осталось ни денег, чтобы расплатиться с ними, ни гарнизона, который мог бы выдержать штурм, так что наемники взяли силой то, что полагали своим.

Короче говоря, деревенька, как и избушка «болотной ведьмы», были разграблены и сожжены дотла, а сама Венна уцелела, ибо второй день возилась в дальней части болота, собирая ягоды и травы, из которых мать должна была варить зелья… С тех пор девочка странствовала по всей державе — прибившись к купеческому обозу, или к бродячему цирку, или при маркитантках в армии господаря, а порой и сама по себе. Ничему по-настоящему не обученная, Венна, хоть и обладала магическим талантом не хуже, чем у ее матери, владела лишь дюжиной мелких заклинаний и забавных фокусов. Тем не менее, она успешно добралась до столицы и даже сумела поступить в школу волшебства, однако не продержалась там и шести месяцев, не в силах справиться с насмешками и издевательствами отпрысков могущественных и зажиточных семейств. В итоге она очутилась в трущобах столицы — ей некуда было идти, не на кого положиться и не от кого ждать помощи. В те времена Венна познала, что такое истинный голод — голод, призрак которого остался с ней навсегда, который она отчаянно пытается заглушить даже сейчас, который превратил ее в пленницу чревоугодия, утонувшую в наслаждении собственными растущими вширь телесами… едва представилась соответствующая возможность.

А возможность такая и правда представилась.

Как и многое в этом мире, началось все с малого. Осень, ярмарка, Венна пыталась заработать несколько медяков, развлекая народ фокусами. Осень, ярмарка, и она повстречала мелкого тощего пацаненка в мокром и грязном пекарском фартуке, который рыдал над большим подросом мятых, мокрых и грязных пирожков. Сын и ученик пекаря, малец должен был принести на прилавок очередную порцию отцовской выпечки, но увы, по пути поскользнулся и шлепнулся прямо в лужу грязи вместе со всем своим товаром. Венна увидела возможность — и подошла, ибо «кому клад, кому шиш», а она, уж так получилось, как раз знала заклинание, которое делало блюда не просто съедобными, а еще и свежими и пышными, как только что приготовленные. Высоколобые чародеи считали, что такое заклинание из древних времен ныне, когда соль недорога и известны пряности, никому не нужно, и оно, не занесенное на страницы магических книг, потихоньку сгинуло в безвестности и сохранилось лишь в самых глухих уголках у необразованных ведьм, передаваемое от матери к дочери...

Собственно, Венна изначально собиралась предложить пацаненку «брось каку» и забрать эти пирожки себе, чтобы наконец поесть вволю и, возможно, несколько даже продать на ярмарке. В конце концов, она — не более чем дитя трущоб, попрошайка, которая каждый день сражается с голодом за свою жизнь и проигрывает, для нее это возможность из тех, что выпадают раз в жизни. Жадная и равнодушная? А другие там не выживают.

Однако, неведомым капризом судьбы, в сердце ее одержала верх доброта, и несколькими волшебными словами и пассами она превратила испорченные пирожки в чистые и свежие, попросив себе в награду лишь один из них. Пацаненок согласился… но сделал куда большее. Он рассказал отцу обо всем, что случилось, и это было немалым риском для всех троих: всего лишь полвека назад открыто принявшему помощь от ведьмы, даже в час отчаянной нужды, ему грозила кара. Времена, однако, изменились, в пламени и разрушениях великой войны сгинули многие старые верования и традиции, и ныне люди полагали, что магия и колдовство — вещь необычная и, возможно, порой небезопасная, но ничего ненормального и недостойного в них нет. Поэтому, когда пекарь Мартин услышал рассказ сына, жизнь Венны изменилась снова — и на этот раз к лучшему. Ибо в тот же день пекарь, который также не был склонен упускать даруемых судьбой возможностей, в частности «заработать побольше», разыскал Венну на ярмарке и нанял ее «помощницей по магической части». И его предприятие стало процветать. Выпечка на полках в лавке более никогда не оставалась черствой, хлеб не засыхал и не покрывался плесенью. А когда выяснилось, что колдовство Венны способно очищать непросеянную муку и возрождать к новой жизни засохшие объедки — о, ручеек монет быстро стал полноводным потоком, ибо сравниться с тем, что видел и покупал люд в лавке Мартина, не мог никто. Небольшая пекарня у городской стены с единственной жилой комнатушкой над лавкой раскинулась десятком солидных лавочек по всему городу, и вскоре выпечка их оказалась на столе господаря, нечто совершенно небывалое и немыслимое для рядового ремесленника, но — факт, низкорожденный горожанин преуспел и стал ровней богатством и влиянием многим отпрыскам благородных и знатных родов, чьи корни восходят к началу времен.

И перемены эти отразились на Венне во многих, очень многих аспектах...

2. Кулинария и колдовство

Раньше Венне удавалось поесть хорошо если раз в несколько дней; теперь трижды в день ее ждала сытная горячая трапеза. Спала она не на куче соломы, а на настоящей кровати под надежным кровом. Ей не приходилось мотаться по всему городу попрошайкой или в поисках приработка — она жила и работала в одном и том же здании. Так, потихоньку, истощенный обтянутый кожей скелет обрастал плотью и превратился в здоровую девушку, округлившуюся в нужных местах, которые ранее были плоскими, угловатыми и впалыми. Как и положено девушке, редко имеющей возможность вволю поесть, аппетит у нее был здоровым, но для Венны «чувство сытости» мало что значило, и тогда она еще не могла это толком осознать. Голодая большую часть своей сознательной жизни, она упивалась этим новым, странным, чуждым ощущением, которое лишь усиливалось тем фактом, что теперь для того, чтобы получить свежую выпечку, ей нужно было лишь протянуть руку и снять ее с ближайшей полки. Что Венна и делала, вскоре заимев привычку потихоньку, но постоянно жевать плюшки и пирожки, с утра до вечера, и даже прихватывать с собой несколько штук в кровать. Само собой, хотя ее «профессиональная» магия и требовала некоторого расхода сил, от новообретенной привычки вкупе с постоянно растягивающимся от всего съеденного желудком девушка продолжала полнеть. Сперва это было едва заметно. Немного в груди, чуточку в бедрах, и прежде плоский живот стал чуточку выпуклым… и поскольку набирала вес она небыстро, большая часть окружающих не придавала значения этим медленным, плавным, но непрестанным и постоянным изменениям в ее фигуре.

За одним исключением. И исключению этому очень нравилось то, что он видел. Это был тот самый сын пекаря Мартина — тощий и болезненно мелкий пацаненок с голубыми и круглыми щенячьими глазами, быстро растущий и превращающийся в привлекательного юношу, разве только слишком худощавого для пекаря. Звали его Радек: мальчик рос без матери, выучился на пекаря, который обзавелся редкой хворью и почти не мог есть то, что готовил для других, был мечтателем и художником в сердце своем, благодаря чему в итоге стал личным кондитером господаря. Отец Радека, честный и старательный ремесленник с некоторой купеческой жилкой, следил, чтобы его товар был «достаточно хорош», но заботился о его внешнем виде не больше, чем о количестве и скорости изготовления. Сын же всегда искал совершенства — и по форме, и по вкусу. Росло их дело, все больше рутинной работы выполняли наемные пекари — в основном разорившиеся владельцы старых булочных и кондитерских, — а Радек, вопреки насмешкам Мартина, рос в годах и мастерстве своем. В итоге Мартин оставил свои попытки превратить сына в преуспевающего представителя торгового сословия и позволил ему следовать своим мечтам и стремлениям как хозяина собственной небольшой элитной кондитерской, которую приобрел специально для него, а сам остался владельцем всего «торгового дома».

Для Радека это был не просто шаг вперед в карьере мастера, а и особое, личное дело. За минувшие года Радек и Венна стали сперва друзьями, а потом, чего и следовало ожидать, чем-то большим. Они прекрасно знали, что дальше отец Радека их отношениям зайти не позволит — как-никак, она ведьма и дитя трущоб, а Мартин хоть и ценил ее талант, ни за что не одобрил бы ее официальную связь с наследником основанного его усилиями торгового дома, и бдительные работники пекарни следили за ними в дюжину глаз. Тогда-то Венна в шутку и начала звать его «испобедником», мол, она, если что, по-дружески плачется ему в жилетку, а он кормит ее обедами (и конечно, завтраками, полдниками и ужинами). Народ похихикал, но подозрения утихли. Теперь же, когда отец дал ему карт-бланш, а в услугах Венны для обширных предприятий торгового дома особая нужда отпала — количество решало все, — препятствий для их отношений более не было, и они были готовы жить так, как сами того хотят.

К этому времени Венна была уже девушкой не пухлой, не пышнотелой и не хорошо упитанной. Круглое лицо с пухлыми щеками и небольшим вторым подбородком, пышные и слегка свисающие груди, распирающие зеленую ткань лифа, мягкий, разбухший как шар живот, который начал нависать над тайными местами, упитанные бедра, что терлись друг о дружку при каждом шаге, круглые ягодицы, которые свешивались по обе стороны стульев и кресел, на которые она садилась — о, Венна уже стала безусловно толстой. Однако вся ее минувшая жизнь, жизнь в пекарне, от которой она стала столь круглой и мягкой, — все это было ничем в сравнении с ожидающим впереди. Радек, ее испобедник, нуждался в ее услугах как дегустатора, ибо сам он был не в силах даже распробовать то, что готовил, и ваял лишь форму кондитерских творений, тогда как в отношении качества и вкуса вынужден был довериться тому, кто не страдает его хворью. И доверить эту часть дела своей объемистой возлюбленной — было истинным благословением для них обоих.

Желудок Венны хоть и привык уже к порциям, на которых она ранее спокойно прожила бы пару дней, но оказалось, что этого слишмо мало. Ибо Радек равно обожал и Венну, и свое искусство кулинара, поэтому первые дни в новой кондитерской для нее неизменно завершались тем, что Венна, вконец обожравшись, бессильно оседала в широком мягком кресле, постанывая от боли, обеими руками поддерживая свое переполненное, раздувшееся, покрасневшее от натуги, плотно набитое пузо, и только и могла приглушенно икать. Хорошо, что Радек всегда был рядом, готовый помочь возлюбленной своей и помощнице, будь то ласковое слово, нежное поглаживание, а порой — поцелуй или, так сказать, менее рутинные способы для облегчения состояния объевшейся девушки… в частности, некоторые из них включали присутствие его языка промеж ее раздвинутых бедер, ну а прочее, как говорится, остается на долю воображения читателей.

Нет необходимости уточнять, что новая жизнь Венны творила истинные чудеса с ее фигурой… и настроением. Постоянно объедаясь сластями и выпечкой, она с каждым днем все сильнее растягивала свой желудок, и соответственно набирала вес уже не так медленно и потихоньку, как прежде. Более того, поскольку состояние «обожралась по самое не могу» в сознании ее сливалось с удовольствием от телесной страсти, сама привычка наедаться до отвала становилась все сильнее и сильнее, отчего желудок ее растягивался еще больше, и соответственно, она продолжала толстеть. Замкнутый круг… которым она наслаждалась всем сердцем. Венна и Радек обнаружили на собственном опыте, насколько мягким, чувствительным и приятным на ощупь стали ее растущие телеса, обоих завораживали растущие выпуклости Велмы, мягкие, податливые, влекущие… и кондитер и его ведьма, не полностью это осознавая, испытывали одно общее желание: больше.

Больше Венны.

3. Принять свою судьбу

Так миновало около года. Радек оттачивал свое искусство кондитера и получал все больше дорогих и элитных заказов от благородных семейств столицы и окрестностей, а Венна, его дегустатор и возлюбленная, продолжала расти вширь. Лицо ее округлилось еще больше, мясистый второй подбородок делал ее похожей на херувимчика с итальянских гравюр. Живот, который оставался все таким же шарообразным, выпирал вперед дальше, чем ее пышные груди — и свисал, полностью прикрывая ее тайные места, когда она стояла, и более половины коленок, когда сидела. В некоторым смысле новым явлением для Венны стали ее руки, в области плеч обратившиеся в мягкие, теплые и пухлые подушки сала. Однако самым заметным изменением стала одна особенная ночь.

Примерно за неделю до той самой ночи в кондитерскую лавку Радека пришел заказ почти с самого верха из всех возможных — спасибо слухам о его таланте, циркулировавших в высшем свете, также, возможно, хитрый папаша Мартин потянул за кое-какие ниточки. Сам приматор, столичный градоначальник, поручил ему приготовить торт для свадебного пиршества его любимой дочери. Для Радека это была не просто возможность «подняться повыше», а как раз такая, о какой он мог только мечтать, ибо сам господарь, о возможности впечатлить которого своим мастерством юноша мечтал сколько себя помнил, будет на этом же пиршестве. В конце концов, дочку приматора берет в жены не кто-нибудь, а один из младших сыновей господаря. О, для низкорожденной персоны его происхождения есть только один способ попасть в число могущественных и знатных — быть приглашенным в качестве почетного гостя; а чтобы заслужить такую привилегию, Радеку придется сотворить своими талантами такое чудо, чтобы его высокородный заказчик ахнул от восторга. Так что, можно сказать, ему предстояло сотворить шедевр мастерства в том самом, старинном цеховом смысле этих слов, и Радек предался делу с таким рвением, пылом и напряжением, что в постель его буквально волокли его помощники, потому что он падал без сил прямо у печи. Он перепробовал все рецепты, все приемы, все способы, какие знал, выучил и изобрел сам, оценивал, оттачивал, комбинировал, сочетал — снова, снова и снова, и так пока во всех отношениях, даже самых вроде бы незаметных, лучшее его творение не стало равным идеальному. И усилия эти даровали Радеку ту награду, о какой он мечтал… и даже больше.

Что до Венны, вся эта неделя прошла как в тумане для дегустирующей ведьмы — в тумане безжалостного крестового похода против ее вкусовых сосочков, беспощадного штурма ее желудка, ослепительной мари нескончаемого обжорного ступора, когда каждый вечер она думала «сейчас лопну». И пока аппетит Венны вместе с Радеком также в некотором роде сдавал экзамен на звание цехового мастера, прочим ее желаниям пришлось подождать, ибо горящая, всепоглощающая страсть Радека к делу рук своих, страсть, которую многие бы назвали безумной, доводила его до полного изнеможения каждый вечер, и он физически не мог уделить ни слова, ни жеста внимания своей тучной возлюбленной. А потом, на рассвете седьмого дня, Радек ушел — ибо приматор был так поражен, что он, князь и потомок князей, целых пять минут подыскивал подходящие слова, в итоге Радека не просто пригласили на пир, а обязали присутствовать на всех свадебных торжествах.

Так что Венна осталась предоставленной сама себе.

В принципе для нее это не было незнакомым или непосильным делом, ведь то время, которое она не посвящала ублажениям плоти, она посвящала ублажениям разума — например, училась. Ибо хотя школа волшебства так ее и не приняла, от мечты стать истинной чародейкой Венна никогда не отказывалась. И поскольку богатства ее возлюбленного позволяли ей запустить пухлые пальчики в магические книги, свитки, амулеты и ингредиенты, она никогда не прекращала практиковаться в своих собственных умениях и развивать свои таланты. А заниматься всем этим в удобном помещении собственных покоев, вдали от тех снобов и придурков из школы — это же просто праздник.

Но тот день почему-то казался Венне… другим. Что-то было не так. Чего-то… недоставало. Она порой мечтала о свободном деньке, который не закончился бы раздирающей сознание резью в переполненном желудке и черной пустотой очередного обжорного ступора, о деньке, когда ее жизнь снова станет нормальной, — и вот он наступил, этот день, а она им вовсе не наслаждалась. Да, конечно, то, что ее возлюбленный так долго ее даже не обнимал — это сыграло свою роль, но было еще что-то, и пока восходящее солнце окрашивало стены ее покоев в золотые и огненные тона, внутри у Венны росла пустота неудовлетворенности. Не помог делу ни сытный завтрак, ни сладкий прохладительный напиток, и даже изячно-чеканные формулировки старинного фолианта о сотворении големов, до которого она давно мечтала добраться, не подняли настроение чародейке-самоучке. И когда дневной свет сменился вечерними сумерками, Венна думала лишь о прикосновении возлюбленного. Однако в небесах над городом зажигались шипящие огни фейерверков, и она знала, что свадебные церемонии далеки от завершения, а вернется Радек хорошо если к утру. Она попробовала было лечь и заснуть, чтобы время прошло быстрее, но сон не шел к ней, и грохот снаружи не помогал делу.

И Венна в отчаянии своем приняла решение: раз уж испобедника нет, чтобы утешить ее сердце — она может хотя бы попробовать утешиться его творениями. И когда она спускалась в кладовую в задней части лавки, чувствуя, как тучные телеса ее колышутся и содрогаются от каждого движения, как ее мясистые бедра трутся друг о дружку, как ее свисающее пузо шлепает по ее бедрам и паху, — отчаяние исчезало, вытесненное волной страсти. В силу неведомых самой Венне причин удовольствие-предвкушение оказалось столь велико, что ее пухлые щеки раскраснелись, в упитанных тайных местах защекотало, а с губ сорвался тихий стон. Когда она оказалась в кладовой, вся запыхавшаяся и вспотевшая, она уже не могла держать себя в руках. Да и не хотела. Венне срочно нужен был ее испобедник, внутри нее, прямо сейчас.

А раз его нет...

Она стащила с ближайшей полки полный поднос плюшек, примостив свои раскормленные телеса на угловой столик, и желудок ее заревел от голода столь яростного, как никогда прежде, и она начала… нет, не есть. И не лопать. И не объедаться как безумная. Нет, это было нечто совсем иное, словно одержимая, Венна запихивала сладкие пышные булочки себе в рот обеими руками, лицо ее было багровым, а внизу все горело от желания. Заглушая икоту горстями великолепной свежей выпечки, которая отправлялась в ее ненасытнул глотку, она с головой нырнула в омут чревоугодия, как еще не бывало никогда прежде. Сытость. Полный желудок. Затем пришла знакомая резь «не могу больше», однако Венна не останавливалась, ибо ощущение «сейчас лопну» спиралью ввинчивалось в ее тело, а там, внизу, щекотало все назойливее и активнее, она уже не могла больше сидеть на столе и сползла на пол, спиной опираясь на полки с выпечкой.

Она не знала, сколько времени здесь провела, не знала, сколько всего отправилось в бездонную прорву ее желудка, но когда очередной поднос опустел, она осознала, что действительно больше не может впихнуть в себя ни крошки.

Но на этом Венна не остановилась.

Ее разрывала боль от обжорного ступора — более сильная, чем когда-либо прежде, — ее прижимала к полу тяжесть ее собственного, раздувшегося как гора, шарообразного и покрасневшего пуза, конечности ее опускались от изнеможения, она почти не могла дышать — лишь потеть, стонать и икать от пережора, — но Венна не остановилась. Правая ее рука, осторожно обогнув шарообразное болезненно разбухшее чрево, скользнула вниз, к пухлой, мягкой и насквозь промокшей расщелине, а левая легла на верхнюю часть шара и принялась ласково оглаживать бедную вздувшуюся плоть...

Она содрогалась и корчилась, запрокинув голову, пальцы ног изогнулись, страстные стоны вскоре перешли в вопли безудержного счастья, слезы заволокли глаза, ручейки пота текли от бровей вниз, капли слюны из раскрытого рта брызгали во все стороны, пока Венна взмывала все выше и выше на волнах небывалого, невозможного наслаждение, а сознание ее кружило в струях немыслимой радости. Наслаждение и боль слились воедино, сердце рвалось из груди, легкие ныли, не в силах добраться до воздуха, и вот Венна достигла той самой вершины, почти потеряв сознание от невероятной силы волны, никогда ее еще так не накрывало, все мышцы содрогались с такой силой, что массивная деревянная полка, на которую она опиралась спиной, рухнула на пол. Ее это не волновало, настолько мощной была волна, настолько высоко воспарила она в небеса с алмазами, настолько плотный опыт она только что пережила… и лишь примерно час спустя Венна достаточно пришла в себя, чтобы осознать, где она и кто она.

Громко икнув, попыталась встать. Не смогла. Слишком объелась и слишком дрожали повсе всего пережитого коленки. Улыбаясь, Венна игриво похлопала себя по пузу и принялась оглаживать его, плотно набитое и притом мягкое и податливое, желудок еще побаливал, но вскоре позволил ей отключиться и уплыть на волнах уютного послевкусия...

… а пробудилась она уже за полдень на следующий день, от голосов работников лавки за дверью. Они, хоть и обнаружили Венну в столь… неловком виде не позднее чем рано утром, не нашли в себе смелости прервать ее сон, а поскольку Радек после целого дня на празднестве был не в том состоянии, чтобы выслушивать их или отдавать им какие-либо распоряжения, работники только и могли, что ждать.

4. Sic semper tyrannis

Для молодого кондитера ночь также оказалась из ряда вон, поскольку, снова спасибо судьбе, Радек оказался в центре событий, которые хронисты и историки грядущих веков поэтически окрестили «последним уходящим вздохом старых времен», ибо то была во многих смыслах одна из последних попыток старой феодальной знати державы противостоять наступлению новой эпохи и новых путей, что она принесла с собой, одна из последних попыток остановить ветер перемен со стороны тех, кто отчаянно цеплялся за старые порядки, когда господарь был лишь первым из князей, когда рыцари и знать могли быть лишь собраны по просьбе суверена, а не отправлены по приказу, когда аристократы управлялись в своих землях так, словно они тут верховная власть, выше которой нет и быть не может. Однако пламень великой волны оставил слишком много черных дыр в рядах знати, и никаким мыслимым способом не удавалось достаточно быстро восстановить мощь закованной в сталь атакующей конницы, и этот же пламень породил новые армии — где сталь и таранный удар конной пике проиграли рядам пеших копейщиков и арбалетчиков, где чистота крови и шлифуемое поколениями боевое искусство уступили место дисциплине и порядку, где наемная пехота стала владычицей поля битвы, а несокрушимая прежде кавалерия превратилась во вспомогательное средство связи и поддержки для разворачивающейся новой военной махины.

Чувствуя, как власть и статус их уменьшаются, как господарь обретает все большую власть, как новые законы подрывают их незыблемые столетями старые права и привилении — аристократы, что неизбежно, восстали. Но слишком уж немногое их плохо организованные боевые отряды, в лучшем случае до пяти сотен пик, могли противопоставить стройным рядам десятитысячных армий. Подавленные кованым сапогом и вырезанные безыскусным солдатским фальшионом, проигравшие один мятеж за другим аристократы, что неизбежно, должны были найти другие способы борьбы с набирающей власть короной, и тем самым вступили в новый век войн интриг и отравы, плаща и кинжала. Так что покушения на жизнь господаря для державы не были чем-то неслыханным, однако пока всякое такое, сколь угодно сложное и тщательно спланированное, завершалось неудачей.

Это, однако же, должно было стать успешным.

Заговорщики подготовились так аккуратно, как только могли: обильные взятки, тонкий шантаж, они даже заручились поддержкой могучего волшебника, который скрыл их чаяния и ауры от провидцев господаря. Каждый гость на грядущем празднестве был взвешен и оценен, каждому, неважно, сколь важен или незначителен он был, отвели свое место, заранее зная, кто где окажется, кто что будет делать и кто вообще за кем пойдет. Тонкие пророческие ритуалы позволили им просчитать любой поворот, какой только могли принять события… кроме, как оказалось, того, что, собственно, и произошло.

Радек, приглашенный на праздество буквально в последний момент, оказался не тем человеком в том месте. То есть тем, кто неизбежно совершает великие дела уже в силу сложившейся ситуации. Его вызвали, дабы он отведал первый ломоть торта — в силу старого обычая, так благородные гости удостоверились бы, что он не отравитель и жизнью своей отвечает за качество своей работы. Радек знал, что ему будет плохо, и возможно, потом он даже умрет, однако отказаться исполнить старый обычай пред лицом господаря все равно, что подписать себе смертный приговор. И вот он нерешительно взял тарелку, глядя на человека, на которого мечтал произвести впечатление и служить ему верой и правдой весь остаток дней...

Тут он и заметил нечто за троном господаря. Силуэт, почти прозрачный, почти незаметный, но он был там, изобличенный неестественным отблеском свечей. К счастью, Радек точно знал, что он видит: это человек под чарами невидимости, именно с такими он имел несчастье столкнуться, когда Венна проводила один из своих опытов, и невидимая крыса сбежала из клетки и потом несколько недель творила хаос в кондитерской. Он должен был сделать что-то — и сделал, внезапно швырнув тарелку с тортом в полупрозрачный силуэт. Увы, он промахнулся, и господарь получил ломтем его шедевра прямо в лицо, однако этого в итоге вполне хватило, чтобы разрушить план, который шлифовался на протяжении многих месяцев. Ибо господарь после стольких попыток посягнуть на его корону и его власть совершенно утратил всякую терпимость к подобному, а потому, соскользнув с трона, одним быстрым и идеальным движением обнажил клинок… который по пути и оттяпал руку озадаченнму подобным ходом дел убийце.

Остальное, как говорится, уже история. И когда улеглась пыль после недолгого и яростного боя, когда заговорщиков и их наемников скрутили и бросили на колени перед господарем, а тот свершил над ними короткое, но подобающее случаю правосудие — господарь покинул свадебную церемонию, забрав с собой и Радека, дабы поговорить с ним наедине. О чем именно они говорили, Радек помнил лишь урывками и смутно, ибо никогда не был склонен к излишнему потреблению вина, однако господарь настаивал, самолично наливая, а Радек был не в том положении, чтобы отказываться. Той ночью он стал придворным кондитером, получил в дар особняк в дворцовом квартале, а также господарь коснулся клинком его плеча и возвел в рыцарское достоинство. Радек едва смог проговорить слова присяги, какую дает рыцарь своему сюзерену, а на ноги вообще встать не сумел без помощи двух пажей.

Господаря, впрочем, неуклюжесть Радека не расстроила, ибо следующим утром молодой кондитер очнулся у себя в спальне, на поясе у него висел роскошный длинный меч с рукоятью, отделанной слоновой костью, золотом и самоцветами, а на шее — отделанная золотом лента синего шелка со звездой отличия из серебра и алмазов с крупным рубином в центре. Вот так вот. Сбылись самые невозможные мечты, он стал всем, чем только мечтал, и более того. Единственный минус — жуткое похмелье после вчерашнего, но уж эту проблему Радек решить мог.

5. Пожнешь то, что посеял

Вот так их жизни снова переменились: двое низкорожденных из ниоткуда внезапно стали вращаться в высших кругах державы. Отношения их выглядели странными, ни на что не похожими и более чем необычными, однако Венна и Радек были вместе — и именно так, как хотели быть. Радеку, герою державы, не раз предлагали взять в жены дочь знатного и родовитого семейства, не раз предлагали богатства и положения, о каких он и мечтать никогда не мог, и не раз он вежливо отклонял эти предложения, ибо был из тех, кто, как говорится, женат на своей работе, а работу эту не мыслил без Венны как своего доверенного и искусного дегустатора, и ведьмы вдобавок. Венна же просто упивалась новым положением, ибо ее испобедник теперь позволял ей отдаваться родившемуся в ней чревоугодию еще больше прежнего, ведь то, что Радек сотворил напряжением всех своих сил и таланта как разовый единичный шедевр, теперь от него ожидали практически каждый день, и неважно, сколь искусен и опытен он был — довести свои творения до идеала он просто не мог без помощи Венны. Нет надобности уточнять, что от этого она росла вширь еще активнее, чем прежде, а взаимное влечение их все больше сосредотачивалось вокруг ее мягкой плоти. Радек никогда явно не выражал это словами, но действия его говорили обо всем куда громче слов, ибо каждую ночь, когда они удалялись в свои покои, каждая новая выпуклость и складка на пышном теле Венны подвергались тщательнейшему изучению и страстному вниманию со стороны искусных рук и обожающего языка ее испобедника.

А финальный поворот в жизни Венны случился чуть позднее, примерно через год после той самой ночи. За труды свои на благо короны Радек получил вознаграждение, и на сей раз это было не золото и не титул. На сей раз ему вручили зеркало: не плоскую блямбу полированного металла, какими пользовались многие более-менее зажиточные простолюдины, не маленький кружок серебристого стекла в оправе слоновой кости, какие нередко стояли в будуарах благородных дам, но настоящее, в человеческий рост, из безупречного стекла, покрытого амальгамой, в резной раме красного дерева. За такую роскошь платили золотом по весу восьмикратно, и даже многие богатые и знатные персоны, полюбовавшись подобным, полагали ее слишком уж дорогой для личных покоев, ибо зеркала такого размера и качества изготовляли лишь в одном месте во всем мире, и секрет изготовления мастера этого южного города-государства блюли столь тщательно, что во имя этого секрета было развязано не так уж мало войн… Однако же именно такое зеркало презентовали придворному кондитеру, и вот оно стояло в спальне Радека и Венны, точно и аккуратно отражая все, что было напротив него; Радек представления не имел, что делать со столь роскошной игрушкой, однако господарь настаивал, а он, снова же, был не в том положении, чтобы отказываться.

А вот для Венны зеркало было давней заветной мечтой, ибо впервые в жизни она собственными глазами и всесторонне могла оценить растущее изобилие собственного тела. Она хотела увидеть себя со стороны, такой, какой ее видит ее испобедник — глазами любимого, так сказать. Она пыталась добиться этого с помошью магии и даже научилась отделять сознание от тела, но полученный результат Венну не удовлетворил: вуаль, что разделяет мир духов и вещный мир, уж слишком размывает образы, а способа получить ясное и четкое изображение, разделив объект и его ауру, она так и не нашла. Забавно, но в этом конкретном случае технология обеспечила то, чего не смогла сделать магия. И когда Радек покинул особняк, чтобы заняться делами на кухне во дворце господаря, Венна сделала то, чего хотела. Подошла к зеркалу так, чтобы видеть всю себя, полностью, несколько раз повернулась. Одевалась она, как и прежде, в просторную мантию, волшебница она или нет, в конце-то концов? — правда, нынешняя мантия была сшита из дорогих тканей, отделанная искусной вышивкой серебряной и золотой нитью, а еще на ней болталось несколько дюжин дорогих амулетиков — некоторые магические, но в основном просто висюльки для демонстрации богатства хозяйки. Однако мантия, сколь угодно просторная, не могла скрыть, насколько ее разнесло за эти годы, не могла скрыть ее шарообразного пуза, обильных бедер, выпирающих ягодиц, пухлых плеч и рук… и необходимость эту самую мантию перешивать, расширяя, каждые несколько месяцев неизменно напоминала об этом. Венна еще повертелась перед зеркалом, хихикнув, чувствуя, как колышется ее пузо, мягко задевая коленки, похлопала себя по мясистым окорокам. Сказать, что увиденное понравилось ей, было бы изрядным преуменьшением, однако она хотела увидеть не совсем это — а потому Венна принялась разоблачаться, прикусив пухлую губу в предвкушении, круглые щеки ее заливал легкий румянец. А потом она вновь вернулась к зеркалу — и замерла, застыв на месте от восторга, лишь взгляд ее скользил туда и сюда, жадно вбирая подробности отражения ее обнаженного тела.

Сказать, что тело Венны было тучным — снова таки, было бы изрядным преуменьшением. Лицо, давно уже круглое и пухлое, округлилось еще больше, и массивный второй подбородок свисал так низко, что почти закрывал ее толстую шею. А пониже шеи сразу располагался сочный преизобильный бюст, который, хоть и вырос не так сильно, как все остальное, тем не менее, распирал двумя мягкими шарами нагрудную повязку. Еще были плечи, налитые жиром, круглые и сочные, полностью поглотившие кости кобчицы и собственно плеч, а складки с них начали свисать на спину. Еще ниже располагалось пузо, громадный шар податливой и мягкой бледной плоти, расчерченный неровной сетью тоненьких, едва заметных растяжек, образующий два ряда массивных складок на ее боках и свисающий на две трети бедер, полностью скрывая тайные места. И бедра, куда обширнее тез. что зовут «годные для вынашивания детей», мясистые, объемистые, соприкасающиеся на всем протяжении до самых колен. А еще ягодицы — сочные, колышущиеся, настолько круглые и объемистые, оттопыривающиеся настолько далеко назад, что, повернувшись боком, Венна самой себе из-за своего пуза и окороков казалась практически шарообразной.

Однако не одним лишь плотским вожделением был вызван восторг Венны от вида собственного тела, ибо этот вид — отражение — образ вызвал из глубин памяти воспоминания о ее детстве, о ее матери, об уединенной жизни в старой избушке в болоте, куда без веских причин не заглядывала ни одна живая душа. То, что она видела сейчас в зеркале, походило на древние глиняные фигурки, что хранила за очагом ее мать, фигурки, которые с первого взгляда походили на грубые примитивные изваяния жирных женщин. Однако в них была сила, и немалая, ибо глиняные фигурки были связаны с древнейшими духами плодородия, духами, которых призывали шаманы и жрецы давно сгинувших народов на заре времен, самые важные, за вычетом разве что духов охоты. Глиняные фигурки те всегда казались наощупь теплыми и мягкими, даруя душе Веммы тепло и уют даже в самые лихие времена, всегда безмолвно окружали сердце ее добротой и любовью. И вот, видя в зеркале отражение раскормленной и тучной себя, Вемма точно знала, что стала одной из них, воплощением плодородия, носительницей образа первосданной женственности, живым идолом изобилия… и изучая наощупь свое обнаженное тело, жмакая, лапая, зарываясь в собственные жиры, и все у нее колыхалось от малейшего движения, она просто упивалась этим ощущением, таким же теплым и мягким, как в собственных воспоминаниях, и забавляться с собственным телом было столь радостно и покойно, и все это было так прекрасно, что она просто не могла остановиться, если бы даже и захотела.

Безмолвное представление продолжалось, сердце Венны билось все чаще и громче, а там, внизу, под слоями сала стало щекотно и влажно, и она все так же перед зеркалом принялась доставлять себе удовольствие, продолжая свободной рукой играть со своим пузом и теребить свои груди, задыхаясь и постанывая — и знала, чего теперь жаждет всем сердцем… она жаждала большего. Еще больше. Еще больше мягкой плоти, еще круглее, еще пышнее и тучнее. Больше еды. Больше наслаждения. Вообразила себя растолстевшей настолько, что она уже не может протиснуться в двери… не может даже стоять и самостоятельно выбраться из постели… которую непрестанно кормят, ласкают и ублажают, отныне и до конца времен...

Той же ночью она пересказала Радеку свои мечты — и убедилась, что ее испобедник мечтает ровно о том же самом. Это вновь перевернуло страницу в их книге совместного бытия, открыв путь к многим и многим ночам, исполненным безудеожного чревоугодия, страсти и истового почитания древнейшей богини, воплощенной ныне в непрестанно растущих в обхеме телесах Венны...

Эпилог

… Она возлежит на ложе, роскошном и обширном, и мерцающие свечи оглаживают языками света и дрожащими лепестками теней ее раскормленное тело, а отраженные в многочисленных каплях пота огоньки напоминают россыпь мелких самоцветов. Всего час назад она покинула кухню, объевшаяся шедеврами выпечки до полного изнеможения, громко икая и сражаясь за каждый глоток воздуха по пути к спальне, поддерживая обеими руками раздувшееся пузо, которое выпирает дальше, чем эти самиые руки достают, и свисает почти до колен, ее бока задевали за дверные косяки, а бедра терлись друг о дружку, и вся она колыхалась при каждом шаге, коротком и неспешном… А сейчас ладони Веммы кругообразно оглаживают ее пузо, урчащее и стенающее, и временами она пытается дотянуться до своей промокшей от делания расщелины — но ныне это уже невозможно. Возможно, если бы она не обожралась настолько, если бы ее так не распирало, ей бы и удалось… впрочем, для Венны оно того не стоит. Опять же, само знание, что она растолстела настолько, что даже уже не может самостоятельно себя удовлетворить, разжигает пожар промеж ее ног еще сильнее. И вот она лежит на боку, лицо залито багрянцем, и ерзает, разводя и сводя ноги, пытаясь заставить собственне пузо потереться о недосягаемую расщелину — раз уж руками она больше дотянуться до тайных мест своих не может, вдруг получиться это сделать с помощью ее воистину изобильных жиров....

А потом внезапно икает, громко и бессильно. Пытайся, не пытайся — не получится. Слишком обожралась. Слишком разжирела. И с каждой неделей, с каждым днем этого жира становится еще больше...

— Ха, — хихикает Венна над сложившейся ситуацией, потирает глаза, тихо стонет. Радек уже полчаса как должен появиться, уж он-то знает, что ей нужно… да где ж он задержался-то...

— Ох… ик… — выдыхает она, оглаживая пузо, — как… как же мне хорошо...

Сгребает полную горсть сала чуть пониже пупка — там, где только может дотянуться, в самых чувствительных местах, — и колышет пузом изо всех сил. Верхняя часть пуза, где под слоями жира скрывается набитый как барабан желудок, этим не слишком довольна и протестующе ворчит. Она надеется, икнув, несколько ослабить распирающее ее давление… икнуть — получается, ослабить — нет.

— Как же он меня раскормил… — стонет Вемма, глядя на свое разбухшее пузо, — какой же я стала толстой… и мягкой… и круглой… и просто… — дыхание ее пресекается, накрытое волною наслаждения, и она чувственно стонет, свободной рукой жмакая свой изобильный окорок. — Это просто великолепно… когда мой испобеднпик любит меня… после того, как скормит мне целую гору вкусностей… аххх… — стискивает пузо обеими руками, задыхается и стонет, захлебиваяст от неизъяснимого наслаждения. А потом слышит, как урчит ее желудок — о, она знает этот звук, это не рев боли и не протестущий вой, а глубинное мурчание страсти.

— Хм, — задумчиво говорит она, любовно созерцая шар изобильной плоти, а промеж ног у нее все пылает вожделения, — кажется, я… хочу еще.

В этот самый миг она слышит в коридоре шаги и знакомый скрип колесиков тележки. Это он, ее испобедник, ее возлюбленный, ее кормилец, тот, кого она спасла, тот, кого она сделала придворным кулинаром, тот, кто знает ее как никто другой и понимает лучше, чем любой другой человек способен понять. Раб, который пришел почтить свою богиню… как было, как есть и как будет вновь и вновь...