Валентинов день и раскрытые секреты
Валентинов день и раскрытые секреты
(Valentines Day Feeding Special)
Холодное фефральское утро. Снег продолжает валить лавиной, как и предыдущие несколько дней. Большая часть рабочих мест закрыта, ибо завалило дороги не то что по всему городу, а и в половине штата.
Пушистую тишину в комнате нарушает сонное ворчание некоей Сары Смит, ибо это — ее история.
Моя история.
— Ммм… Гугл, который час? — вопрошаю я.
Пол-минуты, и оживший агрегат отключается омерзительно бодрым и слишком громким голосом:
— Десять часов четырнадцать минут.
Дура я, дура, сама же вчера перед сном музыку слушала и забыла вернуть динамики на нормальный режим… Поспешно давлю несколько раз на «минус», морщась от чрезмерной громкости.
— Проснулась, солнышко? — раздается с порога.
— Привет, милый, — протираю глаза, стрязивая сонные покровы. В дверях, конечно же, стоит не кто иной, как Джереми, мой парень, который неспешно движется к кровати, присаживается и кладет руку мне на бедро. Сердце мое тут же отвечает учащенным биением, а шеки чуть розовеют.
— Как спалось, принцесса? — урчит он мне на ушко и нежно заправляет обратно в растрепанную прическу лежащий на щеке локон.
— Очень хорошо спалось, и мне снилось, что мы сновазанимаемся любовью, — честно признаюсь, краснея еще сильнее. От него у меня внутри все клеточки щекочет, и поделать я с этим ничего не могу. И не хочу. Вернее, хочу — его, всякий раз, когда он рядом. Почему так, не знаю, но Джереми, его голос, его присутствие, они как наркотик, зависимость от которого, признаю я остатками сознания, мне не преодолеть.
— Вот как? — подмигивает он, чуть сжимая ладонь, которая все так же лежит у меня на бедре. Плоть подается под его пальцами, сильными и нежными, они просто погружаются вглубь, словно в одну из тех антистрессовых подушечек. А я хихикаю, как школьница-малолетка.
Впервые переспали мы как раз в школьные времена, но встречаемся, по сути, несколько месяцев. Я осталась без работы, платить за апартаменты стало трудно, вот Джереми и предложил пока пожить у него, мол, лишняя комната есть, не стеснишь. Домик-де все равно родительский, платить только за электривество и вывоз мусора. В одной постели мы оказались даже не на вторую ночь, а посреди второго дня, вот с тех пор так и идет.
— Завтракать будешь, солнышко? — спрашивает Джереми, ласково приподнимая второй рукой мой подбородок, чтобы наши губы оказались на дистанции поцелуя, и я охотно подаюсь навстречу, готовая ответить — а он, зараза, чуть подается назад. Сердце мое колотится, я вся дрожу, жажду его прикосновений, жажду поцелуя и не только, и он это знает, и разжигает мое желание. Вынужденно киваю, ибо пока не отвечу «да», большего не будет. — Хорошая моя девочка. Ты пока одевайся, а я тебе приготовлю блинчики.
И исчезает, оставив меня плавать в тумане возбуждения. Далеко не сразу осознаю, что случилось. Зараза. Я для него на все готова, а он… Через несколько минут все-таки выбираюсь из кровати и подхожу к шкафу. С недавних пор это уже не просто «подхожу», а вынужденно чуть вперевалку.
Выискиваю на полках, что у меня там осталось из чистых шмоток. Стирку на этой неделе еще не затевала. В итоге нашла простые голубые джинсы «в облипку» и пушистый розовый свитерок, расшитый впереди кошечками. Очень милое сочетание, хвалю сама себя, держа джинсы и свитер перед зеркалом. Положив одежки на кровать, достаю с полки кружевные розовые трусики (спереди — узор крыльев бабочки) и розовый бюстгальтер с передней застежкой. Не люблю те, что застегиваются сзади, их слишком хлоподно надевать — и снимать тоже, особенно если делаешь это сама.
Влезть в лифчик и трусики несложно. А вот джинсы… чтобы застегнуть их, приходится лечь на кровать и по максимуму втянуть живот, только тогда молния и пуговица подтягиваются на место. С трудом сажусь, медленно и осторожно, ткань потрескивает по швам. Возношу небесам краткую молитву, чтобы штаны не лопнули прямо на мне. Не сажу, что не сработало; кряхтя и пыхтя, перехожу в вертикальное положение и, глядя на себя в зеркало, замечаю:
— Уфф. Пора бы на диету.
Живот очень уж заметно нависает над поясом. Как я вообще завтракать буду, чтобы пуговицу не вырвало «с мясом»? Ладно, там разберемся, искать штаны попросторнее, а потом еще и переодеваться, попросту лень. Затягиваю в шлейках поясок (на последнюю дырку), авось доживет, пока я не похудею. Прикрываю все это сверху свитером и направляюсь на кухню: Джереми наверняка нарочно оставил дверь открытой, так что жаренная ветчина и блинчики дразняще пахнут на весь дом.
— Ммм, Джереми, потрясающие ароматы! Хотя мне уже и пора бы на диету, — стыдливо признаюсь, похлопываю себя по животу, надежно скрытому в пухлых недрах свитера.
— Солнышко, — ласково отвечает он, — не нужна тебе никакая диета. Ты прекрасна такой как есть, — и принимает меня в свои объятия. Его аромат, аромат мужчины, перекрыв все запахи еды, вмиг заставляет меня забыть обо всех сложностях с весом. — Пообещай мне, что пока ты со мной, волноваться насчет своего веса ты не будешь. Я тебя люблю, будь ты полной или стройной.
Мое лицо, помидорно-красное, спрятано у него на груди, сердце колотится и поет от его слов. Решено. Раз он, зараза, меня все-таки любит, волноваться насчет лишних килограммов не буду.
— Садись, принцесса, ты наверняка голодная, — и провожает меня к выдвинутому стулу. И только усевшись, чувствую, какие же тесные джинсы, пуговица до боли впивается в мой пухлый бледный живот, а бока так и горят там, где в них врезается пояс джинсов.
Может, если расстегнуть, будет не так больно? Пытаюсь незаметно это проделать, а то даже полностью вдохнуть не получается. Пухлые пальцы мои касаются пуговицы, но толком взяться за нее не могут, она слишком утонула в плоти, чтобы штаны в таком положении получилось расстегнуть.
Джереми усаживается за стол, поставив передо мной тарелку с блинчиками, политыми растопленным маслом и сиропом.
— Что такое, любимая? Штаны жмут? — подмигивает, точно зная, в чем именно дело. Ерзаю и киваю, а жадные руки его уже медленно стягивают с меня свитер с котиками, открывая розовый лифчик и очень-очень заметный живот. — Так-так, это ж чудо, что ты вообще в эти джинсы влезть сумела! — шутит он, медленно поглаживая мой пухлый живот там, где он переливается через пояс, и от таких его прикосновений я уже через пару секунд вся дрожу и снова его вожделею всем телом, всем душой.
— Не надо… меня сейчас еще больше заводить, любимый, прошу… — выдыхаю я, а он продолжает тискать и жмякать мйой живот, пальцы его нежные, но крепкие. ДЖереми, фыркнув, целует меня чуть пониже уха, я ахаю и ерзаю на стуле, а тот поскрипывает от нагрузки. За те месяцы, пока я обитаю у Джереми, ее заметно прибавилось. — Родной, ты бы поосторожнее, а то стул сломаем, — предупреждаю я, заработав еще один поцелуй в шею, уже под другое ухо. — Эй, я же щекотки боюсь! — и дрожу, хихикая.
— Знаю, в этом-то самый смак, — урчит он мне на ухо, продолжая ласково жмакать и тискать мой живот спереди и с боков. — Ты ведь для меня такой пухленькой стала… — горячий шепот мне на ухо, горячие мурашки предвкушения по спине. Киваю, полностью покорная его присокновениям, его действиям. Мой парень. Мой мужчина. Мой. Он — весь мой, а я — вся его, все честно.
— О да, для тебя, — выдыхаю, вся дрожа. — Пожалуйста, расстегни мне штаны. Больно сидеть.
Подмигнув, он вновь оглаживает мои мягкие бока и запускает руки туда, где в пухлой плоти живота утонула пуговица. Быстрое движение, и штаны расстегнуты. Молния раскрывается сама, живот выплескивается наружу и вперед, на коленки, а я, вся покраснев, счастливо вздыхаб.
— Черт, да, какой же кайф!
Хочу его. Еще сильнее хочу.
Опускаю взгляд — и обнаруживаю, что на тарелке Джереми выложил семь блинчиков сердечком.
— Это что? — вопросительно смотрю на него.
— Как — что? Ты разве забыла, что сегодня день Святого Валентина? — фыркнув, лохматит мне волосы. Не то чтобы я сегодня вообще причесывалась.
— И правда забыла. Прости. Совсем перестала следить за календарем с тех пор, как осенью осталась без работы и перебралась к тебе, — делаю убитый вид.
Джереми ласково приподнимает мой подбородок, чтобы я смотрела в его глаза, такие голубые-голубые.
— Не переживай, солнышко, пока я работаю в отцовской конторе, моих доходов более чем хватит на двоих. Так что расслабься и кушай. А когда дороги наконец расчистят, съездим подкупим тебе одежек, раз уж твои нынешние на тебе реально ТРЕЩАТ, — и от его слов лицо мое вновь краснеет, а я отвожу взгляд, ибо — да, что есть, то есть.
— На самом деле это ты виноват, ты меня просто закармливаешь всеми этими чудесными вкусностями, — все так же красная от смущения, выдыхаю я.
— Так мне больше не готовить для тебя все эти чудесные вкусности? — шутливо уточняет он, опустившись на коленки и лизнув меня в живот чуть повыше пупка. Промеж ног у меня от такого аж искрит. Господи, он, зараза, играет на струнах моего организма, словно на скрипке. Смотрю на него сверзу вниз, а он ждет ответа с ехидной такой ухмылочкой. Знает же, каким будет этот ответ.
— Н-нет, я не хочу, чтобы ты останавливался, — выдаю я, и Джереми продолжает щекотать языком мой живот, исторгая новые разряды незримого, но очень ощутимого электричества. Почему это меня настолько заводит?
— Ты бы кушала, а то блинчики остынут, — замечает он, и вновь принимается губами и языком ласкать мой немаленький живот. Я покорно принимаюсь за блинчики, они из тертой тыквы со специями, политы кленовым сиропом с капелькой виски. Дуэт вкусов пляшет сарабанду у меня на языке, пока я жадно заглатываю кусочек за кусочком, полуприкрыв глаза, отдаваясь эйфории вкусовых и тактильных ощущений. Ох, Джереми, опять ты подсунул в тесто стимуляторы аппетита? Для гарантии?
Когда вилка скребет по опустевшей тарелке, я вынужденно выхожу из транса, Джереми также отрывается от своего занятия. Нетушки. Хочу еще.
— Ой, наверное, я проголодалась сильнее, чем думала. Милый, а больше еды нет? — выразительно оглаживаю живот, в котором согласно урчит: он тоже требует продолжения банкета. Ты, любимый, всегда стараешься меня перехитрить, чтобы я слопала еще больше.
— Есть-есть, раз твое высочество желает добавки, сейчас будет! — вскакивает он, чуть не вмазавшись головой в край стола — и, метнувшись к плите, собирает на тарелку свежеподжаренную ветчину и остаток блинчиков, а рядом ставит поднос со свежевыпеченными коричными плюшками. Оценив это изобилие, неуверенно моргаю:
— Ой, я даже не знаю, смогу ли все это съесть...
Хохотнув, Джереми ласково оглаживает мои плечи.
— Зато я знаю, солнышко. Ты — можешь. За те месяцы, что ты живешь у меня, твой аппетит несколько вырос. Да и ты уже не та тощая малышка, которая осенью появилась у меня на пороге с баулом и большим чемоданом...
И принимается делать мне легкий расслабляющий массаж, а я нерешительно берусь за вилку. Его заботами я точно растолстею. Принимаюсь за еду, сперва медленно, затем — c привычным рвением, вновь ныряя в подобие транса и отдаваясь симфонии ощущений. Кажется, желудок переполнен, но я просто не могу остановиться, пока на тарелке что-то есть. И только когда не остается совсем ничего — постфактум осознаю, что слопала целую дюжину блинчиков, лесяток плюшек и примерно с пол-кило ветчины. С учетом сиропа и масла точно больше двух с половиной тысяч калорий получается, если не все три.
— Господи, вот это вкуснотень была… — оседаю на стуле, после чего в глубинах утробы зарождается — и громовой волной выплескивается наружу неудержимое «ик», отдаваясь эхом от стенок кухни. Джереми накрывает мой переполненный желудок обеими ладонями, вырывая у меня стон — ну больно же!
— Что, моя маленькая свинка снова объелась? — руки его принимаются гладить мой бедный вздувшийся живот, а я могу лишь бессильно стонать и ерзать, полностью в его власти.
Киваю и жалобно смотрю на него снизу вверх.
— Да, свинка объелась. Хрю-хрю! — и выразительно облизываю перемазанные сиропом губы.
Утешающие кругообразные поглаживания, и вот наружу снова вырывается «ик», еще более громкое — там ничего в буфете не упало от такого сотрясения? — и я краснею:
— Прости.
Джереми со смехом качает головой.
— За что тебя прощать, принцесса? За хороший аппетит? — Чмокает меня в губы и заодно слизывает капли сиропа, что с губ скользнули ниже, на подбородок. — Давай отведем тебя в кроватку, чтобы ты отдохнула и не лопнула. — И помогает мне подняться со стула, что требует всех его сил, ибо у меня мышцы сейчас как вода, а по чистому весу я если пока и не догнала Джереми, так разница очень невелика. В итоге я все-таки вперевалку шагаю в нужном направлении, опираясь на его руку, медленно и неуклюже.
— Что ж, теперь ты знаешь мой грязный маленький секретик. Надеюсь, после этого ты по-прежнему меня любишь, — выдыхает он.
— Какой такой секретик? — едва шевелю языком.
— Ты знаешь, какой. Что я люблю раскармливать… и хочу, чтобы ты стала еще толще.
Не могу не рассмеятся.
— Ах, ЭТОТ секретик. Джереми, милый, у меня для тебя две новости, и для разнообразия, наверное, обе — хорошие. Во-первых, секретик твой для меня секретом быть перестал примерно на третью неделю, как я к тебе переехала. А во-вторых, мне самой еще раньше просто надоело быть худой. Кожа да кости — для меня это пройденный этап, для разнообразия я готова побыть и толстой, коль скоро тебе это так нравится. Поэтому пока что это ТЕБЕ решать, насколько толстой ты хочешь меня видеть...
И с довольной улыбкой растекаюсь по матрацу. Как Джереми успел в процессе стащить с меня джинсы, трусики и лифчик, сама не заметила.
— Спи, принцесса, тебе нужно отдохнуть, — поправляет он у меня под головой розовую подушку, на которой вышита свинская мордочка. Очень хороший символ того, кто я сейчас такая.
— Да, любовь моя, — закрываю глаза и отдаюсь дремоте отдохновения, а Джереми тихо выходит, выключив свет. Часика через два мне вновь приснится, что мы занимаемся любовью, и сон самым естественным образом перейдет в явь, как и положено в валентинов день, а потом — что ж, потом меня ждет очередная трапеза. Ведь я совсем не возражаю ради него стать еще круглее и толще...