Уют, тепло, еда ... и чувства

Глеб и Пенелопа – двое, связанных нитями долгой, счастливой, почти глянцевой любви. Он – с плечами атланта, несущего на себе бремя современности, и легкой небрежностью в щетине. Она – высокая, хрупкая, с лицом, словно выточенным резцом скульптора, и походкой, достойной подиума. Их городская квартира, обитель света и минимализма, вдруг перестала дышать. И они сбежали – в загородную тишь, в объятия зелени, навстречу тем медленным, ленивым восходам солнца, о которых грезили в суете дней.

По соседству жила Таисия. Местные, не мудрствуя лукаво, звали ее «красив и коров одновременно». В этом прозвище звучала некая грубость, но за ним скрывалась правда. Лицо ее действительно было озарено красотой – большие карие глаза, словно два теплых уголька, блестевшие на солнце, румяные щеки и мягкая, соблазнительная улыбка, способная растопить самый крепкий лед. Тело ее было по-настоящему женственным и весьма пышным, притягивало взгляды полнотой своей – большой, округлый живот, ниспадающий над поясом большой плавной складкой, массивные широкие бедра, руки пышные, а шея мягкая. Когда она садилась, на боках образовывались теплые изгибы, а кожа на животе собиралась в нежные, ласковые складочки, которые напоминали о себе и каждом движении. В ее движениях было суеты – каждое из них говорило о тихом довольстве, об умении наслаждаться жизнью. Она любила простые, но яркие платья, которые подчеркивали ее природную харизму и выпирающие формы.

Однажды, словно в знак доброго соседства, Таисия принесла пирог – теплый, с золотистой корочкой, источающий пьянящий аромат яблок и корицы. Она постучала в дверь, вошла неспешно, словно не желая нарушить хрупкий покой дома, протянула блюдо и, одарив их своей лучистой улыбкой, промолвила: «Для вас. Только из печи. Попробуйте». Глеб и Пенелопа приняли угощение с благодарностью. Пирог был восхитителен – домашний, согретый теплом рук, а аромат его наполнил каждый уголок дома. С этого дня Таисия стала появляться чаще – сначала просто здоровалась, обменивалась парой фраз, затем задерживалась дольше, рассказывала об огороде, о секретах своих кулинарных шедевров, о старых книгах, хранящих мудрость веков. Она знала множество мелочей – от названий сортов яблок до способов приготовления варенья, и делилась этими знаниями с искренней радостью, словно дарила частичку своей души.

Постепенно общение становилось все теплее и душевнее. Таисия флиртовала легко и невинно – шутливые комплименты о том, как Глеб заботится о доме, о его «молодой» энергии, когда он что-то чинил. Иногда она шутливо касалась его руки, и глаза ее при этом сияли неподдельным светом, а наливная грудь вздымались при дыхании. Глеб отвечал улыбками, поддерживал беседу. Между ними возникло то легкое, теплое притяжение, которое балансирует на грани дружбы и чего-то большего, чего-то невысказанного, витающего в воздухе, как нежный и приятный запах корицы при приготовлении булочек.

Однажды Пенелопа уехала на целый день по работе. Она обещала вернуться вечером, но день без нее казался бесконечным. Как только Пенелопа скрылась за поворотом дороги, Таисия вновь появилась на пороге, но на этот раз не одна – она несла в руках целую охапку приготовленных блюд и предложила помощь с ужином. Глеб, не сильный в тонкостях домашней кухни, с готовностью принял ее предложение. Они вместе нарезали овощи, жарили мясо, пробовали соусы – и весь день прошел в разговорах, смехе, и двусмысленных взглядах. Таисия ела много, но это не было обжорство – это было истинное наслаждение. Она откусывала кусочки лепешек, смаковала каждый кусочек пирога, лениво проглатывала очередную порцию, и щеки ее заливались румянцем, а глаза блестели от удовольствия.

Пока Глеб колдовал над плитой, Таисия сидела неподалеку, сложив руки на своем большом животе, и с наслаждением поглаживала его, словно проверяла пышное тесто, которое ещё немного, и поднимется. Глеб смотрел на нее с легким восхищением – на то, как она не торопится, как ее тело принимает пищу, как каждое ее действие сопровождается маленьким фейверком восторга. Он подавал ей ложку за ложкой, пробовал сам, иногда накладывал ей еще порцию – не из желания навредить, а потому что видел в ее удовольствии радость и тепло. С каждым новым кусочком живот Таисии наливался все новыми объемами, так, что ей пришлось распустить пояс платья. День был насыщен простыми, семейными сценами – скатерть на столе, аромат еды, звуки готовки и смеха, создающие атмосферу уюта и тепла.

Когда наступил вечер, дом наполнился накопившимся за день уютом. Никто и не думал, что произойдет что-то необычное. Глеб и Таисия сидели за столом, вели неспешную беседу, потом плавно переместились в спальню, где царила тишина и тепло. Глеб сел на стул, устало откинувшись на спинку. Рядом, на небольшой тумбочке, стояли тарелки с остатками еды – куски пирога, тарелка с вареньем, несколько пирожков. Таисия, утомленная и довольная, развалилась на кровати, распластавшись так, чтобы ее раздавшийся живот и бедра удобно расположились на мягком покрывале. Она вздохнула, а затем икнула от переедания, похихикав, закрыла глаза на мгновение и снова улыбнулась – той улыбкой, что бывает после хорошо проведенного дня. Глеб, движимый внезапным порывом, положил руку на ее сытый живот и погладил его, словно успокаивая или подтверждая свое участие в этой простой, домашней близости. Таисия еле сдерживала подступающую отрыжку от этих прикосновений и поглаживаний.

Возвращение Пенелопы стало полной неожиданностью. Она вошла, уставшая после тяжелого рабочего дня, и застыла в дверях. В комнате царила та самая интимная атмосфера, о которой иногда лучше молчать. На стуле сидел ее парень, с легкой улыбкой на лице, рядом стояли тарелки с остатками еды, в воздухе витали дразнящие ароматы, а на их кровати, расслабленная и довольная, лежала Таисия, излучая тепло и спокойствие. Пенелопа почувствовала, как внутри нее поднимается волна – возмущение, удивление, ревность. Голос ее дрогнул, когда она спросила: «Что здесь происходит?»

Глеб, задумчиво глядя на нее, ответил тихо, но с улыбкой, которая, казалось, не хотела покидать его лица: «Будешь?» – сказал он, указывая на еду, словно приглашая ее разделить трапезу, словно пытаясь разрядить напряжение обычным жестом гостеприимства. В этом простом вопросе было и предложение, и проверка, и надежда на нормализацию ситуации.

Пенелопа сначала сказала «нет». В ее интонации слышалось холодное, отстраненное «нет» – не из-за еды, а из-за чувства предательства, острого и болезненного удара в спину. Она отступила на несколько шагов, подбирая слова, пытаясь понять, что именно для нее значило это зрелище, что оно говорило об их отношениях, о ее месте в жизни Глеба. Таисия же, не скрывая своего спокойствия, улыбнулась и ответила: «А я буду», – и снова потянулась за едой. Она жадно взяла следующий кусок пирога и съела его, наслаждаясь каждым кусочком, вздыхая от натуги, словно боролась с желанием объесться до потери сознания. В ее лице не было ни злости, ни умышленных провокаций – лишь простая любовь к еде, потребность в тепле, в простом человеческом счастье.

Сцена закончилась без крика и насилия. Остались лишь умолчания, негромкие разговоры, каждый пытался понять свое место в этом странном треугольнике. Глеб держал руку на краю кровати, как будто желая утешить, приободрить. Таисия продолжала есть, уже через силу, сильно отклоняясь назад, так, что ее живот выпирал и свисал одновременно. А Пенелопа стояла в дверях, не зная, как реагировать дальше, ведь в такой ситуации она была впервые.