Уроки французского
Уроки французского
(Moving In)
Старшая школа Мэдисонова Нагорья взорвалась ожившей кутерьмой, как только по коридорам прокатился колокольный звон, оглашая официальное окончание учебного года. Улыбаясь, я наблюдала, как мои ученики выплескиваются из аудитории, вливаясь в этот бешеный поток. Почти все они с нетерпением стремились на каникулы, на свободу из храма знаний — и я не собиралась их винить.
— Profitez des vacances d'ete! (Хороших летних каникул!) — крикнула я им вслед, артикулируя лучший свой французский акцент.
В классе остались, замешкавшись, лишь Клэр и Мия, выпускницы и блистательные звездочки всех компаний: Клэр Эллисон — тихая и небесталанная, Мия Финн — высочайшее самомнение и полное отсутствие склонностей к французскому языку и желания таковой учить. Мне было очевидно, что восемнадцатилетние модницы задержались сугубо ради добавки блинчиков. Теперь, когда одноклассников рядом не было, дивы-стройняшки могли вволю приложиться к вкусняшкам, не опасаясь осуждения общества. Ну, как — стройняшки: в целом подтянутая Мия отрастила достаточно мясистый круп, который невозможно было не заметить.
— Мадемуазель Бассет, вы не возражаете, если я еще блинчик возьму, на дорожку? — как и следовало ожидать, Мия это сказала не по-французски, хотя на моих уроках ученикам дозволено было общаться лишь на языке Вольтера и Гюго.
— Moi aussi. (И я), — Клэр присоединилась, но по правилам.
— Non. (Нет), — пожала я плечами, позволяя девочкам брать все, что хотят.
«Блинчики» во французской культуре (во французской кухне, точнее) на американские местами похожи, но выпекаются очень тонкими и подаются, как правило, в виде заверток с самым разнообразным содержимым — как сладким, так и соленым. А я каждый год на последний урок всегда приношу таких целый контейнер, этакое прощальное угощение для учеников. Традиция подавать блинчики на завтрак бытует во Франции минимум с тринадцатого столетия, и мне нравится прививать ученикам толику французской культуры таким вот образом, чтобы оставить зримое послевкусие перед расставанием.
Клэр предпочла оставить послевкусие клубничное и черничное с легкой толикой взбитых сливок. Мия такой скромности не проявила, дополнив полдюжины клубничных блинчиков несколькими ложками нутеллы и обильно полив все это сливками. Понятно, откуда взялась весьма заметная филейная часть, удивительно, что все остальное у такой сладкоежки пока столь стройное.
— Si tu manges tout ca, tu vas grossir! (Будешь столько есть, растолстеешь!) — пошутила я, заставик Клэр прыснуть в кулачок, а Мию — смущенно потупиться; видно было, что по-французски она, увы, ни бум-бум.
— C'est un cochon deguise! (Она замаскированная свинка!) — присодинилась к импровизированной шутке над подругой Клэр.
— Что вы говорите? — пожелала знать Мия чуть раздраженным тоном.
Я ответила медленно, выделяя каждое слово:
— J'ai dit, tu vas grossir! (Я сказала, ты растолстеешь!)
Возведя очи горе, Мия отправила блинчик в рот и саркастически пробормотала:
— Merci. (Спасибо.)
Сомневаюсь, что она меня поняла, однако мне было все равно. Мия как ученица мне не слишком нравилась, но злиться на нее я не могла. Сама лет десять назад была такой, только у меня были сложности не с французским, а с математикой.
Так что я и сама взяла себе блинчик, составив девочкам компанию. Клэр охотно поболтала по-французски; Мия на такой подвиг способна не была и угрюмо поедала блинчики до завершения беседы. Когда они ушли, я наконец осталась одна и принялась убирать из класса все лишнее. Я знала: скоро прибудет мой кавалер. День был долкий и утомительный, а я еще в обеденный перерыв попросила заехать за мной после занятий.
Наведя порядок в помещении, я решила, что лучший способ провести остаток времени — подготовиться к прибытию любимого. Пункт первый: открыть сумочку и взглянуть в зеркало. Макияж, помада, тени для век — все по-прежнему идеально, так что я позволила себе немножко полюбоваться своим безукоризненным лицом. Ни морщинки, полные соблазна губы, симметричный островатый подбородок, волшебно сияющие синие очи и легкая россыпь веснушек на румяно-розовых щеках.
Ни одна скотина в целом свете не посмеет сказать, что работа в школе меня убивает, хотя с иными моими подружками по колледжу это и случилось.
Довольная своим лицом, я занялась прической. Во время занятий я, как правило, заплетаю свои длинные ярко-рыжие волосы в толстую французскую косу, которую ношу в виде венца, как и подобает королеве. У себя в классе — я имею право на этот титул. Прическа моя, как всегда, безупречна, так что дальше я «делаю ноги».
Мартин, мой кавалер, обожает, когда я на каблуках, так что «учительские» туфли-лодочки я сменила на восьмисантиметровые шпильки, специально держу «для особых случаев» в нижнем ящике стола. Я не такая уж высокая, метр шестьдесят шесть, но у меня достаточно длинные ноги, и согласно Мартину, каблуки не только подчеркивают внутреннюю привлекательность моих ног, но и вообще помогают моей фигуре раскрыться в лучшем виде. Правду сказать, мне не кажется, что моя привлекательность нуждается в каком-то там подчеркивании.
В школе я была стройной и подтянутой пятидесятидвухкилограммовой барышней с правильными изгибами. Десять лет спустя мой вес пребывает в районе шестидесяти кило, однако я остаюсь спартивной, спасибо регулярным пробежкам и аэробике. Кое-какие места стали чуть помягче, тот же животик, но и он остается плоским. Руки все еще тонкие, хотя мышцы не так четко очерчены, как во время активного участия в команде поддержки. Ну и великолепный мой бюст слегка пополнел, дерзко вздернутая троечка сменилась полноформатной четверкой.
Бюст мой мне нравится, мои малышки помогают мне наделить смыслом кучу прекрасных шмоток, пусть им порой и трудно уместиться в профессиональных рабочих костюмах. Впрочем, пока большая часть «лишнего» веса осела в области бедер. Сидячая учительская работа, увы; но Мартину нравится, так что и я не жалуюсь.
Лицо в порядке, ноги тоже, теперь одежда. Сегодня ничего модного, обычная коричневая юбка-карандаш, плотно облегающая ноги до колен, стильный черный пояс в тон туфелькам и зеленая блузка-безрукавка, которая в обтяжку чуть более, чем приличествует блузке. Чтобы добавить чуточку перчинки в сей скучный рабочий ансамбль, расстегнула пару верхних пуговиц, открывая верхний краешек декольте, и принялась вытирать доску, ожидая прибытия моего возлюбленного.
Забавно. Мы с Мартином знакомы с детского сада, почти тогда же стали лучшими друзьями. В школе он помогал мне с математикой, а я ему — с иностранными языками, но при этом мы проводили время в совершенно разных команиях. Я блистала в команде поддержки, а он был заучкой и играл на тромбоне в школьной группе.
В то время он очень даже был мною заинтересован, а безжалостная я вновь и вновь загоняла его в «круг друзей». Что тут скажешь? Я тогда еще не повзрослела, он же не был «героем моего романа». И все равно мне до сих пор неловко, что я так и не дала ему шанса на большее, и особенно стыдно — за то, как отказалась пойти с ним на выпускной бал...
— Эмилия, ты пойдешь со мной на бал? — Сама вежливость, букет цветов в руках. Прямо у выхода из женской раздевалки после тренировки команды поддержки.
— Ох, Мартин… Слушай, я бы с удовольствием пошла, но ведь есть традиция, глава команды поддержки идет на бал с капитаном футбольной команды… ну, ты понял, — отбросила я его искреннее стремление.
— Я понял, — тяжко вздохнул Мартин, стараясь не выглядеть раздавленным в прах.
— Что? — спросила я, пытаясь показать, что не хочу ранить его чувства.
— Что девушки вроде тебя не идут на бал с парнями вроде меня. Я понял. Спасибо, что отказала без грубостей. Это правда важно, — улыбнулся он и двинулся было прочь.
— Погоди, Мартин, это не так. Если бы я не ожидала, что Колби через пару дней меня пригласит, я бы с радостью пошла с тобой, — воскликнула я, хотя не была уверена, что это правда.
— Незачем врать мне, — угрюмо отозвался Мартин.
— Да не вру я! Что я, по-твоему, должна сказать? Что ты жалок и вовсе не моего круга? Вовсе нет. По мне, ты симпатичный и милый парень, просто… — и говоря это, я уже понимала, что поправить ему настроение не смогу.
— Мы просто друзья? — завершил расстроенный Мартин.
Чуть помолчав, я признала:
— Да, именно так.
После этого мы почти четыре года не разговаривали от слова совсем. Отправились в разные колледжи — даже в разных штатах, — и за это время я повзрослела внутренне, испив свою чашу отношений с пустоголовыми красавчиками, которые обожали сугубо мое тело. Тогда как Мартин повзрослел физически.
В школе он был неуклюжим дылдой — метр девяносто, тощий и костлявый, слишком быстро рванул ввысь и не дорос до себя самого. В колледже, однако, он поднабрал вес, впервые в жизни пошел в спортзал, а потом, когда мы оба, не сговариваясь, вернулись домой, чтобы устроиться преподавателями в ту самую школу, где когда-то учились сами… тогда-то я впервые и увидела нового Мартина.
Сто три кило сплошных мышц, Мартин был постоянным средоточием масляно-обожающих взоров всей женской части педсостава. И да, в том числе — и моих, хотя тогда я отказывалась признаваться в подобном. Он поздно расцвел, так сказать. И я далеко не сразу это оценила в полной мере. Старые привычки, знаете ли, живучи.
Первый год нашей совместной работы мы медленно наводили мосты, вспоминали былую дружбу, восстанавливали порушенное и сплетничали (без имен), кто с кем за это время бывал. Второй год был полон игр и веселья, и я, и он с кем-то периодически заигрывали, однако мы чувствовали, что потихоньку становимся уже не просто друзьями. И на третий год, на Валентинов день — почти полтора года назад, — это наконец случилось. Мартин вновь пригласил меня на свидание, впервые после школы, и я согласилась.
Почему? Сама не знаю, но более правильного выбора в своей жизни я не делала.
Мартин, как и прежде, был сама доброта. На первом свидании это был все тот же смущенно-неуклюжий, но искренний парень; в школьные годы эти его качества меня отталкивали, я искала чего-то поострее — а сейчас именно это, наоборот, влекло меня к нему. С Мартином было уютно. И безопасно. И я чувствовала, что дорога ему.
После уютного ужина мы оказались на заднем сидении его авто и принялись обжиматься, аки озабоченные подростки. Мне нравилось, как ладони его скользят по моей фигурке — он не лапал исключительно мои сиськи, как многие парни, нет, руки его активно исследовали мои бедра и любовно стискивали мои крепкие ягодицы. Он довез меня до дома, я пригласила его внутрь — и с той ночи мы стали неразрывной парой.
Завершив сеанс романтических воспоминаний и протерев доску, я услышала стук в дверь, и потом он вошел.
— Мадемуазель Бассет? Надеюсь, я вас не потревожил. Дозволено ли мне будет войти? — усмехнулся Мартин, а я развернулась ему навстречу.
Уронив губку на полочку под доской, я приняла позу со старых открыток и с подчеркнуто-парижским прононсом проговорила:
— Monsieur Tubbs? Embrasse-moi! (Месье Таббс? Поцелуй меня!)
Миг, и Мартин подхватил меня на руки, взметнув в могучих объятиях, и подарил теплый любящий поцелуй, как я и потребовала. В руках его я чувствовала себя невесомой.
Завершив страстный поцелуй, я хитро ухмыльнулась и промурлыкала:
— Ты предвкушаешь? Ты трепещешь?
— Перспективу быть с тобой? — отозвался Мартин. — Я в жизни ничего так не предвкушал.
— То есть совсем не трепещешь, сердечко не дрожит? — надула я губки. Сама-то я слегка нервничала, да. Не просто спать вместе, а полностью жить с — это большой и важный шаг вперед. Ни с кем прежде я такого шага не делала. Но мы оба знали и были готовы, что сделаем его, как только закончится семестр.
— Ни капельки. Я тебя люблю, и всегда буду любить. Так чего трепетать? — просто ответил он, и от этой чистосердечности мне самой стало легче.
— Ты прав. Как всегда, — улыбнулась я, обнимая мощную шею Мартина, чтобы снова слиться с ним в довольном поцелуе.
Как-то после этого все очень быстро завертелось, и четверть часа спустя мы уже заперлись в лаборантской, чтобы активно потрахаться, как пара озабоченных подростков...
***
В последующие дни и недели я осознала, что согласиться жить вместе — это самое лучшее и правильное, что мы с Мартином могли сделать. Да, домик в пригороде — удовольствие недешевое, а мы не были богачами, однако уж лучше выплачивать ипотеку за свою собственность, чем аренду двух апартаментов в чужой.
Кроме того, дом был куда просторнее, хотя, правду сказать, мы этот простор не особо-то и использовали. В основном мы проводили время либо в спальне — спали или занимались любовью, — либо в гостиной — смотрели телевизор, работали, ели, ну или снова же занимались любовью. Так-то в доме имелась и кухня, и столоваЯ, но поскольку Мартин предпочитал жевать перед телевизором и перекусывать за работой, мы оба перестроились именно так.
В течение летних месяцев отношения наши протекали неспешно и расслабленно. Мы планировали несколько поездок, но в итоге просто — были вместе, и, как многие парочке, первые месяцы совместной жизни посвятили выявлению лучших рестораций в округе, экспериментам с домашней кухней — благо в принципе готовить умели оба, — а по выходным просто валялись, загорали и отдыхали. Он считал, что это прекрасно. Мне тоже все нравилось, пока в канун сентября подготовленная на осень одежда как-то внезапно не стала тесновата в поясе.
В детские и подростковые года я слова такого «диета» знать не знала. У родителей кладовая была забита лимонадом, чипсами, сладкими хлопьями, печеньем и конфетами. Мама собирала мне в школу сытный обед — белый хлеб с майонезом, сыром и салями, чипсы, шоколадки, пакетик сока и обязательно какую-то фрукту. Я съедала все, что поставят передо мной, и ни о каких лишних килограммах и речи не было.
В колледже у нас была спортивно-отвязная компашка, мы лопали все, что хотели, и пили все, что было. Вместе пировали и вместе потели в спортзале. За год я набирала не больше килограмма, так что никаких проблем с весом не всплывало.
Но сейчас, на двадцать восьмом году жизни, я внезапно выяснила, что мой кавалер — невероятно добрый, чрезвычайно одаренный и поразительно умный, — может есть все, что пожелает, и не поправляться, а вот я — уже не могу. Вот так вот.
Если призадуматься, многое в нашей совместной жизни тем летом не способствовало поддержанию стройности фигуры, только вот я этого не поняла, пока не стало слишком поздно.
Мы не были женаты, даже не касались этого вопроса, но уже через месяц совместной жизни я ни капельки не сомневалась, что Мартин — тот самый, с кем я хочу быть весь остаток дней своих, я люблю его больше жизни, и он чувствует то же самое в отношнии меня. Я впервые не боялась «а вдруг все это кончится». Я не беспокоилась «а вдруг другая понравится ему больше».
Помните это жуткое, восхитительное, пугающее и странно возбуждающее ощущение, когда на вас впервые начинает трещать одежка, неважно где? Вот я вдруг поняла, что меня оно совершенно не заботит. Мартин точно знает, что у меня под одеждой, и оказалось, он не замечает, что я чуток поправилась — а если и замечает, ему сей факт до одного места.
Груз этот упал с моих плеч, и пицца показалась куда более аппетитной. И десерты. А спортзал, напротив, начал казаться совершенно ненужной нагрузкой, то бишь если мне захочется — я могу осчастливить его своим посещением, но я вовсе не обязана бегать туда по расписанию. В конце концов, проводить вечерок с Мартином за парой бокалов пива куда приятнее, чем завязываться в потные узлы на гимнастических матах.
Первый месяц все шло прекрасно, даже могу сказать, гладко — ну, разве что бедра мои медленно и незаметно для меня самой превращались в мягкие целлюлитные ветчинные окорочка. Вес я ведь набрала не в единый день, не сразу вдруг. Лишь на второй месяц я заметила некоторую разницу, когда натянутый четвертого июля купальник оказался чуть тесноват.
Само собой, этот предупреждающий знак просвистел мимо меня, мы пребывали в той стадии абсолютного уюта, какую в своих отношениях проходят все пары. Когда можно быть хоть опухшим с похмелья и не париться внешним видом. В общем, убрав из расклада эту сторону приличий, я потихоньку начала менять свой режим питания. Капитально. Мартин, большой и сильный мужчина, аппетит также имел могучий, а я подсознательно принялась уподобляться ему и в этом отношении. Всякий раз, когда ел он — начинала есть и я, и перед сном у меня теперь был не прежний мой фильтрованный йогурт, а, как и у него, несколько сладких рогаликов.
Вокруг нашего нового дома была куча новых местечек, куда можно и нужно было завалиться вдвоем — и поскольку мне теперь было плевать, что после сыра я могу громко икнуть, а от лишнего бокала вина утром живот раздувает, я начала есть все, что угодно. Мне просто было плевать. Я была слишком счастлива, чтобы уделять внимание таким мелочам.
На третий месяц выходы в свет и танцульки с друзьями-знакомыми потихоньку сменились доставленной с курьером готовой едой, которую я лопала тоннами — не одна, конечно, вместе с Мартином, под зомбоящик. Это было великолепно, потому как — полный расслабон. Натянув какую-нибудь пижамку, я пристраивалась к Мартину под бок и заказывала доставку из какой-нибудь окрестной ресторации. И нет, я не считала это грехом лени и чревоугодия, ведь не в одиночестве же я всему этому предаюсь, мы — вместе, я и мой любимый.
Я и не задумывалась о неимоверном объеме калорий, который поглощаю, или о том, что валяюсь часами, пальцем не пошевелив. Я валялась с моим любимым в кровати или на диване, мы смотрели телевизор, поедали тайскую, китайскую или какую-нибудь другую снедь прямо из картонок, запивали это дело вином, пивом или просто шипучкой, по настроению, и я только радовалась, что мне не нужно надевать никаких тесных костюмов.
А потом август месяц подошел к концу, и на горизонте возник новый учебный год...
Мне, учительнице французского языка, никак невозможно появиться на работе в пижаме или эластичных спортивках. Так что я нырнула в шкаф, достала симпатичную блузку и красивую юбку, но… не смогла в них влезть. Ни в одну.
Блузки не застегивались на груди, юбки не сходились на поясе. Кошмар! Впервые за эти месяцы я достала весы и поставила перед зеркалом в ванной. И перед тем, как на них встать, внимательно осмотрела себя обнаженную.
Лицо округлилось, щеки пополнели, стал заметен зачаток второго подбородка. Руки у плеч стали более мясистыми. Груди налились и всей тяжестью свисали на выпирающий вперед животик, который также чуть свисал. Бока раздались вширь, куда обильнее и мягче, нежели были прежде. Ноги остались такими же длинными, только вот каждое бедро в обхвате было почти таким, как когда-то талия. Икры, и то изрядно пополнели. Повернувшись боком, я челюсть уронила, видя, насколько у меня теперь оттопыривается задний фасад, он колыхался почти как груди и живот. С некоторым стыдом я осознала, что такие параметры задаваке Мие и не снились, а это что-то.
Но мне нужны были точные цифры, и я встала на весы.
Семьдесят семь.
За три месяца я набрала семнадцать килограммов! Английский тезаурус не способен был передать мой ужас, и я переключилась на французский.
— Merde! Merde! Merde! (Дерьмо, дерьмо, дерьмо!) — орала я из ванной, вся в слезах, пинала ни в чем не повинные весы и чувствовала, как мои тучные телеса ходят ходуном. — C'est des conneries! (Полная хрень!) — ругалась я без остановки, пока не услышала в коридоре шаги Мартина.
— Что случилось? Ты в порядке?! — воскликнул он, войдя в ванную и видя всю отчаявшуюся меня.
— Je suis si grosse! Ca me fais chier! (Я жутко толстая! Это меня бесит!) — всплеснула руками я.
— Я не понимаю французского, Эмилия, пожалуйста, по-английски! — взмолился Мартин, обнимая меня.
Его крепкие объятия и могучее, как скала, тело… такой контраст с моей резко пополневшей тушкой… надежные, утешающие, они позволили моему кипящему от возмущения разуму все-таки умерить бурление, и я сумела выразить свое неудовольствие уже в более развернутом виде.
— Честно говоря… у меня отродясь не бывало проблем с весом, я могла есть что пожелаю… а теперь… (всхлип) С тех пор, как мы живем вместе, я набрала семнадцать кило… и хотелось бы сказать «это ты виноват» — но тут некого винить, кроме меня самой… это я все лето жрала как не в себя… (всхлип) Ты на меня не злишься? Ты все еще хочешь быть со мной, даже теперь, когда я стала вот такая вот?..
— Эмилия, я тебя люблю. Да, ты немного поправилась, но ты — это все равно ты. Такой мелочью меня не отпугнуть, и я уж точно никуда сбегать не намерен, — попытался успокоить меня Мартин.
— Семнадцать кило — это не «немного поправилась», я разжирела! Я переросла весь свой гардероб! — прорычала я, а Мартин вдруг наклонился, подхватил меня одной рукой под колени, второй чуть ниже плеч, выпрямился и заявил:
— По мне, ты не так уж много весишь! — и улыбнулся, а я обхватила обеими руками его шею, стараясь восстановить равновесие.
В руках его я чувствовала себя невесомой. То, что он вот так легко может меня поднять, и правда слегка притушило мои страхи.
— Ты всегда знаешь, как сделать, чтобы я чувствовала себя лучше.
— Чуток диет и спорта, и ты быстро станешь такой, какой хочешь быть, — заверил Мартин.
— Ты прав. Ты прав. Прости, что устроила такую истерику, — извинилась я. — Но прямо сейчас мне все-таки надо прикупить одежду попросторнее. Не могу же я преподавать в пижаме.
— Хочешь, поеду с тобой? — предложил он.
— Очень, — улыбнулась я, тепло целуя своего любимого, который охотно и страстно ответил на поцелуй.
В торговом центре я прикупила несколько новых блузок и юбок, а также брюки, благо школьный дресс-код позволял. Мартин как джентльмен вытерпел всю эпопею с примерками, и я решила порадовать его и затащила в обувные ряды, порадовать дефиле на шпильках. Оказалось, что старые туфельки мне уже тоже не подходят — ступни тоже пополнели. Я боялась, что Мартин, который так обожал мои красивые ступни, скорчит рожу, но — нет, ни капельки. Наоборот, предложил, как приедем домой, устроить мне массаж ступней. Я-то после покупок собиралась на пробежку, но массаж — слишком соблазнительное предложение, чтобы от него отказываться.
Массаж ступней, к моему приятному удивлению, перешел в массаж ног, затем в полный массаж, потом в массаж эротический, который закономерно завершился крышесносным сеансом любви, после которого я едва могла дышать, довольная как слон. Что ж, по крайней мере мой лишний вес ни капельки не повлиял на чувственно-взрывную химию наших с Мартином любовных отношений.
Развалившись в кровати, я включила телевизор, подтянула к себе мобильник и заказала доставку ужина. Пробежка подождет до завтра. Так я по крайней мере себе пообещала.
***
Странно (а может быть, и нет), но «завтра» наступило месяца через три. Как я ни пыталась, с началом учебы спорт просто не втискивался в мое дневное расписание. Только после Дня благодарения, проведенного у родителей Мартина, я обрела в себе мотивацию снова пробежаться по старому маршруту, как когда-то проделывала каждый вечер. Просто на празднике я обожралась до такой степени, что даже встать из-за стола не могла, и преисполненная смущения, ощутила необходимость что-то исправить.
Часов в десять вечера я прибыла к началу маршрута. Мартин предложил пробежаться со мной, но я хотела заняться спортом сама. Он-то такой весь из себя спортивный, я от стыда сгорю. За всю осень я о диетах и не вспоминала, слишком нравилось мне бытие растекающейся по дивану домохозяйки. В итоге моя и так раскормленная тушка стала еще на тринадцать кило тяжелее. Ученики гадали, не беременна ли я, преподаватели шептались, мол, как она себя подзапустила, а мои родители подшучивали — что-то ты, дочка, слишком уж расслабилась при Мартине. Я знала, что толстею, но мы с Мартином занимались любовью каждую ночь с таким пылом, словно я последняя женщина на всей земле — тут как-то трудновато почувствовать себя непривлекательной.
И все же после Дня благодарения я поняла: пора решать мою проблему с весом, сейчас — или никогда. В шапке и перчатках, в пухлой белой куртке и черных рейтузах, я не очень-то походила на бегунью, какой когда-то была, примерно девяносто кило пухлого сала сделали меня куда как более неуклюжей и объемистой, чем прежде.
Я подошла к началу маршрута, пытаясь мысленно настроиться на бег. Бедра безжалостно терлись друг о дружку. И это сейчас, а что же будет, когда я действительно начну шевелить своей мамонтовой задницей? Я решила начать с небольшой растяжки, нашла скамейку и устроилась там, оттягивая неизбежное. Пухлые руки вверх, потянуться, вытянуть ноги… руками достать до пальцев ног...
Не вышло.
Только до колен, а дальше — никак, объемистый живот мешает, упираясь в мясистые бедра. Дальше не свернуться. Удивленная такому обстоятельству, я выдохнула и попробовала вновь. И вновь то же самое. Пытаясь собрать разбитую вдребезги самооценку, я пробормотала в порядке самооправдания:
— Tout le monde prend du poids en vacances! C'est temporaire! (На праздниках все набирают вес! Это временно!)
И пообещала себе поскорее выйти на знакомую тропу, чтобы вернуть своему телу прежние идеальные пропорции.
И вышла.
И все было хорошо примерно с минуту, а потом легкие мои стало жечь, словно огнем. Пытаясь успокоиться, я пробурчала:
— Уфф! Pas de douleur, pas de gain! (Без усилий ничего не получишь!)
И еще целых минут пять сражалась с болью и слабостью, прежде чем мой и так жалкий бег окончательно превратился в медленный шаг. И ковыляя дальше, не готовая покуда признать поражение, я вспоминала, как легко прежде одолевала этот пятимильный забег. Я проделывала весь путь без остановки. А сейчас — всего шесть минут, и я едва могу заставить себя двигаться...
Осознание удручало. Переведя дух, я вновь попыталась перейти на бег. Но тело мое, как тот объект в состоянии покоя, желало оставаться в состоянии покоя. Меня тянуло к земле — тяжестью куртки, тяжестью моего собственного тучного тела. Я чувствовала, как с каждым шагом колышется мой живот, мои груди, мои ягодицы. Мрак. Даже лицо мое чуточку колышется, даром что потихоньку немеет от холода.
Каждый шаг отягощали те без малого тридцать кило, что я набрала с тех пор, как живу вместе с Мартином. И пока я сражалась на старом маршруте, с каждым шагом я все яснее понимала, сколь тяжким будет путь к возвращению былой стройности. Скинуть вес — много, много сложнее, чем набрать его.
В теории я все это знала давно. Но никогда не понимала вот так вот, вживую и на себе. Смертельно уставшая, растерявшая всякую мотивацию, я завершила сегодняшнюю пробежку примерно минут через десять. И мили не осилила. Меньше пятой части всего запланированного маршрута. Но и легкие, и колени мои вопили от боли, и я знала, что больше — не смогу. Не сейчас.
Возвращаясь к своей машине, я чувствовала себя здесь до странности чужой. Вокруг куча народу, более или менее похожих на нормальных бегунов, легкие, проворные, спортивные, когда-то я тоже была одной из таких, стройных как тростинки… пока не превратилась в пухлую и оплывшую версию себя самой.
Я плюхнулась на сидение авто, отдышалась и в поисках уюта и утешения поехала домой. Там меня ждали остатки праздничной трапезы, теплое одеяло и любящий кавалер, готовый облегчить все мои заботы.
***
Эту душераздирающую пробежку я должна была счесть стимулом взять себя в руки, пересмотреть рацион питания и вписать наконец в дневной распорядок занятия спортом. Вместо этого я продолжала наслаждаться домашним уютом и жизнью с Мартином, и ведь поводов для наслаждения лишь прибавилось, буквально спустя несколько недель, в канун рождественских каникул, он сделал мне предложение — и я отложила недоеденное мятное полено и радостно пискнула: «Oui! Oui! Oui! (Да! Да! Да!)»
А скучными зимними вечерами по завершении каникул мы придумали наш маленький ежедневный праздник — семейный ужин. Было весело, вместе спешить после работы в магазин, а затем экспериментировать с новыми рецептами и вместе стоять на кухне, чтобы собрать на парадное блюдо гору еды, по калорийному калькулятору превосходящую мой нормальный дневной рацион.
Роскошные ломти маринованого мяса (с мои собственные окорока, пожалуй). Стейк. Тушеная свинина. Тако с макаронами. К каждому основному блюду — гарнир из риса, картошки или бобов, салат, и конечно же, десерт. Когда-то мне с головой хватало на ужин сандвича с индюшатиной. Когда-то я не ела после девяти вечера. Когда-то под «десертом» я понимала маленькую плошку шербета...
О тренажерном зале я уже и не думала. Была слишком счастлива и не могла перестать лопать как не в себя. Сама не заметила, как набрала еще десять кило, окончательно прописавшись в «трехзначных» в смысле веса.
В обществе моего милого жениха время летела незаметно, я продолжала расти вширь. С приходом весны выяснилось, что прежние одежки мне снова стали тесны, даже из-под пижамы уже торчали мои внушительные сиськи, растущее пузо, тучные бока и массивные бедра. И если что-то и могло помешать мне продолжать расти вширь — я этого не делала. «Ем-все-что-вижу» стало моим кредо.
К годовщине нашей совместной жизни стадвадцатикилограммовая я выросла примерно на дюжину размеров. За весом уже особо не следила, даже не пыталась. Чем больше я толстела, тем меньше меня это волновало, особенно когда не на людях. Я не пыталась есть меньше. Не отказывалась от десертов. И эксперименты с ужином тоже продолжались.
Заботливый, любящий, чудесный мужчина, которого я люблю. Мы вместе. Одного этого хватило бы, чтобы мое самоощущение поднималось до приемлемого уровня, но Мартин бил все рекорды. Мой вес бил все рекорды, а он по-прежнему полагал, что я самое безупречное создание во всей вселенной, и неустанно осыпал меня комплиментами.
Да, я была толстой. И счастливой. Полностью уверенной в своем мужчине, в своей работе, в своей жизни как таковой. Я перестала кудахтать над тем, на что похожа моя фигура. Спасибо Мартину, я осознала, что быть толстой — это тоже нормально. Ну и что, что у меня все жиры вываливаются из модного белья, мой любимый считает, что в нем или без него, я просто чудо!
Тем летом мы поженились, дальше — медовый месяц, ну и вы поняли. Я мгновенно привыкла к своему новому статусу мужней жены, еще быстрее, чем сперва привыкала к жизни с Мартином. От круглосуточных перекусов, перемежаемых и сопровождаемых любовными утехами, меня разнесло еще больше, но Мартин совершенно не возражал. А значит, как и прежде, не было никаких причин не толстеть дальше.
И вот она я, год спустя. Я так растостела, что мне едва хватает дыхания завязать шнурки, одолеть один лестничный пролет или даже вытереться после душа. Почти сто восемьдесят кило живого веса. И я лишь рассмеялась, когда на мой тридцатый день рождения мама шепнула мне на ушко:
— Я так понимаю, Мартину нравятся твои округлости?
— Он любит меня толстой и счастливой, и я тоже, — отозвалась я, хотя по факту не была уверена в этом на все сто процентов. И той же ночью задала Мартину вопрос, что он на самом деле думает по поводу столь толстой жены, какой я стала.
— Мне — неважно, твоя фигура для меня всегда будет идеалом, — только и ответил он, то, что я и ожидала услышать.
— Милый, но я правда очень растолстела. Мне давно уже пора на диету… может, завтра и сяду, — пошутила я, выразительно колыхнув своим могучим пузом.
Наклонившись надо мной, Мартин запустил обе руки в мои тучные складки, ласково целуя чуть повыше пупка, и пообещал:
— Ты чем толще, тем красивее. С каждым килограммом я только еще больше тебя люблю. Не меняйся, маленькая моя.
— Не бойся. Даже если захочу, не смогу. А я не хочу. Худеть — это слишком сложно, — фыркнула я.
После чего была тут же опрокинута в постель, а мой супруг языком, руками и всем, чем мог, принялся ласкать мои изобильные телеса, зная все нужные местечки, и вот я уже сотрясалась, накрытая темной волной, и кричала по-французски, «Je t'aime! (Я тебя люблю!), а Мартин атаковал меня вновь и вновь, и тело мое ходило ходуном, я содрогалась, взрывалась от наслаждения, снова и снова, и вся вселенная вертелась надо мною и вокруг меня, и я, слишком толстая и утомленная, чтобы шевелиться, только и могла стонать: „Oui! Oui! Oui! (Да! Да! Да!)“, пока из тела моего не улетучились последние крохи энергии, и я лежала в кровати, едва дыша, полностью удовлетворенная своими объемами, своей раскормленной натурой, отдаваясь уюту могучих объятиий моего любимого.