Тонкое искусство

Тонкое искусство
(The Subtle Art)

С Марком Мэнсоном я не знакома, но есть подозрение, что он не одобрил бы то, как я воплотила в жизнь его максиму. Могу ошибаться. Впрочем, вряд ли ему до меня вообще есть дело.
Переведем часы чуток назад, когда мне было двадцать три года. Я недавняя выпускница колледжа, у меня есть работа, кавалер и идеальная фигура. Барышня-мечта. Воплощение цели для многих и многих. Когда условная девушка подростковых лет воображала «какой я буду в двадцать с хвостиком», она воображала меня. Естественно, она меня знать не знала, но именно этот образ сиял у них, аки маяк — и я это знала. Я ведь видела, как мои подруги по колледжу сражаются с хреновой работой, хреновыми апартаментами, хреновыми отношениями, хреновой жизнью в целом. Я видела, как на них это давит, какие они несчастные, и мне правда было их очень-очень жалко.
А еще это значило, что я должна хранить свой маленький секрет.
Секрет по сути очень простой. Я была несчастна.
Казалось бы, сплошной успех, чего мне еще желать — но увы. Я все это буквально ненавидела. Утром мне не хотелось вылезать из-под одеяла, я чувствовала себя разбитой и измученной.
Примерно тогда моя подруга Кэролайн дала мне книгу Мэнсона «Тонкое искусство пофигизма». Мы с ней дружили с колледжа. Тонкая деликатная натура, всегда на нервах, а еще всегда ищет совета, как правильно построить свою жизнь; обычно ничего не получается, но должна признать, пока Кэролайн занимается очередной постройкой — она счастлива, и разочарования свои и обломы воспринимает как нечто житейское.
А где-то месяц спустя мы ужинали небольшой компанией, и Кэролайн снова была вся на нервах, вся из себя несчастная. Я спросила, что случилось, но она отмахнулась — а, мол, все как обычно. Я настаивать не стала, не настолько меня интересовали ее трудности. А потом, после второго бокала, Кэролайн неожиданно заявила:
— А знаете, мне не пофиг. Меня достало, что на меня валятся все шишки. Мне надоело пытаться ходить на свидание. Мне не нравится секс, я никогда не хотела им заниматься, считайте, что я асексуальна — и меня достало изображать, что это вовсе не так.
Прочие принялись задавать тупые вопросы, мол, «ты уверена?» и «что, даже с Теем Диггсом?», а я просто сказала:
— Знаешь, Кэролайн, ты очень смелая. Я могу понять, почему так сложно признать подобное. Меня бы не хватило.
Кэролайн улыбнулась и кивнула, потом ее снова засыпали шквалом тупых вопросов, а уже в конце вечера, когда я подвезла ее домой, она вручила мне книжку. Мол, попробуй, а вдруг и тебе поможет.
*
И посреди класса йоги мою плотину прорвало. Мне надо было встать в «позу дерева», и внезапно я поняла: довольно. Меня просто достала глупость нынешнего моего существования, настолько, что и секунды больше не выдержать.
— К черту, — заявила я на весь зал. — Ненавижу спорт, ненавижу диеты, и меня достало, что я вечно голодная!
Вот не знаю, что, по моему мнению, должно было случиться дальше. Народ должен был на меня наброситься и порвать на куски? Или пара самых упрямых тихонько пискнет «ой, какая же ты смелая»? Ничего подобного. Соседка просто моргнула и принялась дальше изображать из себя дерево, а наставница с вежливой улыбочкой сообщила:
— Депозит, внесенный за последующие занятия, возврату не подлежит. Пожалуйста, покиньте класс.
Тогда-то я и поняла: я сама себе организовала эту тюрьму, и лишь я сама держу себя в заключении. Всем прочим плевать. Они и не заметят. Вся боль и страдания, от которых я изнемогаю, для них — ничто. Я твердо встала на пол, в последний раз поправила застрявшие промеж ягодиц рейтузы. И, выходя из зала, впервые почувствовала себя свободной. И даже не думая, зашла в бар напротив и заказала большой бургер и кружку темного пива.
*
— Ты толстеешь! — бросил Маркус, мой почти-уже-бывший. — Почему ты продолжаешь жрать всю эту хрень?
— Я тебе уже говорила, — отозвалась я, жуя сладкую плитку. — Я не собираюсь больше сидеть на диете. Не собираюсь заниматься спортом и следить за весом. Если и растолстею, мне плевать.
Маркус закатил глаза.
— Не думаю, что нам и дальше стоит встречаться, — сообщил уже однозначно мой бывший, прежде чем выйти вон.
Я закатила глаза. О да, я знала, что так и будет. В общем-то, я знала, что так и будет, уже когда давала ему свой номер в том баре. Но сделала это, потому как — почему нет, красавчик же, а подруги меня просто не поймут, если я сразу пошлю его нафиг.
Маркус был прав. Я толстела. Набирать вес — оказалось интересным опытом, учитывая, насколько я теперь сосредоточилась на своей новой «диете» и активных изменениях в собственной фигуре. Каждая порция уличной снеди помогала мне вновь ощутить себя — хозяйкой собственной жизни. Каждый килограмм сала ощущался прилюдной демонстрацией моего нового «я». Все вот это вот, мягкое и колышущееся под моими задумчивыми хваталками, мое новое тело словно стало памятником моей новой жизни, новой свободе, новому самоощущению.
Чем больше я росла вширь, тем больше хотелось есть; чем больше я ела, тем больше растягивался желудок; чем больше я могла в себя впихнуть, тем быстрее я росла. Перекусы стали постоянными, затем превратились в дополнительные трапезы, а трапезы стали обжираловкой. Каждый день — сотни дополнительных калорий, потом тысячи, потом десятки тысяч. Тело мое распирало от жира, живот рос как на дрожжах, вперед, в стороны, свисая вниз, сперва куда-то исчезла талия, затем под ним исчезли уже и мои тайные места, потом половина бедер, и вот он уже свисает до колен. Сиськи из сочных яблок разбухли до громадных жирных арбузов. Ягодицы из плотно-подтянутых стали громадными массивными подушками.
*
И мне пофиг, кто там что подумает. Пофиг, что там творится со здоровьем, пофиг, насколько я большая, пофиг, насколько мне сложно передвигаться. Вот просто — пофиг. И никакой тонкости, м-р Мэнсон.