Темная сторона чревоугодницы
Темная сторона чревоугодницы
(Pommes und Perversion)
Обеими руками она придерживает свое объемистое пузо, сама не верит, какое оно стало громадное, круглое и пухлое, насколько сильно выпирает вперед и в стороны. На фоне этого жирного шара ее полные груди кажутся крошечными и незаметными. Ох, как же оно выпирает, вперед и в стороны… и это она уже целых два часа ничего не ела.
Она тихо ахает. Словно от восторга, какое же ее пузо тяжелое и жирное.
Застенчивая малышка, она так легко краснеет, а если с ней заговорить, и вовсе становится багрово-помидоргого оттенка. Поэтому она всеми силами избегает чужого внимания. Она это умеет, отточила мастерство за многие годы практики — с раннего детства. Мастерство компенсирует даже вот это ее выдающееся пузо, выросшее за все эти годы.
Но у нашей кругленькой малышки есть иная сторона, скрытая глубоко внутри. Тайная, темная. Она жаждет не просто объесться, что делает регулярно, но — сделать это на людях, сгорая от стыда и публичного унижения, предаваться беззастенчивому чревоугодию, чтобы ее и без того непропорционально внушительное пузо раздулось до эпических пропорций, чтобы это видели посторонние...
Она мечтает об этом, фантазирует, втихую и тайно, и иногда — редко, ах, слишком редко, и все же, — уступает этой своей темной стороне.
Как сегодня.
В принципе вечер ничем не отличается от других, когда она, врубив по зомбоящику какую-нибудь романтическую комедию, уютно устраивается на диване, смолотив пару тарелок макарон с сыром. Она вполглаза следит за экраном, удовлетворенно оглаживая свое урчащее пузо, ох, как же хорошо, так хорошо, что это все больше и больше отвлекает ее от фильма, она все активнее ласкает свои сочные жиры, мечтая о том, чтобы их стало больше, гораздо больше...
И вот уже больше не может сдержаться.
Тяжело дыша, толстушка практически скатывается с дивана, щеки ее умилительно горят от предвкушения. Натягивает толстый пуловер — тесноватый, с горлом, в котором ее солидное пузо напоминает подушку. На пустой желудок свитер ей почти впору, но после плотного перекуса снизу выглядывает полоска розового сала, а она как раз таки плотно перекусила. А потом она вспоминает, что зимнее пальто у нее прошлогоднее — и сейчас застегнуть его при всем желании невозможно.
В машине у нее есть немного времени собраться и приготовиться. Она всегда все планирует загодя: разговор, жесты, выражение лица — потому что в нужный момент стыд и застенчивость помешают ей правильно себя вести. Вылазка за едой, как всегда, завершается в закусочной на той стороне шоссе: стоянка рядом, а персонал там меняется чуть ли не каждую неделю, так что ее с высокой вероятностью не узнают. Маршрут она знает наизусть, меню — тоже, а потому может точно спланировать, с какого ракурса ее чревоугодие и чрезмерно большое пузо будут лучше всего видны окружающим, и насколько храброй, вернее, безбашенной она сейчас себя чувствует. Прибыв на полуосвещенную стоянку, раскормленная барышня делает глубокий вдох и оглаживает пузо. Поехали!
В распахнутом пальто, пузом вперед она вступает в заведение. Она точно знает, насколько сильно сие пузо выпирает из слишком тесного пальто, и что между пуловером и поясом штанов видна полоска голого сала. Зимний морозец подсказывает. От одного этого маленький колобочек краснеет. Но у нее есть план! У стойки выпяченное пузо упирается в стеклянную витрину, чуть расплющив пухлое сало. Ой, холодно! Впрочем, ей, неуклюжей, не привыкать задевать своими жирными телесами все окружающее. Официантка тут же косится на ее живот — небось полагает, что она беременная. Ах ты ж черт, на стекле от ее пуза остался жирный след, этого в плане не было!
Отвечая на вопрос «что будете заказывать» толстушка заикается от стыда, приходится попторять все дважды, и когда официантка уточняет «это с собой», бедняжке приходится возразить:
— Нет, все на столик.
А когда та пытается, вытянув шею, рассмотреть, сколько народу ее сопровождает, ибо даже столь упитанные клиенты не заказывают столько с расчетом на одну персону, наша застенчивая мышка снова помидорно краснеет и тихо добавляет:
— Здесь съем.
И чуть поглаживает могучую выпуклость в районе желудка, авось официатка подумает, что она таки беременна, и потому ест за двоих. Но на этом ее запас храбрости заканчивается, и наш колобочек, вся багровая от смущения, отступает за столик, поддерживаемая лишь мыслью, как же круто все это выглядит со стороны.
Два полных подноса — шесть колбасок с карри и три больших порции жареной картошки, — официантка приносит через несколько минут, на сей раз намеренно покосившись на бочкообразное пузо клиентки и скорчив недовольную рожицу. Сама-то не эталон стройности, впрочем, наважно. За столик все это толстушка переносит в два приема, не просто удерживая поднос обеими руками, а и слегка опирая его на верхнюю часть пуза. За процессом, кроме официантки, наблюдают и оба предполуночных посетителя из дальнобойщиков — раньше о ни о чем-то болтали, но при виде разворачивающейся сцены раздается тихий свист сквозь зубы, короткий кашель, а затем по заведению разливается очень напряженное молчание.
Барышня, собравшись с духом, выпрямляется рядом со столиком в полный рост, сбрасывает пальто и выполняет неуклюжий пируэт, чтобы массивное пузо успели рассмотреть со всех сторон, а свитер еще немного задрался. А затем она усаживается — как назло, спиной к той паре дальнобойщиков, жаль, не будет видно, как они наблюдают за тем, как она ест, а может, и за ней самой… ладно, и так нормально, все они видят, вон как давятся смешками. Малышка буквально заставляет себя проглотить первый кусок, от стыда язык деревенеет и глотка словно сжимается. Но затем аппетит берет свое: готовят в этом заведении вполне пристойно, пусть блюда и не фешенебельные, но эта картошка, ммм, она ее может поглощать килограммами!..
Она ест быстро, а жует еще быстрее, жутко неловко — такая толстая, два полных подноса еды, и вдобавок она вынуждена сидеть с широко раздвинутыми ногами, иначе и до столика толком не дотянуться, пузо мешает. Она знает, как выступают у нее на боках складки жира, и как пуловер, когда она садится, задирается еще выше, так что сзади над поясом спортивок обнажается полоска сала. Она чувствует чужие взгляды, которые ощупывают ее раскормленную спину и филейную часть, они видят, как на ней буквально трещат штаны, и что стул ей явно узковат, ибо изрядная часть тучных окороков свешивается по обе стороны сидения.
А потом вдруг оказывается, что она слопала почти все, и это при том, что и пятнадцати минут не прошло, а ее распирает, ох, как же ее распирает, даже для ее желудка это много, ох, так быстро, что несколько раз она даже постанывала, когда вошла в раж, и вокруг стало очень-очень тихо, господи, от стыда можно провалиться сквозь землю, но надо продолжать, надо есть дальше, и вот пришлось отодвинуться чуть назад, впихивая последнюю порцию картошки, потому что раздувшееся в процессе обжираловки пузо упирается в край стола, ему нужно побольше места, ох, еще больше, она едва дышит, так ее надолго не хватит… А пуловер задрался еще больше, до самого пупка, половина ее жирного пуза свисает наружу, обнаженная, открытая всему свету, она пытается одернуть свитер, но — бесполезно, ее настолько расперло от только что сожранного, что пуловер тут же задирается обратно.
И вот на подносе осталась только половина колбаски, а все остальное изчезло в ее желудке, набитом как барабан, о господи, она никогда еще не чувствовала себя такой жирной, такой обожравшейся, ее пузо даже ей кажется невероятно громадным, и оно раздувается еще больше, когда она позволяет себе сделать короткий вдох, и потому просто сидит вот так несколько минут, не в силах пошевелиться, в глазах все плывет. Она забывает обо всем, даже о том, что за ней сейчас наблюдают со стороны, и сидит так, кажется, целую вечность, хотя проходит лишь несколько минут, пока она приходит в себя после обжорного ступора и вспоминает о следующем запланированном этапе. Так, теперь — на выход, чуточку унижения, воспоминаниями о котором можно вдохновляться потом.
И толстушка обеими руками оглаживает свое массивное пузо, ох, какое облегчение, спереди и по бокам — чтобы сидящим сзади было хорошо видно, — охает от натуги, она действительно обожралась до невозможности, а потом встает, и охает еще сильнее и совершенно уже не наиграно, ей действительно чрезвычайно трудно встать, учитывая утрамбованные в желудок десять тысяч калорий сверх того немалого веса, что вынуждены были ранее таскать на себе ее бедные пухлые ножки...
… в такие мгновения она как никогда ощущает, насколько же она растолстела, она уже и встать нормально не может, все движения совершенно другие. Еще бы, когда она вынуждена таскать с собой — перед собой — такую разбухшую от обжорства бочку сала...
… и когда она разворачивается мосле этой мини-сценки, дальнобойщики очень быстро отволят взгляды, и от мысли, что все это время они безотрывно наблюдали за ней, толстушка снова становится приятно-помидорного цвета. Но все равно осталась еще половина колбаски, и ее надо доесть. Стоя. Так больше влазит. Неуклюжие пухлые пальцы нашаривают пропитанную соусом колбаску и запихивают полностью в жадно разинутый рот, толстушка жует с туго набитыми щеками и потом облизывает жирные пальцы, господи, только не икнуть, а то рухнет от отдачи, толстушка жует, двойной подбородок и круглые щеки ритмично движутся, массивное пузо покачивается, дальнобойщики и официантка смотрят как прикованные, позабыв обо всякой вежливости — тут не до того, не сейчас, когда такая гора сала запихивает в себя такое количество еды, она, кажется, скорее лопнет, чем перестанет жрать...
Но вот колбаска доедена, и толстушка, бросив пальто через плечо и обеими руками придерживая пузо — тугое, тяжелое, раздувшееся — очень медленно и осторожно движется к выходу, вперевалку, и это не наигранно, потому что иначе двигаться она сейчас физически не может, каждое движение резью отзывавется в переполненном желудке, ох, спокойно, медленно, и вот эта бочка уже выкатывается наружу...
На пороге маленькая толстушка запинается — запасы храбрости исчезли, ей сейчас хочется снова стать невидимкой и остаться в одиночестве, смыться в безопасность своих апартаментов, где и предаваться чревоугодным грезам. Она с удовольствием сбежала бы отсюда поскорее… но — мешает все то же пузо, слишком большое, слишком неуклюжее, которым она задевает дверной косяк, ох, слишком твердый, от толчка у нее весь воздух из легких выбивает, малышка ахает и рефлекторно хватается за потревоженное сало. Этого в плане не было! Больно! Она сглатывает, плещущаяся где-то в районе ушей еда чуть не просится наружу, она держится за приоткрытую дверь, и это тоже видят.
Кашлянув, один из дальнобойщиков поднимается и, глядя на нее сверху вниз, спрашивает, не нужна ли помощь юной фройляйн, а то создается впечатление, что ей несколько… тяжеловато перемещаться? И предлагает ей руку, желая помочь, хотя на заднем плане официантка и его напарник изображают, будто их тошнит. А миг спустя и сам он изображает тот же звук. Перекормленной малышке хочется провалиться сквозь землю, оставив после себя дыру диаметром с колесо от карьерного самосвала.
Каким образом ей удается, пробормотав извинения, протиснуться наружу — она сама не знает. Не разворачиваясь, семенит к своей машине так быстро, как только могут выдержать ее бедные перетруженные лапки, преследуемая хохотом из кафешки. Обе руки придерживают пузо, которому изрядно холодно пониже пупка — очень уж сильно задрался свитер. Позже, гораздо позже она пожалеет, что не развернулась в профиль, засветив им свое полуобнаженное раскормленное сокровище, охх, как бы это порадовало ее тайную темную сторону! Но — все это будет потом, а прямо сейчас ей хочется исчезнуть.
Первое, что она делает в машине — откидывает сидение в полулежачее положение, приспускает штаны и замирает, наконец-то ее бедное раскормленное пузо может спокойно передохнуть. Она еще долго вот так вот остается на парковке, желудок слищком болит, чтобы самой вести авто, опять же для этого пришлось бы сесть прямо, а этого пузо также сейчас не позволит. Но зато все закончилось, закончилось успешно, и осознание этого невероятно ее возбуждает. Чревоугодница полулежит в темном салоне и оглаживает свое пузо, голое, тугое и разбухшее, господи, как же это ее возбуждает! — а чуть погодя мимо проходят те два дальнобойщика и гогочут, небось, как раз над той голодной толстушкой, которая так обожралась, что чуть не застряла в дверях, один даже изображает это, выпятив собственный живот, а второй с сочувственным видом похлопывает приятеля по плечу… ох, наблюдая за этим из темноты, она чуть не взрывается от возбуждения прямо здесь и сейчас, раскормленная извращенка.
Она с трудом добирается домой, едва в силах сосредоточить внимание на дороге: пуловер задран под самый бюст, одной рукой рулит, вторая утопает где-то в жирах. Втайне она надеется, что водители соседских авто смогут увидеть белую полусферу ее разбухшего пуза, смогут разглядеть, насколько оно непропорционально громадное, вон уже задевает рулевое колесо… по крайней мере из высоких машин вроде грузовиков или автобусов это точно должно быть видно!
А дома маленькая толстушка наконец может полностью отдаться восхищенным фантазиям, упиваясь всеми подробностями завершенного вояжа. Разоблачиться и как следует огладить раскормленное пузо, громадный шар нежного жира… который потихоньку, пока съеденное переваривается, перестает быть таким же тугим и раздувшимся, однако чревоугодница не согласна с подобной перспективой и немедля восстанавливает статус-кво, слопав еще пакет пряников, и новый приступ боли в переполненном желудке лишь продлевают радостные и чувственные стоны...
А потом она наконец отключается и засыпает, и словно плывет, несмотря на тяжесть громадного пуза, полностью сытая и удовлетворенная, она погружается в сон, обхватив разбухший шар пуза, и уже мечтает о следующем походе в какой-нибудь ресторанчик, ибо чем больше она сгорает от стыда, проделывая такое, как нынче вечером, тем больше сделанное возбуждает ее потом, постфактум… вновь и вновь искушая темную сторону ее вырваться наружу, перестать быть незаметной мышкой и предаться воплощению своих обжорных фантазий.
Завтра она снова будет незаметной, вежливой и невероятно скромной барышней… которая категорически не способна держать под контролем собственный аппетит. Ей не раз говорили, какой бы она была хорошенькой, если бы не эти тучные залежи сала. Которые после сегодняшнего вечера станут еще чуточку тучнее. Впрочем, вряд ли кто это заметит...
… пока чревоугодница не позволит своей темной стороне проявиться вновь.