Татуировка

Татуировка
(The Belly Illustrated)

1. Знак свободы

Начало всему положила литера М, большая и золотая.
Мне как раз исполнилось шестнадцать, я получила водительские права и обрела свободу. Все кухни мира открылись передо мной, но в те дни центром моих устремлений был банальный «МакДональдс» — не нужно больше просить «ну давай заедем», во всем полагаясь на настроение окружающих. Теперь я сама могу проехать мимо окошка, загрузить в машину пакеты со снедью и есть сколько душа просит.
Так вот вдруг единственным ограничением стал объем наличности — более чем солидный — и охватывающий талию пояс, который очень скоро стал слишком тесен. В десятимильном радиусе от дома было пять «Маков», и в каждом из них я стала постоянным клиентом. Постоянным и желанным. Еще бы. Всю первую неделю, с новыми правами в собственной машине, я праздновала, при всяком удобном случае расправляясь с бургерами, куриными хрустиками и жареной картошкой. Ах, картошка, килограммы горячей, солоноватой и приятно-маслянистой жареной картошки. За эту неделю я набрала килограмма четыре, и почти все ушло в живот. На все три десятых класса я была единственной девушкой, перевалившей за девяносто, но две недели в МакДональдсе — и вес вырос до девяноста девяти. Такие успехи меня, признаться, испугали: теперь, когда я обрела свободу, что, интересно, может помешать мне растолстеть до ста двадцати? до ста шестидесяти? до двухсот? Ответ простой: а ничего.

В один жаркий летний день я проехала через три Мака — затариваясь понемногу, чтобы на окошке не делали круглые глаза — взяв в каждом пару мегабургеров и большую картошку. Пристроилась на стоянке, в тени и под кондиционером, не покидая уютной машины, слопала купленное и поехала на следующую точку. В общем, я как раз кушала — ну ладно, лопала — бургер номер пять, и тут загудел сотовый. Мой лучший друг, Рамеш.
Рамеш — это отдельная история, нашим отношениям много лет, однако я избавлю вас от лишних подробностей. Он задумчивый богемный паренек, чуть помладше меня, в настоящее время весь глубоко в неоготике. Оба мы «белые вороны» среди своих, может, поэтому и подружились — вдвоем легче «не вписываться» в общество. Вдвоем нам обычно хорошо, и это странно, ведь мы совсем разные, схожи разве только чувством юмора.
— Заедь за мной! — прошипел он, опустив формальности типа «привет, как дела». Наверное, опять поцапался с матерью. Небось из-за того, что всю ночь вчера провел на концерте «Свобода или смерть».
Я с набитым ртом ответила:
— Фуду фереф фять финут.
Ладно, все равно шестой бургер в меня, пожалуй, уже не влез бы, слишком объелась. Разве что сильно постараться. Но лень.
Рамеш ждал на перекрестке и явно хотел оказаться подальше от родного дома. Я смела картонные пакеты с пассажирского сидения на пол, Рамеш прыгнул в машину и пристегнулся.
— Куда едем? — спросила я.
— Никуда. Вперед.
С кем он там поцапался дома, не спрашивала. Было. Говорено не раз.
— Бургер хочешь? — щедро предложила я. Сугубо потому, что заранее знала ответ. Вид у Рамеша вечно голодный, и он почти ничего не ест. Полная противоположной мне, толстой девице, которая постоянно что-то лопает и продолжает толстеть.
— Не… Марли, вчера у тебя в машине было чисто, откуда столько мусора? Ты что, сегодня успела сожрать все эти бургеры?
Вопрос риторический. Рамеш знал меня, а уж сколько я в последнее время лопаю, видно было всем. Штаны расстегнуты, голое пузо наружу; Рамеш это, разумеется, заметил, но промолчал. О некоторых моментах с лучшим другом не говорят.
— Жаль, тебя вчера не было. Это было круто, реально круто. Они выбежали на сцену, размахивая обрубками кабелей, в кольчугах, которые под софитами сияли как серебряные...
Рамеш разливался неоготическим соловьем, я согласно поддакивала. «Свободу или смерть» я готова была терпеть исключительно по дружбе и только ради Рамеша. Но для него это серьезно, лучше промолчать.
Через несколько минут мы кружили по окраинам мегаполиса.
— Эй, притормози. Вот здесь, — вдруг заявил Рамеш. — Я знаю, что мы сделаем. Мы сейчас пойдем делать татуировки.
Интонация у него была такая, словно я сама о татуировке мечтаю последние десять лет. Вот право, можно подумать, мне больше мечтать не о чем.
Остановились у каллиграфически выписанной вывески «Студия росписи: пирсинг, тату, боди-арт».
— Хочу наколку «Свобода или смерть» вот здесь, — ткнул Рамеш в тощий правый бицепс. Выпрыгнул из машины и застыл. — Ну, ты идешь?
Вылезать я не хотела. Размякла от бургеров и картошки. Объелась так, что втиснуть пузо обратно в штаны будет непросто, и уж точно лень было вперевалку выбираться из машины в таком состоянии. Ох, как же мне хотелось сейчас просто посидеть, слопать последний бургер, а потом, может, чуток подремать...
Я замялась, думая, как бы потактичее это сформулировать, но у Рамеша явно пробудились телепатические способности.
— Марли, бери свой бургер и пошли.
Ладно, для милого дружка и сережку из ушка.
Что дальше, предсказать нетрудно. Через час я сидела рядом с Рамешем, наблюдая, как игла с краской погружается в его смуглую кожу, а он повторял, что мне просто необходимо тоже сделать себе тату. Самым что ни на есть поэтическим языком: единственная в своем роде боль, которая придает сил. Наверное. Точно не помню. Я сидела рядом со своим другом, вспотев от жары и обжорства, пузо наружу, лопала шестой за сегодня мегабургер, а ведь время только-только за полдень — и уже знала, какой символ должен отметить мою кожу. Золотая литера М на красном поле. Сказала татуировщику; он и глазом не моргнул.
(А еще он не спросил у нас документы, что и к лучшему, ведь оба мы были несовершеннолетними.)
— Милая картинка. И где будем делать? — спросил он.
А что, возможны варианты?
— Здесь, конечно, — ткнула я в свое объемистое пузо чуть выше и правее пупка.
Рамеш оказался прав насчет боли. Единственная в своем роде, я и думать забыла о том, как обожралась.

Поздно вечером я лежала в постели, запивая килограммовый пакет печенья «орео» большой кружкой молока, и думала над столь внезапно принятым решением… столь внезапно правильным. Я восхищалась съеденным под золотой литерой, и меня просто перло при мысли о «рекламе», которой автоматически стал мой растущий живот. Такого кайфа я не ловила ни от травки, ни от выпивки (и то, и другое, разумеется, контрабандой и ни слова родителям). Сегодня я совершила воистину храбрый поступок — отметила себя знаком чревоугодия, тем самым выставляя напоказ свой аппетит и его последствия.

2. Зал славы

С того дня у меня появилась новая страсть. Татуировки, оказывается, вставляют не хуже, чем еда из МакДональдса. Собственно, где-то через месяц, перепробовав все мыслимые блюда из Мак-Меню во всех возможных сочетаниях, мне несколько надоела тамошняя кухня и я переключилась на «Арби». Отбивные с сыром, молодая картошка, тушеная в сырном соусе, и прожаренные сырные палочки в сухарях...
Весы вскоре показали сто четыре. Пришлось обновить гардероб, в старый моя разбухшая тушка уже не втискивалась. Я продолжала объедаться, но теперь скромно скрывала растущее пузо под одеждой — татуировка оставалась тайной, и осознание этого подогревало мой аппетит.
А потом я вдруг схватила Рамеша за грудки и стала упрашивать вернуться в тот салон и сделать еще одну наколку. От наколки он отказался — свою он сделал «назло», и вероятно, уже об этом сожалел; что ж, могу его понять, по мне, так «Свобода или смерть» к революции имеют такое же отношение, как «Парни с соседней улицы». Но о некоторых моментах с лучшим другом не говорят. А в салон Рамеш, как друг, поехал со мной и сидел рядом, пока татуировщик изображал прямо напротив золотой М красный логотип «Арби» со стилизованной ковбойской шляпой.
Мастер исключительно профессиональным тоном заметил, что несколько недель назад его «холст» вроде был немного поменьше.
— Таковы уж рыночные тенденции, — радостно кивнула я, — быстрый рост и всестороннее расширение.
Вот-вот, а «Арби» и «Мак» — корпоративные спонсоры «рыночного сегмента», символизируемого моим солидным чревом.
И еще доверительно сообщила, что через недельку-другую вернусь и добавлю «Орео». Гордон, так представился татуировщик, позднее написал на личном веб-сайте, что я подала ему на блюдечке интересный проект.

Остаток школьных годов «любимая еда» менялась, появляясь и исчезая, но вес мой неуклонно и постоянно увеличивался. Живот становился все тяжелее — и заиграл новыми красками. Пончики «Криспи-Крем» были краткой, но горячей страстью — где-то в районе ста двенадцати кило, в одиннадцатом классе, я пару недель и уснуть не могла без коробки разогретых в микроволновке пончиков. На «Валентинов день» в продажу выбросили большие коробки-сердечки на дюжину пончиков с клубничным джемом, и каким-то образом за день я ухитрилась слопать две. Вся постель потом была в липких красных отпечатках.
Согласно графику в моей медкарточке, набрав сто пятнадцать кило, я окончательно перешла пределы «избыточной массы тела» и теперь официально получила диагноз «ожирение».
Затем в мой зал славы вошла «Сара Ли» — их замороженные эклеры и пирожные просто чудо, сплошные калории, и их можно взять с собой куда угодно! Пакет пирожных в кармане куртки, за которыми можно потихоньку лазить раз в десять минут, и я могла продержаться до самого обеда. Ну, разумеется, если увлекусь и начну лопать без оглядки, их и на один урок не хватит, тоже случалось. Ах, «Сара Ли»!
Обед — особая статья. Мы с Рамешем парой белых ворон сидели за столиком в углу, я сметала сперва свой обед, а потом наперегонки с секундомером уничтожала большую часть того, что Рамешу в школу подсовывала мать. Как правило, его пакет был раза в два сытнее моего. Как-то я услышала, что его мать из самых лучших побуждений кому-то объясняет: «мальчику нужно как следует кушать! Не то что этой жирной корове, с которой он зачем-то водится...» Впрочем, пока она кормит Рамеша — в смысле, меня — такими роскошными кексами и макаронами с сыром, пусть обзывается как угодно. В итоге Рамеш оставался доходягой, а я толстела. Где-то в районе ста двадцати кило на моем чреве возникли логотипы кексов «Ризи» и макарон с сыром «Крафт», а потом закончился одиннадцатый класс и началось лето.
Мне очень, очень хотелось отплатить этой мегере за то, как она обходится с Рамешем. Вот бы задрать перед ней футболку и продемонстрировать, куда ушли в итоге все ее сытные кексы и макароны! Разумеется, я этого не сделала, а то у Рамеша дома вообще настал бы полный ад. А так он ласково подсмеивался надо мной, временами называя «жирной коровой». Ему — можно. Тихо и без свидетелей.
Примерно в это время я начала понимать, что сражаюсь сама с собой, и у меня два варианта: взять себя в руки и перестать лопать все подряд, или же принять свою растущую вширь тушку как естественное следствие того, что я, Марли, хочу оставаться сама собой. О первом варианте и думать не хотелось, так что я продолжала толстеть.

3. Сплошное обжорство

Последние школьные каникулы между одиннадцатым и двенадцатым классом были одним сплошным обжорством. Было слишком жарко, чтобы вылезать из дома, и я каждый день заказывала привозную снедь. Целыми неделями валялась на диване, смотрела зомбоящик и набирала вес. Для такой толстухи, какой стала я, кондиционер — необходимое условие для выживания в летний период, с меня пот льет ручьями уже от короткого путешествия от дивана до двери за коробками с пиццей.
Хрусткие, пропитанные маслом, толстые изделия «Пицца Хат» подпитывали меня два с половиной месяца. Корочками, оставшимися после истребления «сырной» части, я потом промокала досуха растопленное масло из крохотных баночек, которые они зовут «соусом». Разумеется, питалась я не одной лишь пиццей, дома хватало и другой еды, но как правило, перед сном я ежедневно расправлялась с большой «семейной» пиццей с сыром и колбасой. Однажды где-то в конце каникул я заказала две пиццы и контейнер жареных крылышек. Съела все, и от обжорства отрубилась прямо на диване, сил подняться и дойти до спальни уже не было, и даже наутро меня так распирало, что я даже наклониться убрать пустые коробки не могла. От такого количества съеденного желудок настолько растянулся, я сама удивляюсь, как не лопнула.
Позднее я заглянула к Гордону, чтобы запечатлеть «Пицца Хат» под массивной правой грудью, и наконец-то его маска профессионального игрока в покер треснула — он не смог удержать удивления, видя, насколько меня разнесло за эти месяцы. Однако я уже смирилась, что вес мой на всех парах летит за сто тридцать. Насколько «за» — без понятия, домашние весы на ста тридцати заканчивались.
На обратном пути остановилась в аптеке и взвесилась. Сто тридцать восемь. На таблице, которую я вырвала из медкарточки, это уже «ожирение крайней степени», дальше ста тридцати там ничего нет, как и на моих домашних весах.
Но я-то есть, и вот тут начались трудности.
Каникулы закончились, на занятия я пришла, набрав за лето пятнадцать с хвостиком кило. Ожирение крайней степени. За парту я втиснуться уже не могла и вынуждена была сидеть за отдельным столом. Оно бы еще ладно, но с таким весом передвижение пешком отнимало массу сил, и на каждое занятие я приходила вусмерть запыхавшись, мокрая как мышь и обычно опоздав. Кроме того, в начале школьконого года я обновила гардероб, прикупив массу удобных и просторно-комфортных одежек, однако вскоре они стали все более и более тесными. К зимним каникулам пояс штанов так перетягивал мои мягкие жиры, что я едва дышала.
Однако все это — мелочи, если сравнить с отрадой, которую я получала от еды и собственных растущих форм.

В выпускном классе на мое пузо добавились «Кей-Эф-Си», «Малышка Дебби» и «Мейфилд» — да-да, то самое мороженое с логотипом жирной коровы. Тот еще коллаж. Машина моя походила на передвижную кондитерскую, и по дороге в школу и обратно я жевала шоколадки и конфеты. Гордон ухитрился найти на растущих складках жира пару укромных местечек и наколол там «Твикс» и «Чипсы Аой». Все учителя уже были в курсе, что в рюкзаке у меня полно съестного, и весной я уже вполне открыто жевала посреди уроков.
А какой смысл скрываться, когда моя разжиревшая тушка явно на виду и столь же явно продолжает расти вширь? Итак, стыд делу не помог, и вес продолжал расти. Кажется, один лишь Рамеш меня понимал. Когда мог, он подсовывал мне что-нибудь вкусненькое и ни разу не сказал ничего обидного, даже если я объедалась так, что сама со стула встать не могла. Он просто протягивал руку помощи. Ибо о некоторых моментах с лучшим другом не говорят.
Выпускные экзамены вместо пышечки Марли сдавала Марли-бегемотиха. Разумеется, у всех и каждого было что на это сказать. Хватало обычных шуточек, мол, вместо платья на бал мне следует надеть цирковой тент. Странно, но они более меня не задевали. Один хохмач принимал ставки — насколько я поправилась с девятого класса, — и перед выпускной церемонией подошел ко мне и на голубом глазу спросил. На что я спокойно ответила:
— Во мне сейчас сто сорок девять кило. Два года назад было девяносто три. Дальше сам считай.

Да, я полюбила свое расплывшееся тело — громадные толстые бедра, горообразное чрево, массивные груди. Да, ходить пешком мне все тяжелее и тяжелее, даже на короткие дистанции, но я не расстраиваюсь. Да, от постоянного обжорства у меня часто болит живот — однако я научилась любить эту боль, как полюбила боль входящей под кожу татуировочной иглы.
Оркестр играл выпускной вальс, я медленно двигалась к сцене, где всем по очереди вручали грамоты об успешном окончании школы. А в голове неспешно кружилось: вот интересно, а чем кормят в колледже? И главное, сумею ли я втиснуться за тамошние парты?..