Снежный день
Снежный день
(Snow Day)
— Думаю, сегодня устрою себе «снежный день», — раздалось с дивана.
Годов примерно с шестидесятых так у нас зовутся дни, когда из-за метелей и буранов перекрывают дороги и закрывают школы и половину прочих предприятий.
— Вот так вот просто, Снежана? — спросил я, доставляя к месту событий ее второй завтрак. Ну, «второй» не совсем правильный термин, поскольку первым был лишь стакан апельсинового сока и тарелка каши, ровно чтобы продержаться, пока я готовлю. Настоящий завтрак — вот, здесь.
Я аккуратно поставил гору блинчиков с ветчиной на столик — за которым лежат, а не сидят, последнее на диване было бы затруднительно, — и она с жадностью набросилась на все принесенное.
— Вот так вот просто, — проглотив пару блинчиков, согласилась она, — после вчерашней вечерней смены ноги до сих пор болят. Знаешь ли, не так это легко — таскать сто восемьдесят кило живого веса, — рассмеялась она и свободной рукой похлопала по могучему шару своего пуза, которое несколькими целлюлитными складками всколыхнулось, чуть свешиваясь с края дивана.
— Сто восемьдесят кило, кажется, было твоей целью. Сама хотела, сама достигла, — ласково запустил в ее складки я обе руки.
Она фыркнула.
— Ну, ты меня понял. Хочу отдохнуть денек. Сьюзен меня прикроет: она мне должна за ту неделю, когда я в последний момент прикрыла ее, — заявила Снежана и запихнула в рот очередной блинчик.
— Ну как скажешь, — пожал я плечами и принялся одеваться, мне-то как раз на работу пора. — Ты же знаешь, если тебе слишком тяжело...
— Эрик, в который раз повторяю: я НЕ собираюсь увольняться и сидеть у тебя на шее!
— Да я просто к тому, что ты работала, пока я учился, а теперь я зарабатываю более чем достаточно для нас обоих.
— Дело совсем не в этом, — отрезала она, потом выдохнула. — Прости, правда, завтрак очень вкусный, а теперь хорошего тебе дня, любимый.
— И тебе. Пусть твой снежный день будет приятным, — ответил я, собираясь.
— О, он будет! — радостно похлопала она себя по пузу. — Закажу себе всяких вкусняшек с курьером и сделаю все возможное, чтобы не слезать с дивана до самого вечера!
— Напоминаю, у нас в пиццерии сотня бонусом, потому как они в тот раз напутали с заказом.
— Точно! Они подумали, что это ошибка — не может человек заказать две одинаковые пиццы. Но я-то знаю, чего я хочу!
Я рассмеялся, и уже с порога сказал «я тебя люблю», получив те же слова в ответ.
Кожа у моей любимой действительно бледная до белизны, однако «Снежана» вовсе не шутливое прозвище, а настоящее паспортное имя. Такие уж у нее родители, слегка чокнутые старые хиппи, двух братьев там зовут «Лист» и «Клевер». Забавные, добрые, но совершенно не того типа, как моя Снежана. Они фанаты здорового образа жизни, активные и вообще легкие на подъем.
Когда мы со Снежаной только познакомились, она была девяностокилограммовой пышечкой — самая толстая во всей семье, несмотря на все усилия родичей. Ленивая и вечно голодная десятиклассница, которая и на работу-то устроилась, чтобы иметь возможность вволю кушать за пределами одержимого здоровым питанием семейства. Думаю, когда я был представлен родителям Снежаны в качестве «ее парня», они надеялись, что я помогу ей похудеть; что ж, они совсем не знали меня, и очень, очень плохо знали собственную дочь.
Снежана была эталонной героиней всех на свете историй о раскармливании, она жила и дышала только чтобы толстеть, и единственный фактор, способный ее хоть как-то сдержать, был финансовым. Мы вместе вот уже седьмой год; два года назад я закончил колледж и стал нормально зарабатывать, и за этот срок она набрала пол-центнера — больше, чем за предыдущие пять лет. Причем чем дальше, тем активнее она полнела, потому как ее собственные увеличивающиеся габариты способствовали ее врожденной лени.
Вечером, придя с работы, я в очередной раз в этом убедился. Пустая гостиная, несколько коробок из-под пиццы на полу.
— Снежана? — позвал я. Устало дотащился до дивана и плюхнулся на него, вздохнул. Наверное, она в уборной или где-то рядом.
А потом увидел ее, осторожно выглядывающую из-за кухонной двери.
— Снежана? — вопросил я.
Она хихикнула и снова спряталась, словно я ее не видел.
— Снежана, ты что делаешь?
Она медленно — не то шагая, не то перекатываясь — выбралась из кухни, по-прежнему в одном белье, все ее телеса ходили ходуном.
— Снежана, ты чего?
— Прогноз погоды видел? — спросила она.
— Прогноз чего? Да...
— Тяжелый снегопад! — завопила она и плюхнулась пузом вперед прямо на меня, вдавив в диван всей своей тяжестью. — Прямо вокруг тебя!
— Снежана… я… — пытался выдавить я, извиваясь, выворачивался из-под нее — спихнуть все эти двенадцать пудов мягкого сала так вот просто невозможно, не раз уже пробовал.
— О да, глубокий снег и сугробы!
— Снежана, ты меня раздавишь! — почти зарычал я, запустив руки в ее жиры и пытаясь сдвинуть в сторону. Нереально: она хоть и на голову ниже меня, зато на добрый центнер тяжелее, я только и сумел, что зарыться в ее сало и чуть сдвинуть его со своей груди, так что появилась возможность хоть как-то вдохнуть; тем не менее, вес Снежаны по-прежнему прижимал меня к дивану.
— А кто мне говорил «у меня теперь есть личная перина»? Нечего было меня раскармливать до такой степени, что теперь ты эту перину и сдвинуть не можешь! — От такого заявления захихикали мы оба, и тут зазвонил телефон. — Чей аппарат?
— Твой, я на своем звонок поменял, чтобы не путать.
Я все еще не оставлял попыток вывернуться из-под ее обильных складок.
— Хм, а вот мне так не кажется...
— Снежана.
Она крякнула, надула губки.
— Ну ладно.
Чмокнула меня в лоб и, освободив меня от многопудовой тяжести своей тушки, сползла на пол и дотянулась до мобилки на столике.
— Алло?
Далее репликами с ее стороны были исключительно «угу» и «ага», и мне стало любопытно:
— Это кто?
Очи горе, она прикрыла ладонью микрофон и прошептала:
— Родители. Интересуются, приедем ли мы на Рождество.
— А мы приедем?
— Да.
— Ты вроде сказала, что это был последний раз, когда мы летели...
— Ага, и что я должна сказать моим поведенным на диетах предкам? «Простите, я слишком разжирела и не могу добраться до вас» — да они тут же скажут «ты не дочь нам», или вообще заявят на тебя в полицию за дурное обращение со мной, а потом отправят меня на резекцию желудка и липосакцию.
— Так назначим семейное сборище здесь, у нас теперь дом, в котором могут собраться все, и многим до нас добираться еще и удобнее.
— Да нормально все. Просто купим мне два места, или полетим первым классом, или еще что придумаем...
Убрала руку с микрофона и продолжила:
— Да, конечно, нет, все в порядке, без проблем...
Я возвел очи горе, пока она заканчивала разговор, еще раз вздохнул и пошел за чемоданами. Чем больше рос вес Снежаны, тем сложнее было утрамбовывать в чемодан ее одежки, потому как они тоже занимали немало объема. Но все же я управился, и без дальнейших споров, забронировав нам три места на двоих, я заказал такси, которое должно было доставить нас в аэропорт.
Ожидание в аэропорту далось Снежане нелегко. Я точно мог это сказать по тому, какими темпами она поглощала пищу, отрываясь от еды лишь чтобы попросить меня принести еще. И я приносил «еще» к двум занимаемым ею сидениями в зале ожидания.
Когда мы сели в самолет, ничего не изменилось. Снежана осторожно опустилась на два сидения, с трудом втиснув пузо в небольшое расстояние, отделяющее их от предыдущего ряда кресел. Очень неуютно и неудобно, да.
После посадки тоже лучше не стало. От двухчасового пребывания в утрамбованном виде ноги у Снежаны онемели, и мне пришлось буквально выпихивать ее — то еще зрелище, если бы я не знал, как ее заводит, когда у прохожих падают челюсти «ну ни хрена ж себе она разжирела» — я бы решил, что она сгорает на месте от смущения, настолько пылали ее щеки. Ну как же, муженек всеми силами тащит свою бегемотиху, которая сидела сразу на двух креслах и все равно ухитрилась застрять...
Наконец в канун Рождества мы добрались до родительского дома, дверь открыл ее брат — тот самый Лист, — и выпучил глаза, увидев Снежану, вернее, ее габариты: когда родственники видели ее в последний раз, она была килограммов на двадцать постройнее.
— П-привет, Снежана! Рад, что ты все-таки добралась до нас!
— Ага… — пыхтя, отозвалась она, утомленная долгим восхождением по ступеням — родительский дом, старый особнячок, стоял на вершине холма. — И я рада тебя видеть, Листик, — сгребла она в теплые и мягкие объятия братца, который был чуть ли не втрое легче.
Реакция родителей была примерно такой же: и без того толстая дочь продолжает набирать вес в бешеном темпе, набрав с прошлого рождества половину веса собственной мамочки.
— Хорошо, что вы как раз приехали, а мы только что закончили готовить кабачковую пасту — такая же вкусная, как обычная паста, но без углеводов. Вам точно понравится! — заявила ее мама. — Как долетели?
— Было тесновато, но неплохо. А про пасту — очень даже вкусно… звучит, — пошутила Снежана, — может, я даже добавки возьму.
— А, ну, мы сделали ровно по порции на каждого, знаешь, умеренность во благо, — проворковала родительница, как бы ни на кого конкретно не намекая.
Той ночью Снежана отправилась в постель с недовольно урчащим желудком, слишком голодная, чтобы заснуть. Кабачковая паста оказалась действительно вкусной, но для моей ненаглядной «порция» имеет несколько другое значение. Я предложил смотаться в ближайший «МакДональдс» и притащить ей перекусить, но был отвергнут: «ты что, шутишь? За версту унюхают!»
Большая (в смысле исключительно количества) семья Снежаны начала прибывать на следующее утро. Народ заявлялся на легкий фруктово-йогуртовый завтрак, болтая за жизнь и обмениваясь новостями из разных частй света. За столом говорили о политике, фильмах и знаменитостях… однако Снежане казалось, что все разговоры посвящены лишь одной теме, которой она будет вынужденно заглушать голодное урчание желудка сегодняшнее утро и все «рождественские каникулы». Потому как все и каждый в семье обсуждали со Снежаной здоровый образ жизни, спрашивая, как она себя чувствует, и интересуясь, уделяла ли она внимание диетам, которые они ей рекомендовали ранее. Несколько раз со мной разговаривали тет-а-тет: мол, не беспокоит ли меня здоровье Снежаны, и держу ли я ее под должным контролем. Как будто она норовистая кобыла, которую надо дать шенкелей, чтобы правильно бегала по кругу...
Все последующие дни проходили примерно так же. «Проблемы веса» Снежаны были для нас единственной допустимой темой, им уделяли максимум внимания. Ее окружали милые, дружелюбные люди, медленно сжимая кольцо… Все семейство было не то чтобы на одно лицо, но довольно похожи — бледная кожа, черные волосы, стройные и подтянутые. Масть у Снежаны были правильной, а вот в остальном — увы.
Она пыталась сидеть на этих узеньких стульчиках, бесстыдно свешиваясь обеими ягодицами по обе стороны сидений — тех, что оказались достаточно прочными для ее веса. Но самым худшим, цитируя Снежану, были «младенческие порции». Увы — каждую трапезу подавали именно что строго контролируемыми порциями. Ничего не оставалось «на доесть потом», и уж конечно, никаких перекусов в промежутках. Приготовить еду самостоятельно — жесткое табу, ведь подаваемого «вполне достаточно», а уж заказать что-то со стороны приравнивалось к государственной измене. Желудок Снежаны жалобно урчал, непривычный к подобным ограничениям, и каждую ночь она стенала, что от голода даже уснуть не может, а из глубин ее организма согласно вторило разочарованное эхо. Дважды мы под покровом ночи пробирались к «МакДональдсу», где Снежана немного отводила душу, решив, что риск быть унюханной с недолжными запахами — все же лучше, чем голодная резь в желудке. И еще дважды пробивались сквозь миннесотские сугробы к местному ресторанчику со шведским столом, где моя любимая могла вволю предаться привычному чревоугодию.
Объедаясь до самое не могу, она обычно любила шутить, мол, это я делаю большой снежный ком, и похлопывала себя по пузу. Но на это Рождество Снежана грустно шутила: я вся таю...
В итоге в качестве рождественских подарков Снежане достались три книги по диетам, четыре одежки слишком мелкого размера «до которых нужно похудеть» и пособие по выращиванию чайного гриба (как нам объяснили, он создает в желудке уникальный биом и брегулирует обмен веществ). Увидев сей набор, Лист пошутил: возможно, на следующее Рождество снежный ком станет поменьше. Я, честно говоря, сдерживался из последних сил, так меня все это бесило.
И когда мы прощались, последними словами матери Снежаны были «и чтобы непременно прочитала эти пособия по диетам». Снежана подавленно топталась на месте и ушла, словно от чужих людей.
Мы медленно спускались по ступеням, и когда дом родителей остался далеко за пределами слышимости, я наконец заговорил:
— Ну почему бы просто не сказать им, что ты себе нравишься такой, какая я есть!
— Потому что я не хочу услышать «ты не дочь нам», Эрик, как ты не можешь понять столь простой вещи!
Оказавшись наконец дома, мы выяснили, что за недолгие две недели Снежана похудела на три кило. Это сперва расстроило ее, а потом она стиснула кулаки и заявила:
— Даю новогодний зарок: растолстеть!
— Снежана, мне очень жаль, что я говорю тебе это — но ты и так толстая.
— Да нет же, глупенький. Я не просто толстая, а очень толстая, но мне этого мало! Более того, я больше не намерена худеть ни на грамм, и никаких «остаться в тех же размерах». Мы раскормим меня, как никогда прежде! Завтра буду толще, чем вчера! — гордо пропела она, поддерживая пузо обеими руками, бледный жир ходил ходуном.
— Так-так. Значит, уволишься?
— Стоп-стоп, об этом речи вообще не было...
— И ты во всем признаешься родителям?
— Спасибочки, я растолстеть хочу, а не чтобы мне вынесли все мозги. И моя работа, кстати, делу тоже поможет. План такой: буду лениться изо всех сил.
— Ну да, большое изменение в распорядке, — погладил я ее пузо.
— Да нет же, я серьезно. До такой степени, что аж самой страшно. Я даже за дистанционкой тянуться не буду, если она лежит на той стороне дивана, вот! А еще, и тут как раз вопрос о работе — никакой ненужной ходьбы!
— Ты вообще о чем...
— Я о том, что мы купим мне скутер! — провозгласила она.
— Снежана, в тебе всего сто восемьдесят кило, с таким весом скутер не так уж нужен… — удивился я.
— Ты это ногам моим расскажи! Опять же, на работе-то я ходить буду, просто… Никаких походов по магазинам, только на колесах, вот я о чем. И кроме того, ты думаешь, «всего сто восемьдесят» с таким режимом продлится долго? — Она слезла с весов и завалилась на диван, который громко чавкнул, принимая в объятия ее тушку.
— Ладно, со скутером разберемся. Что ты еще задумала?
— Выходные, посвященные еде. День обжорства.
— Снова же, не вижу ничего нового, — фыркнул я.
— Я говорю про ЦЕЛЫЙ день, без остановки. С утра до вечера, — решительно заявила она, колыхнув пузом.
— Ах вот как. И с родителями поговоришь на следующее рождество?
Она застыла с открытым ртом, потом пожала плечами.
— Мы просто… сбежим из дому. Засядем на весь день в ресторанчике со шведским столом. Если уйдем пешком и скажем, что все время потели-упражнялись, нам поверят.
— Угу. Но это несколько помешает тебе лениться.
Снежана покраснела.
— Ну, что-нибудь придумаем. Потому что признаваться я не собираюсь, но и прекращать толстеть только из-за них не хочу. Может быть, заполним чемодан вкусняшками, чтобы ты ночью меня кормил...
Я рассмеялся и склонился к ней.
— Снежана, любимая, если мы забьем два чемодана ТОЛЬКО едой, не взяв никакой одежды — тебе как раз на два дня и хватит.
— А потом я пошлю тебя принести еще. Ну вот и придумали, — заявила она, обвивая меня руками и целуя в губы. — Кстати, это третье правило: ты приносишь мне покушать!
— В смысле сейчас?
— В смысле всегда! Чтобы никогда у меня не было «нечего есть», — заявила она, отпихивая меня и переходя из лежачего состояния в сидячее. — А теперь тащи еду!
— Снежана, если с активным образом жизни ставосьмидесятикилограммовая ты испытывала сложности на работе, что-то подсказывает мне, что в нынешнем году тебе придется совсем туго, — заметил я, направляясь на кухню.
— Пфуй. Нормально все будет, — устроилась она поудобнее и включила зомбоящик. — Хороший план не может не сработать.
План Снежаны сам по себе мне очень даже нравится. И замечу, по большей части она оказалась права. На скутер, правда, пришлось пару месяцев откладывать, потому как столько свободных средств не было, а брать кредит на такое — себе дороже; но как только сей агрегат появился, моя любимая вгромоздилась на сидение и отказывалась слезать.
В принципе не так чтобы очень часто выбирались из дому, кроме как на работу, но Снежана действительно ездила на скутере где только могла.
— Господи, как же меня прет, когда народ пялится на меня на этой штуковине, словно я разжирела настолько, что самостоятельно ходить не могу, — шептала она, катаясь по торговому центру с шалым взглядом. Снежану всегда дико возбуждало, когда на нее смотрели подобным образом или шептались за спиной, если только этим не занималась ее собственная родня.
Я кивнул:
— Видишь вон ту селедку? Ее щас вывернет от отвращения.
— О да, господи, давай купим кулек конфет и я буду их жевать, народу точно понравится! — И медленно направила скутер к ларьку со сластями.
А еще Снежана активнейшим образом ленилась. Если я был дома, слезала с дивана она исключительно с моей помощью. А если меня дома не было — делала все возможное, чтобы не подниматься на ноги вообще, то есть чтобы я организовал вокруг нее целую гору съестного и проводил в санузел, прежде чем уйду. И когда я возвращалс, непременно получал отчет, сколько раз за сегодня она вставала — обычно раза два, но иногда только один. А порой, когда я оставался дома, она с превеликим удовольствием проводила на диване целый день. Надо сказать, этот ее «отчет» меня изрядно заводил, мы обычно на этом самом диване сразу и занимались любовью.
Снежана держала слово и насчет еды. Чтобы целый день с утра до вечера, тут пришлось потренироваться даже ей, но на Валентинов день она реально лопала одну коробку шоколада за другой — мне пришлось затариться заранее, — в течение четырнадцати часов без перерыва. А на Пасху, опять же начав с шоколада, слопала на ужин целый окорок. А Четвертого Июля мы накрыли для всех соседей барбекю, и Снежана, сидя за столом, поглощала одну порцию за другой, намеренно неряшливо, хватая мясо прямо с решетки и пачкая в соусе руки и лицо. Естественно, слопала больше, чем любые трое вместе взятые.
И «завтра будет толще, чем вчера» — стало не только громким девизом, но реальным описанием ситуации.
Собственный вес Снежана использовала как оправдание для всего на свете. Она через некоторое время и одеваться-то самостоятельно прекратила — просто стояла спокойно и жевала то, что нашлось в прикроватной тумбочке недоеденного с вечера, а я тем временем одевал ее, она лишь совершала минимальные необходимые телодвижения.
Она отяжелела, расплылась, ее распирало вширь, везде и всюду. Более заметный целлюлит, более обильные растяжки, пузо свисало все ниже и ниже, достигая уже середины бедер и полностью скрывая тайные места. На бедрах образовались дополнительные складки, подпирающие свисающее пузо. Относительно плоские от постоянного сидения ягодицы расплылись еще шире, а верхняя полка сала слилась со складками на спине.
Через несколько месяцев такой вот жизни Снежана устроила себе очередной отгул, и когда я вернулся с работы и застал ее, как всегда, полулежа на диване, пузо промеж раздвинутых массивных бедер, а вокруг куча оберток от шоколада и картонок из-под китайской еды — она вся сияла.
— У меня большие новости!
— Да ну? = ухмыльнулся я.
— Ага! Я не могу ходить!
— В чем дело, ты что, упала, или...
— Да нет же! Я теперь только перекатываться с боку на бок могу! Еще на той неделе заподозрила, а сегодня попробовала и убедилась окончательно. Слишком много жира промеж ног, слишком тяжелая я и слишком слабые мышцы… в общем, бочком-бочком и потихоньку. Классно, а? — захихикала она и вся заколыхалась.
— Ну… да, это… да! Ты действительно всю себя отдаешь избранной цели, — подтвердил я, попытался пристроиться сверху, однако с ее невероятных габаритов пузом это стало несколько неудобно.
— По-моему, это заслуживает награды! Как насчет нырнуть поглубже в снег? — все так же хихикая, она раздвинула ноги еще шире и вдруг обхватила меня ими, повалив на себя. Я тут же почувствовал, насколько погружаюсь в изобилие передо мной и подо мной, моя Снежана стала такой обширной, массивной, округлой. Свой новогодний зарок она блюла, можно сказать, свято.
Правда, в одном аспекте все-таки ошиблась. На работе «все нормально» не получалось никак. Да, все это дико возбуждало ее — то, что на ней лопались форменные блузки и юбки, когда она наклонялась, то, как ее коллеги реагировали, когда она «просто на пожевать» уплетала пару тарелок с «некондицией», то, как все больше и больше клиентов, глядя на ее пузо, ограничивались скромными салатиками, напрочь игнорируя ее рекомендации… Снежана не жаловалась даже когда ей действительно приходилось тяжело (главным образом из-за собственного упрямства), но окружающие-то не слепые.
Она потихоньку перешла с пятидневной работы на трехдневную, и все чаще и чаще устраивала себе «снежные дни». По возвращении домой ее ноги всегда болели; каждый вечер мне приходилось делать ей массаж ступней, а кроме того, чтобы отойти от тяжкой работы, Снежане срочно требовалось набить желудок по самое не могу, тут же и сразу.
И вот после того, как она гордо сообщила, что «не может ходить», я не мог не задаться вопросом — что это для нее будет значить, учитывая все прочее. И отправился пообедать как раз в тот ресторанчик, где она работала. Снежана еще не заметила меня, она обслуживала парочку за столом в том конце зала. С ужасом и восторгом я смотрел, как она ставила им поднос с едой и ее выпуклое пузо случайно сшибло на столе бокал с пивом. Парочке явно было очень стыдно за такое ее поведение, однако они не хотели обижать официантку. А Снежана вперевалку покатилась в сторону кухни за тряпкой.
До меня она уже добралась вся раскрасневшаяся от смущения, усилий — и, зная Снежану, возбуждения. Вся мокрая, разбухшие телеса ходят ходуном, но в походке читается странная смесь унижения и гордости.
— Здравствуйте, сударь, — изобразила она глубочайшее уважение, — чем я, опытная и услужливая официантка, могу вас сегодня порадовать?
— Что ж, барышня, раз так — подскажите, что у вас тут самое любимое? Оно наверняка должно быть вкусным, потому как вам наверняка перепало немало порций, — шутливо отозвался я под охреневшими взглядами слышащих все это посетителей за соседними столиками.
— Ну, я бы сегодня взяла угольный бургер. Или ребрышки, — этак задумчиво проговорила она. — И да, перепало мне их немало, ваша правда.
— Что ж, тогда тащите бургер, на гарнир картошку, и колу.
— Сей момент, — развернулась и, намеренно покачивая всем, что покачивалось, пыхтя, поспешила на кухню.
Даже учитывая габариты Снежаны «слегка за двести» — большинство женщин ее размера, насколько тут вообще можно говорить о «большинстве», передвигаются достаточно уверенно и аккуратно. В повседневной жизни они перемещаются без особых сложностей и сшибают все на своем пути не сильно чаще обычных персон. Но у этих женщин перед Снежаной три преимущества. Во-первых, они в таком размере провели если не всю жизнь, то достаточно долгое время. Во-вторых, они проводят на ногах не три дня в неделю, а несколько больше. И в-третьих, отнюдь не стараются выставить себя в постыдном свете.
Снежана, лишенная этих преимуществ, с многопудовой тушкой, к весу и инерции которой привыкнуть банально не успевала, недостаточно сильная, чтобы уверенно ею маневрировать, передвигалась с места на место решительно устрашающим образом. По дороге на кухню она чуть не сшибла с ног двух официанток и одного клиента, зацепила еще пару стульев и вообще проявила редкостную неуклюжесть.
В течение всего обеда я не сводил с нее глаз, и Снежана постоянно была красной от натуги и усталости. В атмосфере ресторанчика витал этакий ореол всеобщей неловкости, народ всеми силами пытался не смотреть на раскормленную колышущуюся во все стороны официантку, иллюстрирующую поговорку о слоне в посудной лавке. Я чуть ухмыльнулся, любуясь, как она пыхтит, сражаясь с собственным весом.
Взгляд на ее работу со стороны в некотором роде открыл мне глаза и морально подготовил к тому, что случилось в конце августа, всего пару недель спустя. Снежана должна была вернуться с работы позже, чем я, однако свет в гостиной я увидел еще с улицы.
— Снежана? — позвал я с порога, волнуясь, не случилось ли чего.
— Я тут, в гостиной! — отозвалась она.
Я вошел и увидел — на диване разметались все двести тринадцать кило моей любимой, а вокруг картонки-обертки и прочий мусор, причем обожравшаяся Снежана таки не сумела слопать всего — осталось пол-пиццы и нетронутый контейнер кидайской снеди. Одежда валялась на полу, разбухшее пузо перепачкано остатками еды. Перехватив мой жадный взгляд, она улыбнулась:
— Я большой снежный сугроб, да?
— Ну, Снежана… в принципе — да. Что случилось-то, у тебя же сегодня вроде вечерняя смена?
— Ты лучше посмотри на меня. Кто я сегодня, вьюга или метель? Очень тяжелый снегопад, да.
— Снежана. Что случилось?
— Да растолстела я, чего непонятного-то?
— То, что ты большой снежный сугроб, я и так знаю, — усмехнулся я. — А вот почему ты не на работе? — Присел рядом и принялся беззастенчиво лапать ее пузо, под слоями вздымающегося сала скрывался переполненный тугой желудок.
— Все потому же, Эрик. Тебе это точно понравится: я переросла свою работу. Стала слишком толстой! Я слишком толстая! — глаза ее сияли, она ухмылялась мне, источая беспримесное счастье.
— Я думал, ты хочешь продолжать работать.
— Да, я хотела сохранить независимость, вроде как оставаться чем-то занятой, но… В общем, Трейси мне все перечислила. Просто класс, как же меня от этого прет! Она персона вежливая и не хотела дискриминировать или оскорблять меня за то, что я толстая, прямо это сказала, однако, цитирую, «ты больше не соответствуешь требованиям для данной работы по физической кондиции». И это официально, ха!
— Ух ты. И правда классно.
— А потом перечислила частности — сшибаю вещи, не могу без посторонней помощи встать после обеда, застряла в туалетной кабинке...
— Ты застряла в туалете?
— Угу. Этого я тебе не рассказывала. Честно, тут даже для меня перебор — считать подобное достижением. Пришлось звать на помощь, чтобы меня оттуда вытащили, а вытаскивающий при этом увидел меня, совершенно не фигурально, со спущенными штанами… Мрак. Впрочем, пожалуй, со штанами или без штанов — мне-нынешней особо без разницы, все равно ничего не увидишь… — фыркнула она и потянулась к коробке с пиццей. — В общем, — жуя ломтик, продолжила Снежана, — меня уволили, и я осознала, что это правильно. Я ведь действительно переросла эту работу: я просто не могу делать то, что нужно делать, даже напрягаясь изо всех сил. Значит, устрою себе перерыв, а потом начну подыскивать местечко, более подходящее моим возможностям. Что-то в офисе, например, титул «самая толстая в конторе» заранее за мной. — Она всосала в рот остаток пухлого сырного треугольника и откинулась на спинку дивана, обхватив пузо обеими руками. — Все, финиш.
— Что ж, это… ну, раз тебе самой так будет лучше — почему нет.
— Знаешь, сперва я не обрадовалась, вот честно. Слишком толстая, чтобы работать — это, конечно, круто и все такое, но вот утратить хотя бы такую степень свободы и независимости — совсем нелегко. А потом я поняла: то, что я такая толстая и продолжаю толстеть — это МОЙ выбор, это часть меня, по крайней мере, сейчас. И мне нужна работа, которая соответствует такому стилю жизни, а не мешает ему. Так что… скорми-ка ты мне для начала все, что тут осталось, потому как я слишком объелась, чтобы делать это самостоятельно.
— Ногу подними, — велел я Снежане.
— Тяжело-о!
— У тебя все тяжело. Но тебе это сделать гораздо легче, чем мне.
— Что ж, твоя правда, — пропыхтела она, с трудом приподнимая левую ногу. Я быстро просунул ее в соответствующую штанину джинсов шестьдесят шестого размера, затем убедил сделать то же самое со второй ногой, и принялся потихоньку натягивать на нее джинсы, пока она похрустывала печеньем, что нашлось на прикроватном столике.
Джинсы потихоньку поднялись до лодыжек — небольшая складка легко утрамбовалась в штанины, — затем, миновав коленки и свисавшие ниже колен складки сала с бедер, на нижнюю треть бедра, утрамбовать и эти складки, и вот штанины не без труда, но добрались до самого верха ног. Осталось «всего лишь» заправить в джинсы ягодицы и пузо… и вот тут я уткнулся в стену. Как я ни пыхтел, как ни старался умостить хотя бы нижнюю складку пуза в ограниченный объем джинсов — без толку. Его, пуза, попросту было слишком много.
— Ого. Снегопады были более… обильные, чем я полагал. Снежана, после того, как ты ушла с работы, тебя расперло еще сильнее. Эти штаны больше не налазят.
— Но ты же обещал сегодня ресторан со шведским столом!
— Значит, поедешь в платье, — сообщил я.
— А нет других штанов, побольше?
— Эти были самые большие. Так что — платье.
Не без труда я стащил с нее джинсы, а потом принес платье. Симпатичное такое, синее и вроде как безразмерное… но с телесами Снежаны внутри оно стало более чем облегающим и даже чуть потрескивало, когда ткань туго натянулась на ее свисающем разбухшем пузе, а грудь почти вываливалась из декольте.
— Господи, да я в этой штуке едва шевелиться могу. Когда я вообще одевала что-то посерьезнее белья или ночнушки?
— По-моему… недели три назад. Ты же фактически жила на диване.
— Как мне и полагалось! — весело похлопала она себя по пузу. — А теперь к вопросу о «жить на диване» — мне срочно нужно сесть, помоги устроиться на скутере.
Я обошел ее сбоку, и с моей помощью Снежана, заколыхавшись всем изобильным телом, в итоге взгромоздилась на скутер. Раскормленные бока свисали по обе стороны обширного сидения, и было видно, что пузо явно свисает промеж ног, поскольку платье задралось и угрожающе натянулось.
— А зачем скутер-то? — уточнил я. — Так и так добираться на машине.
— На машине — это до места, а там, в ресторанчике, лучше я буду прямо на скутере, чем залезать-вылезать за стол!
Я проводил ее до фургона, загрузив скутер в багажник. Затем, по прибытию к ресторанчику, повторил операцию в обратном порядке. Глупо, конечно, использовать скутер только на дистанции «в машину и обратно», однако для Снежаны демонстрация того, наскольно она жирная и ленивая, составляла добрую половину наслаждения.
Что ж, свое она получила: все так и пялились на нас, пока я подносил Снежане одну тарелку за другой, а она их очищала, восседая на скутере вполоборота к столу и периодически оглаживая пузо свободной рукой. Даже меня поразило, насколько за последнее время вырос ее аппетит: в прошлый раз, когда мы выбирались сюда, она осилила пять тарелок, прежде чем с сожалением сказать «хватит»; в этот раз Снежана через силу, но справилась с семью.
Прожевав последний кусочек торта, она застонала, скользнув кончиками пальцев по своему шарообразному пузу, обтянутому слишком тесным платьем, от самого низа до груди.
— Спасибо, Эрик, — промурлыкала она.
— За что?
— За то, что ты со мной… ну, и вообще. Это такой кайф — просто… господи, даже как-то смущаюсь говорить о таком на людях, — покраснела и захихикала, икнула и захихикала еще активнее, отчего вся заколыхалась.
— Когда это смущение чем-то тебе мешало? — фыркнул я.
— Что ж, твоя правда. Особенно когда я после семи тарелок еды и пяти бутылок колы, сижу вся такая на скутере, а платье на мне уже трещит… В общем, это такой кайф — просто быть толстой. У меня девять месяцев ушло, чтобы это понять. Нет, я давно уже толстая, но намеренно толстеть — вот моя фишка, на самом-то деле. Как же мне это нравится...
— То есть новую работу ты уже не ищешь.
— Нет. В смысле, пока нет. Устрою себе… снежный занос.
— Не смешно, Снежана.
— Да не о том я. Поисками работы я займусь — но потом, а пока буду просто наслаждаться жизнью, быть сама собой. Мне нравится быть беззастенчиво и неприкрыто толстой, жирной, и нравится, что рядом со мной есть тот, кто позволяет мне вести такой образ жизни — даже если это подразумевает, что он делает за меня кучу скучных бытовых мелочей… — она рассмеялась, вся красная, не только от обжорства, но и от того, что говорит все это на людях, а не наедине за закрытыми дверями.
— Что ж, хорошо, что тебе это нравится, Снежана. И если ты хочешь и дальше так продолжать — я пойму.
— Да нет же, хитрая ты сволочь. Это не навсегда и скоро закончится, не переживай, толстеть я буду и дальше, просто… ну не такими же темпами. Вот сколько я набрала с января и до конца августа, пока меня не выгнали с работы?
— Тридцать шесть кило. Считай, четыре с половиной кило в месяц, это хорошо так перекрывает твой старый рекорд — три семьсот.
— Вот-вот. А сколько я с тех пор набрала?
— Еще тринадцать. С учетом, что сейчас начало ноября… получается шесть с половиной кило в месяц! Ты с начала года поправилась почти на пол-центнера, а до рождества еще больше полутора месяцев!
— Ух! Ну да, это я зажгла. А ведь чем толще человек, тем сложнее ему набирать вес… вроде как. Поэтому-то платье такое тесное. Надо нам, наверное, по дороге домой завернуть в одежные ряды и прикупить что-то из обновок. Тебе наверняка понравится, ведь мне понадобится помощь, чтобы переодеться! — глаза ее затуманились.
— Снежана, в одну раздевалку с тобой мне никак не влезть, — остудил ее я.
— Черт! Это что же мне, самой одеваться?! Фе. Так, ладно, наверное, с одежками я поторопилась, не нужны они мне пока. Буду жить в доме, там и в одном белье можно. А когда и его перерасту — вообще голышом.
— А как же поиски работы?
— Поищу удаленку из дому.
Как только она это сказала, зазвонил ее телефон. Снежана попыталась выпрямиться и сесть, чтобы дотянуться до стола, где лежал аппаратю. но раздувшееся пузо не позволило. Она, пыхтя, осела на прежнее место и спросила:
— Кто там еще?
— Твои родители, — ухмыльнулся я, глянув на экран.
— Черт… Так, ладно, может, одежку мне мы и купим. Но только платье. Штаны я уж точно сама не надену, слишком хлопотно. Так, дай телефон.
Я кивнул и передал ей мобилку.
Она ответила усталым: «Алло». Несколько секунд слушала, кивая, отчего шея собиралась в складки, «угу, да, а, ладно». Слушала еще, прикрыв ладонью микровон, чтобы икнуть, затем лицо ее беспокойно исказилось.
— То есть ты хочешь, чтобы мы в этом году приехали и на День благодарения? Да, было бы классно. Сможем ли? Э...
Она отвернулась. Встретилась со мной взглядом. Я всеми силами изобразил «я с тобой, действуй».
Снежана собралась с духом, попыталась пересилить себя, как будто стояла на краю утеса и собиралась шагнуть в пропасть. Обреченно выдохнула, вдохнула, закрыла глаза.
— Мам, послушай. Я хочу кое-что тебе сказать, и это будет очень, очень нелегко услышать, но еще сложнее — говорить такое. Так что скажу заранее — у меня все хорошо и я счастлива, чтобы ты это знала.
Долгая пауза, тяжелый вздох, губы плотно сжаты, по щеке катится слеза.
— Так вот, послушай меня, пожалуйста. Я толстая. Очень толстая. Толще, чем когда ты видела меня в прошлый раз. Нет-нет, мне не нужен абонемент в тренажерку, и тренер не нужен, и диетолог ни к чему. Мама, перестань пытаться меня исправить. Мне нравиться быть той, кто я есть, а это в том числе — и быть толстой. И мне нравиться быть собой не вопреки тому, что я толстая, а как раз потому, что я толстая — это делает меня счастливой. Да, я знаю, что это не самый здоровый образ жизни — но большой спорт тоже никому здоровья не добавляет, а людям нравится. Так вот, я хочу быть счастливой. И как бы я себя ни любила, то, что я такая толстая, имеет и свои минусы. В том числе авиаперелеты, для меня это ад. И в чужом доме мне толком не развернуться. Я не говорю, что ноги моей больше не будет под родительским кровом, но если ты хочешь провести вместе столько времени — пусть это будет в моем доме.
Повисло молчание. Уверен, кое-кто в ресторане все это слышал, и сейчас переваривал сказанное.
Бесконечно долгое время спустя Снежана открыла глаза и кивнула, все так же прижимая к уху телефон:
— Угу, — голос ее дрожал, по круглым щекам скатилось еще несколько слез. — Я тебя тоже люблю, мам. Мы приготовим большую спальню. Нет, мы сами все равно пользуемся гостевой, потому что она на первом этаже… Да, потому что я такая толстая. Как я уже сказала — есть свои минусы. И по лестнице я подняться могу, если очень надо… Ладно, хорошо. Слишком долго объяснять. Увидимся через три недели.
Повесила трубку и обвисла на сидении, издав глубокий вздох облегчения.
— Ух. Тот еще будет праздник.
— То есть мы… принимаем в гостях твоих родителей? И когда?
— С Дня благодарения и до Нового года, — она сморщилась. — Извини.
— Не за что извиняться, Снежана. Я тобой горжусь. Тебе было трудно, и ты справилась. Подготовим второй этаж и мансарду. Но каково тебе будет при них есть столько, сколько тебе нужно?
Она рассмеялась, утерла глаза.
— Тут скорее им будет неуютно, если в их присутствии я буду есть как привыкла, так что они сами постараются не попадаться мне на глаза. Пошли докупим мне несколько платьев, надо мне привыкать снова носить одежду.
Я кивнул и двинулся вперед, а Снежана на скутере покатила следом. По пути какая-то женщина коснулась ее плеча и с теплой улыбкой сказала:
— Удачи!
На выходе мы переглянулись.
— Это она из-за моей речи, или в смысле что мне пора носить одежду?
Обновление гардероба превратилось в отдельную эпопею, поскольку с размерами ее пуза и обхватом бедер Снежане впору приходились разве что совсем уже безразмерные палатки. Но все же нам удалось подобрать ей одежки достаточно свободного кроя, чтобы она имела возможность поправиться до Нового года еще килограммов на тринадцать, если и дальше будет так набирать вес.
Как оказалось, сделали мы это очень кстати, поскольку, принимая под своим кровом родителей, на нервах Снежана стала предаваться чревоугодию еще более усиленными темпами. Впервые на моей памяти она набивала желудок не потому, что ее от этого перло, а словно пытаясь отвлечься. Она поглощала пищу постоянно и в таких количествах, что, опять же впервые на моей памяти, это скорее мешало ей заниматься любовью, чем служило дополнительной припракой к. Каждый вечер она объедалась настолько, что пошевелиться не могла — а иногда и вовсе до капитальной отключки, не в силах доползти до кровати.
В день прибытия родителей Снежана в ужасе взирала на весы, которые сообщили, что за три недели с момента звонка она ухитрилась набрать полные семь килограммов.
— Это же больше двух кило в неделю! — возопила она. — Как такое возможно?
— А ты что, все это время святым духом питалась?
— Ну… нет.
— А не подскажешь, что ты нынче в среднем съедаешь на обед? — о такой мелочи, как шестиразовое питание, я уже не напоминал.
— Ну… скажем, большую пиццу. М-да, это немало. Черт.
Снежана попросила маму отправить ей эсэмэску, когда такси свернет на нашу улицу — это минут за пять до звонка в дверь. Тогда Снежана сможет вовремя встать на ноги, а не заставлять родителей ждать под дверью, пока я поднимаю ее с дивана, чтобы она потом встретила их на пороге вся потная и пыхтящая от натуги.
Сообщение мы получили, и я помог ей встать, и теперь она терпеливо ждала у дверей, облаченная в лучшее платье, прическа-макияж-все дела.
— Господи, это ведь нехорошо, наверное, что мне так неуютно в одежде? — переминаясь с ноги на ногу, вопросила Снежана.
— Да уж наверное, ведь весь следующий месяц с хвостиком бегать по дому голышом тебе не светит.
— Черт. Ладно, все, осознала. Теперь я эскимосская хатка иглу. Большая, круглая, теплая и из снега. Побуду немного иглу.
— Больше не снегопад?
— Нет. Снегопады не теплые. А еще они двигаются и они не круглые и на самом деле не тяжелые. Иглу — лучше.
В дверь позвонили, Снежана подмигнула, выпрямилась, глубоко вдохнула и отворила. Стоящие на пороге родители явно нервничали, морально готовые к сюрпризу — и тем не менее, увидев дочь, были поражены. Не первый вроде бы день знакомы, и знали, что она толстеет, и год назад видели ее уже двенадцатипудовой — но именно что год назад, а сейчас перед ними стояла все та же Снежана, только имеющая уже почти двести сорок кило живого веса. Они секунды две пытались отвести взгляд от ее колоссального шарообразного пуза, прежде чем наконец что-то сказать.
— Привет, милая, — обняла ее мама. Для последнего ей пришлось наклониться над массивным пузом дочери, и бледные подушки рук Снежаны неуклюже обняли ее в ответ, пока прочее тело пыталось восстановить равновесие, сражаясь с земным притяжением.
По виду мамы было заметно, насколько трудно ей осознать габариты Снежаны, ощутимые в одном этом объятии.
— И я рада тебя видеть, мама.
— Мы тут подумали, что распакуем багаж, а потом поведем вас поужинать в ресторанчике? — предложил ее отец.
— Ах, папа, — рассмеялась она и обняла, в свою очередь, и его; отец выглядел несколько менее пораженным тем фактом, что доченька весит больше нас троих вместе взятых. — Ты понятия не имеешь, на что подписываешься...
Он не без опаски хохотнул.
— Ну, по твоему виду несложно предположить… ничего, что я так говорю? Все-таки...
— Да, папа, можешь называть меня толстой. Это сейчас уже совершенно не секрет. Ваша комната наверху, первая дверь направо. Эрик поможет вам поднять багаж, а потом приведет мне скутер.
Родители замерли на пороге, на лицах читался немой вопрос: какой такой скутер?
Что ж, с планами насчет родителей Снежана, разумеется, попала в точку. Когда она появилась на сидении скутера, они от смущения чуть сквозь землю не провалились, хотя искренне пытались поддержать ее хотя бы морально. Состояние полного охренения в течение ужина лишь усугубилось, когда Снежана заказала две порции закусок, молочный коктейль, лимонад и два основных блюда, пообещав «оставить еще местечко для десерта», и мы потом, доев все свое, еще минут двадцать ждали, наблюдая, как она расправляется с большой тарелкой мусса. Родители к этому моменту полностью осознали, на что похожа жизнь в обществе Снежаны.
Дома моя любимая плюхнулась на постель и простонала:
— Господи, ну я и обожрамшись сегодня...
— Так зачем столько заказала тогда?
— Две причины. Во-первых, раз уж платим не мы, надо ловить момент. Ну и во-вторых, хотела с самого начала показать им мои и их, так сказать, перспективы, чтобы не капали мне на мозги.
Сработал и этот план. Следующая наша совместно-семейная трапеза была праздничным ужином в День Благодарения, и сидящая за столом Снежана поглощала все, до чего дотягивалась, а остальные бродили по дому, общались и скромно жевали скорее в фуршетном стиле, предоставив ее себе самой и все уменьшающемуся изобилию парадных блюд.
Неделя за неделей я отправлялся на работу, оставляя Снежану дома с родителями. Как правило, они где-то к полудню также уходили из дому, возвращаясь лишь вечером. Снежана была не лучшей компанией, поскольку основную часть времени ела, смотрела телевизор или играла на телефоне, иногда все это одновременно. Несколько раз они выбирались «в люди» все втроем, на моем фургоне, чтобы взять и скутер. Пытаясь поддержать свою кровиночку чем только можно, мать покупала ей новые одежки и водила в лучшие ресторации города, пораженная выданной мимоходом информацией, что Снежана питается в основном заказами «на вынос» из всяких там заведений быстрого питания, и предпочитает делать это на диване в гостиной.
Родительский визит был длинным, и Снежану это начало раздражать. Она принялась есть все больше — и все более неряшливо, набивая пузо сверх даже собственных возможностей в надежде, что родителям это надоест и они наконец уедут, однако эффект оказался прямо противоположным. Видя столь явно демонстрируемое их маленькой Иглу чревоугодие, они щелкнули внутренним переключателем и приняли это как вариант нормы, после чего часами сидели рядом и беседовали о том, чего она хочет от жизни и как вообще себя чувствует во всей этой ситуации. Она рассказала, что примирилась со своей беспомощностью, которая обусловлена ее габаритами и отсутствием физической активности. Добавила, что собирается снова влиться в ряды трудящихся, когда найдет такую работу, где ее размеры не будут мешать, а что ее за этот год настолько разнесло, так она и сама поражается. Последний вопрос Снежане стопроцентно задавали уже много раз, особенно те, кого сей факт, в отличие от нас с нею, не возбуждал. Услышав, насколько серьезно их дочь подходит к делу, и зная, что она не просто бездумно и беззаботно спускает свою жизнь по наклонной, родители слегка успокоились.
Так что за несколько дней до Рождества, когда я приходил домой, Снежана продолжала лопать вкусняшки, но уже при этом болтала с родителями об условно нейтральных вещах — политика, погода, фильмы, звезды экрана. Как будто они приняли, что габариты Снежаны — просто ее особенность.
В канун Рождества я, взяв отпуск, смог остаться дома и позаботиться о Снежане. Теперь, когда ей не приходилось самой тащиться за едой или просить об этом родителей, она могла есть куда больше, и в итоге каждый вечер отключалась от обжорства прямо на диване. По родителям было видно, что хотя они приняли решение дочери, но моя помощь Снежане в этом вопросе выглядела для них уже перебором, так что вечера они обычно проводили вне дома.
На само Рождество к нам прибыло человек двадцать из разветвленного семейства. Родичи Снежаны свято блюли традицию отмечать рождество за одним столом. На сей раз она загодя отправила всем весточку: я, мол, себе нравлюсь такая, какая я есть, и не хочу видеть никаких подарков, которые подразумевали бы, что я должна похудеть. Вежливые родичи, надо сказать, вняли, и Снежане под елку положили новые тапочки, программируемую скороварку, мыло и еще несколько подарков, которые она, в отличие от руководств по диете, охотно могла пустить в дело.
То же самое семейство снова подшучивало над ней, и даже смелее, зная, что она ничего не имеет против.
— Вижу, меньше снега в ближайшем будущем не станет, — пошутил братец Лист.
— Не станет, — согласилась Снежана, — такими темпами Иглу вскоре превратится в целый Ледник.
И продолжала лопать, поставив очередную тарелку на свое вздымающееся как гора пузо. Нельзя сказать, что столь беззастенчивое чревоугодие осталось незамеченным, но видя, что родители не против, никто также не возражал. И это был первый рождественский ужин на моей памяти, когда Снежана осталась празднично объевшейся и довольной.
Все же когда все, кроме родителей, разъехались по домам, Снежана вздохнула с облегчением. А я стремглав бросился в универмаг за покупками, поскольку передали предупреждение об ухудшении погоды: в нашем климате это практически гарантировано «несколько дней сидеть дома с заваленными дорогами», так что мне кровь из носу требовалось затариться продуктами на эти самые несколько дней. С аппетитом Снежаны — та еще задача, а фургон у меня имел ограниченную вместимость...
Так что двадцать шестого числа, под аккомпанемент завывающих ветров и шороха снегопада, я с помощью родителей разгружал забитый доверху фургон. А еще на всякий пожарный загрузил в морозилку десяток больших пицц, вдруг понадобится. За окном завывала метель, по радио снова и снова передавали предупреждение «лучше сидите дома».
Родителям сия перспектива приятной не показалась, но они уже привыкли к тому, как нынче живет Снежана, а мы сделали все возможное, чтобы сидеть взаперти было не так тоскливо. Разумеется, лучше всех было Снежане, которая получила законное обоснование, чтобы объедаться, валяясь на диване. Даже я не сразу заметил, что она начала есть еще больше, чем обычно. Она, конечно, и так постоянно что-нибудь жевала, но теперь принялась, чтобы впихнуть в себя «еще немножко», ложиться спать попозже, вставать пораньше и даже просыпаться посреди ночи, чтобы запустить руку в ящик вкусняшек у кровати. И вообще есть побыстрее, чтобы в единицу времени слопать побольше. Так что загруженная коробками и пакетами провизии кладовка за эти несколько дней непогоды изрядно… пострадала.
Мы с ее родителями играли в карты и прочие настольные игры, и Снежана присоединялась к нам всякий раз, когда решала, что больше «вот прям щас» есть не хочет, но при этом еще не обожралась до невозможности встать. На ее обжорство родители больше не обращали внимания и просто радовались возможности провести время рядом с нею, пусть им и не нравились ежедневно увеличивающиеся горы мусора, то бишь опустевших коробок и оберток от съестного. Ну и запах — Снежана настолько обленилась, что позволяла себе принимать душ не каждый день, «раз уж тут все свои». Вершиной был Новый Год, за который мы подняли бокалы ровно в ноль часов, а Снежана, разумеется, провела за столом целый день с утра и до следующего рассвета. Впрочем, родители лишь ухмыльнулись, а утром первого январе, когда снегопад наконец поутих, обняли нас и распрощались, а потом вызвали такси и отбыли, и мы махали им вслед.
Но как только дверь закрылась, Снежана решительно развернулась ко мне.
— А теперь — подведем итоги! — хихикнула она и заторопилась в направлении ванной комнаты, перемещаясь невероятно быстро для своих габаритов и общей кондиции. До цели она добралась быстрее меня, вся вспотев, раскрасневшись и отдуваясь от натуги. — Да вынь наконец эти весы! — велела она.
— Тише, уже никто никуда не спешит, — отозвался я, добывая из-под умывальника металлопластиковый агрегат.
Пыхтя от усилий, она приподняла одну ногу, затем другую, взгромоздившись на весы. Экран замигал, и...
— Ой.
— Что — ой? Я что, похудела? Это невозможно, я же лопала без перерыва. Специально так старалась! В последний раз взвешивалась еще до Рождества и даже до Дня Благодарения?
— Знаю, Снежана, знаю. Черт. В последний раз, когда ты взвешивалось — было двести тридцать девять кило, уже до черта.
— Да-да, я толстая! — захихикала она. — А сейчас что?
— Ничего. Ошибка.
— Как — ошибка? Погоди… а на сколько эти весы вообще рассчитаны? — восхищенно-боязливо вопросила она.
— На двести пятьдесят. То есть за эти пять недель ты набрала больше одиннадцати килограмм. Больше двух кило в неделю.
— Вот это да-а… И это минимум?
— Угу.
Без единого слова Снежана добралась до дивана, медленно и тяжело дыша, ее поступь сотрясала пол. Плюхнулась на диван, откинулась на спинку, обхватила руками громадное круглое пузо.
— Ух ты. Ну, Снежана, ты и разжирела, — сказала она себе. — С ума сойти как разжирела. Еще килограммов двадцать, а то и меньше, и хоть на местное телевидение заявляйся «самая толстая в нашем штате». Если вообще влезешь в телестудию. Ты чертовски разжирела.
— Ну так что, плюс семьдесят кило — это соответствует твоему прошлому новогоднему зароку?
Она рассмеялась, ее пузо ходило ходуном вместе со скрещенными на этом самом пузе руками.
— Это ты хорошо сказал. И весь этот год у меня точно «завтра было толще, чем вчера».
— Итак, какой ты себя чувствуешь теперь, на семьдесят кило тяжелее?
— Толстой. Ну… я всегда себя чувствовала толстой, даже когда была всего-то девяностокилограммовой школьницей. Но сейчас… я чувствую, какая я толстая, когда хожу. У меня все колышется и ходит ходуном, это же просто дичь — чувствовать, сколько во мне жира. Ходить трудно, нагибаться — почти невозможно, вылезать из кровати — самое тяжелое физическое упражнение, на которое я теперь способна, а чувствую я себя… ну, большой. Чувствую, насколько больше места занимаю. Я целый ледник, медленно растущий, массивный. Посмотри только, насколько пузо выпирает вперед и вверх, когда я вот так вот оседаю — оно… громадное! Почти метр, глубокий-глубокий снег! — и звонко похлопала по пузу.
— И ты… то, что ты чувствуешь себя такой толстой — тебя это устраивает?
— Знаешь, да. Честно, если что меня во всем этом и пугает, то именно то, насколько меня все устраивает. Я совершенно не волнуюсь, что я так разжирела, и именно это-то меня и беспокоит. Словно главная причина, почему я не хочу искать новую работу — это что у меня останется меньше времени на то, чтобы есть. Я показывала родителям, кто я есть, а в итоге поняла это сама. — Она вздохнула. — Я просто хочу быть толстой.
— Так что будешь делать в этом году?
— Знаешь, я посмотрела, как вы в эти последние дни сидели дома, и осознала: меня завалило снегом! — она рассмеялась, вновь обхватила обеими руками пузо, и намеренно колыхнула все свои два с половиной центнера живого веса. — Так что… пожалуй, устрою я себе еще несколько снежных дней. Или даже целый год.