Сара делает выбор
Сара делает выбор
(Sarah Makes a Choice)
1
Я за ужином. За ужином всегда тихо. Родители считают, что за столом должно быть тихо. Все тихо едят, и все. Потом расходятся. Не знаю, это сознательное решение или как, но я хочу слегка встряхнуть их, весь наш спокойный мирок. Чтобы заметили. Сказали хоть слово. «Спокойствие» — таков фетиш в моем доме. Спокойствие — и делай что хочешь. Мама спокойно жрет таблетки, папа спокойно пьет больше пива, чем следовало бы. Мне тоже положено такое спокойствие, ага?
Доедаю мамины равиоли, моя тарелочка пуста, я наелась. Джинсы сорок второго размера чуть тесноваты. Два ломтика хлеба с маслом — точка решения. Мама, папа и братишка сидят, тихо жуют и пьют — кто чай, кто молоко, кто что-то еще. Тянусь вперед, полный желудок отзывается недовольным импульсом. Спокойствие… к черту! Решительно хватаю половник и нагребаю себе полную тарелку равиоли, типа добавка. Смешно, правда. От остальных — ни звука. Секунду фантазирую над горкой калорий, замаскированных под конвертики с мясом из тонкого плотного теста. Наливаю большой стакан цельного молока, решительно намазываю еще три ломтя хоеба толстым слоем масла. Первая ложка равиоли — вкусно, как всегда у мамы, и еще вкуснее ее делает осознание неправильности происходящего при общем спокойствии. Запихиваю в себя одну ложку за другой, заедая хлебом с маслом. Масло скользкое, утешительно солоноватое. Господи, у меня даже промеж ног начинает щекотать. Еще равиоли. Еще, еще, еще. Ем, ем, ем. Вздернутые брови, и — ни слова. Я мысленно смеюсь — надо же, столько слопала. Еще хлеба. Ням-ням. Глотаю. Там еще хоть чуть-чуть места осталось? Сладостное удовлетворение от состояния «щас лопну». Глоток молока смазывает пищевод. Господи, какой кайф. Так ново, так неожиданно. Еще сыр… и масло… и молоко… и хлеб...
А потом — все. Больше просто не лезет. Сползаю по спинке стула, допиваю молоко и счастливо вздыхаю. По-прежнему ни слова.
Мама ставит на стол пирог.
О боже! Я что, и его съем? Похоже, я утратила контроль над собой. Пирог тает на языке. Сладкий, пышный, воздушный и очень-очень сытный. Господи, я же сейчас реально лопну… ну еще ма-аленький кусочек… ох, как же хорошо. Черника, черная как грех чревоугодия, окольцовывает мои губы, у меня даже нет сил вытереть рот. Обожралась. Так и выгляжу. Живот круглый и тугой как барабан, все мышцы внутри дрожат, как будто у меня только что было небо в алмазах. А может, так и было...
Мама принимается мыть тарелки. Братец уходит к себе в спальню. Папа перемещается к зомбоящику.
Что я, собственно, сделала? Бросила вызов существующим правилам? Ступила на опасную дорожку?
Пока мама возится на кухне, я соскребаю с блюда остатки пирога прямо ладонью и жадно запихиваю в рот, вылизав руку дочиста. Встать — адский труд, подняться вверх по лестнице еще сложнее. Добираюсь до спальни, натягиваю пижамную курточку — на штаны меня уже не хватает. Могу теперь только лежать пузом кверху. Ох, как же мне хорошо.
Утро. Просыпаюсь поздно, все уже ушли. Пустой желудок вопиет. Блинчики. Наслаждаюсь процессом, замешивая кастрюльку теста, как на всю семью — яйца, масло, все такое. Двадцать блинчиков мне ни за что не съесть. Сижу за столом как королева. Одна. Голодная. Аромат блинчиков, свежевыпеченных, горячих. Шоколадный коктейль на завтрак. Заправить салфетку. Облизнуть губы. Приготовились. Господи-Исусе, такие вкусные, такие горячие. Сироп, сладкий и липкий, бежит по подбородку. Укус за укусом. Господи, спасибо, что надоумил надеть что посвободнее. Дрыгаю ногами от радости, как ребенок. Кусаю блинчик, сложив сразу втрое. Жую и глотаю. Слишком много. Беру еще. Чувствую, как живот касается верхней части ног. Почему меня это так возбуждает? Еще, еще, еще… ненасытная. Еще сиропа. Еще масла. Сладкие, сладкие блинчики отправляются конвейером мне в рот. Ем, ем, ем, ем, ем. И вот нет ни блинчиков, ни коктейля, а я сейчас взорвусь.
Наверное, я знала, что так оно и будет. Странно было бы полагать обратное. Я толстею. Маленький мятеж против правил длится уже неделю. Это так странно… Изучаю себя. Бедра начинают соприкасаться… пока не обновлю гардероб — только эластик. Семья молчит. Мне кто-нибудь поможет? Я боюсь, что лопну. Живот требует «еще». Ах, эта моя гордость, мой округляющийся живот. Еще, еще. Наверное, я хочу быть круглой. Расти вширь — это такой кайф.
Еду домой после ужина в «МакДональдсе». Так обожралась, что едва могу вести машину. Кайф. Два коктейля. Клубничных. Два пирога. Два бургера. Две большие картошки. Желудок распирает, аж больно, и это кайф. В свете фар проявляется парадная дверь нашего дома. Крыльцо. С порога — аромат лазаньи, домашней, роскошной. Мама зовет. Я приехала как раз к ужину. Но ведь вся обожрамшись. Я посмею сесть и впихнуть в себя еще порцию вкусностей? Съесть еще? Подвергнуть свой растянутый желудок новым испытаниям? На меня уже и эластик толком не налезает. Семья — ни звука. Я чувствую, как с каждым днем меня распирает. Я толстею. Округляюсь. Выпуклости. Слои сала. Второй подбородок уже вот-вот… Ужин взывает к моим инстинктам… но как же я обожрамшись… Подоткнуть салфетку и — за дело. Так вкусно. Так сытно. Я...
2
Мама зовет. Оглаживаю ладонями бедра. Мягкие, округлившиеся. Под тонкой тканью — мягкая плоть. Бедра растут в обхвате. Опять за стол? Голова идет кругом. Ароматы лазаньи и чесночного хлеба на весь дом. Оглаживаю набитое пузо. Господи, когда оно успело настолько вырасти? Хотя мне это нравится. Но я сама себя боюсь. Сколько ж в меня влезет-то?
Сажусь. Заправляю салфетку. Мама словно с вызовом кладет мне на тарелку громадный — громадный — ломоть лазаньи. Как будто знает, что я сейчас в обожравшемся состоянии. Два ломтя чесночного хлеба, пропитанного маслом. Откусить. Прожевать. Проглотить. Больно. Но как же вкусно… На автопилоте. Вкуснятина. Роскошный сыр, соус. Хлеб благодаря молоку разбухает у меня в желудке. Я словно чувствую, как меня распирает изнутри, как я полнею, толстею, расту вширь, раздуваюсь, увеличиваюсь...
— Обжора, ша. — Это братишка.
О боже. Да на мне, наверное, все прямо написано. Но никто ничего не говорит, а мама одним взглядом затыкает его.
— Добавки, Сара?
Искушающий такой голосок. Словно хочет преподать мне урок. Нет, тут учитель — это я. Она что, сбрендила? Да этот кусок вдвое больше первого. Отец уходит, пробормотав что-то вроде «не хочу в этом участвовать». Тоже своего рода демарш. Машинально принимаюсь оглаживать и массировать живот, утрамбовывая в желудок — господи, как же ты туго набит — еще и еще этой роскошной лазаньи. Все это вкус. И вызов. Я не отступлю.
— Еще, солнышко?
— Да, повауфта. — С набитым ртом, но мне уже пофиг.
Ем, ем, ем. Боже, боже, боже...
— Десерт хочешь? Творожник с шоколадной крошкой.
— Ммммм… звучит аппетитно. Маленький кусочек, ладно?
Жую творожник и задаюсь вопросом: не лопну ли я, если проглочу вот это вот? Нет, не лопну. Всплывает фантазия: вот я сижу и ем, ем и ем, вот как сейчас, пока не стану круглой как шар, а мама кормит меня, и кормит, и кормит… вот как сейчас. Два куска творожника. Три куска. Больших. Живот выпирает на коленки сантиметров на двадцать. Эластичные спортивки, только они и спасают. Последний кусок.
— Мороженое будешь, солнышко?
Все, мама, твоя взяла. Выползаю из-за стола. У себя в комнате лежу на спине, пузо закрывает вид на ноги. В зеркале отражается девушка с шаром вместо талии. Обожралась до отвала. Как же мне хорошо… Что она вообще задумала? Ускользаю в сон, наполненный пирогами с черникой и тазиками фруктового мороженого. Что я делаю? Я же остановиться не могу. С каждым днем меня все больше распирает вширь, а голод не утихает. Но эту войну выиграю я.
(А потом я встретила Чарльза. Ах, он относился ко мне как к королеве. А как он меня кормил… Без перерыва. Без остановки. Как королеву. Ох, вот что называется королевской обжираловкой. Даже не думала, что зайду так далеко. Стану настолько толстой...)
3
Вторник, утро, еще до занятий. В ванную. Снять ночнушку и как следует рассмотреть себя в зеркале. Пухлые щечки. Пышные сдобные груди. Общие очертания фигуры пока еще напоминают песочные часы. Касаюсь бледного живота. О да, вырос ты преизрядно. В голове шумит. Печенье, сливки, стейк, пицца, пирог, мороженое… активная мамина помощь. И я расту вширь, жую, лопаю как не в себя, раздуваюсь как на дрожжах, день изо дня. Рекордная свиноматка. Рождественская гусыня. Наполненный жиром аэростат. Виолетт Бьюрегард. Сочные, мягкие, нежные подушки сала на бедрах. Живот, ах ты мой хороший, выпирает, выдается вперед, большой, круглый, постоянно полный — до отказа набитый — роскошной и вкусной ЕДОЙ. На коже ни морщинок, ни растяжек. Бедра все шире и шире, внутренняя линия бедер соблазнительно соприкасается, изображая стилизованную стрелку вверх. Второй подбородок этак умилительно улыбается. Повернуться боком. Охх… я не выдержу, хочется приласкать себя прямо здесь и сейчас. Вот так, да, вот так… Груди небрежно опираются на полку вечно разбухшего желудка. Живот требует внимания. Погладь меня. И я глажу, свободной рукой. Ягодицы — о, сама прелесть, две прелести, роскошные, круглые, пухлые. Два сочных мяча плоти. Вся пышная, белая, гладкая, сплошное сало, круглое, полное… полное… полное...
А вот и весы. Да ладно. И так знаю, что в последнее время разжирела как не в себя. Что там было-то? Сорок второй размер, который был несколько свободным. Сорок первый японский, однако, мне по пропорциям не подошел. Огладить живот, голодающий ты мой, ничего, скоро, скоро… Так, ладно. Во мне метр восемьдесят, а весила я… да, точно, сорок девять кило. Есть и более тощие, даже у меня в колледже. Ну а сейчас я разжирела. Разбухла. И продолжаю расти вширь. (Почему мне в этом помогает мама? Каждый день. Все больше и больше. Пятиразовое питание. Все полнею, полнею и полнею...) За все свои девятнадцать лет никогда не была так возбуждена.
Все, на весы. Стрелка вперед, далеко за границы разумного, затем назад, туда-сюда, туда-сюда. Смотрю в потолок. Где же она остановится. Помогите мне, кто-нибудь, я же так точно лопну.
94.
Да нет. Быть не может. Не настолько же. Мамочка моя, мне так хорошо, но я же не могу остановиться, так и расту, толстею, толстею, толстею.....
Снова смотрю на весы. Нет, все-таки не девяносто четыре. Девяносто пять. Взгляд затуманивается. Меня прет от возбуждения. Такая большая. такая голодная. Оглаживаю все свое обнаженное разбухшее тело, особенно мой роскошный круглый живот. Погладить. Приласкать. Восхититься.
Растекаюсь лужицей прямо на полу и таки довожу себя до исступления, небо в алмазах и утробный стон.
А потом меня пробивает ИДЕЯ. Да ну его, тот колледж, первые две пары и прогулять можно. И вообще не будут пялиться на меня как на блаженную.
С пробуксовкой рву в супермаркет и закупаю десяток пирогов. Клюквенный, «бостонский с кремом», лимонный бисквит, тыквенный, черничный — в общем, на что глаз падает, то и складываю в тележку. Дома никого не будет до вечера. Складываю пирамиду из пирогов на пол в ванной. Бегу — ага, конечно, — вперевалку скатываюсь в магазинчик на углу, запыхавшись, приношу большой пакет молока. Разоблачаюсь, чтоб уж точно ничто не мешало. Сажусь на весы. И принимаюсь лопать. Мммм… так вкусно. Кусок за куском. Стрелка колеблется. Посмотрим, насколько меня хватит. Я так хорошо натренировалась. Я теперь могу много слопать. С каждым днем «сытость» отступает все дальше и дальше. Прощай, здравый смысл. Разжиревшая обжора хочет еще, и еще, и еще, больше и больше, еще кусок, и еще кусок, и еще. Хихикаю и попискиваю от счастья, это все мое, это все мне.
Потом съезжу в одежные ряды и узнаю, какой размер мне сейчас нужен. Сорок шесть кило спустя. О да, я плохая девочка. Такая обжора. Такая жирная. Разбухшая. Растолстевшая.
Один за другим пироги исчезают. Я расту вширь. Кушай, обжора, кушай. Ну ты и хрюшка. Ням-ням. Чавк-чавк. Были бы у меня электронные весы, на которых медленно так сменялись цифры… Умпа, лумпа, лумпати-ду! Какой же это кайф, толстеть. Я толстая. Я растолстела. Толстею с каждой минутой. Господи, чем же все это кончится. Скорее бы обновить гардероб!
4
Все. Не могу пошевелиться. Мне так стыдно. Ох. Переполненный желудок болит… какой кайф.
99.
Боженька милый, какая же я обжора, обжора, обжора, ох, какой класс, каждый новый пирог — словно перезагрузка. Новый вкус, новая страсть. Еще кусочек, и я точно лопнула бы. Крошки и глазурь пятнают груди и живот. Я все. Чистый экстаз. Раскинуты руки, раскинуты ноги. Живот как гора торчит пупком в потолок. Вот это действительно «объелась до отвала». Ткнуть в живот — осторожнее! — ну, толстушка, есть еще там место? А, обжора? Будешь еще столько лопать, я тебя спрашиваю? Ты хоть пошевелиться можешь?
Не могу.
Четыре кило ЕДЫ. В желудке. Утрамбовано. Господи, ну я и обжора. Жирная. Раскормленная. Разожравшаяся. Ик. Ик-ик-ик. Кого тут кормят как на убой?
Только через час, с трудом перекатившись, встаю. Курс — на обновки.
Эй, какая сволочь придвинула руль так близко? Он упирается в мой раздувшийся живот. Ну и обжора. С каждым часом все толще. Ик. Так обожраться… Знаю, пора остановиться. Вот сейчас. Прямо сейчас — перерыв, пока еще на весах двузначное число. Перестань жрать, я тебе говорю. Прекрати расти вширь и полнеть полнеть полнеть.
«Для женщин».
Да, подростковые размеры я точно переросла. Беру с вешалки сорок восьмой размер. Джинсы. Выше колен вообще не налазят. Отпад.
Пятидесятый размер. До середины бедер втиснулась. Ну ты и разжирела, иначе не скажешь.
Пятьдесят второй. Чуть тесноваты. Втянуть живот и застегнуть. Нет, пятьдесят четвертый покупать не хочу, и так на десять размеров выросла, хватит! Все, добралась до этого порога и точка. Конец безумию, дальше не пойду.
Тощая мелкая продавщица с жалостью смотрит на меня. Сучка.
В закусочной на меня пялит глаза парень. Я жую салат, а у него слюнки текут и явно кое-что встало. Не уверена, интересую его я или условная концепция. Слышала, кое-кто из парней предпочитает как раз обжор и толстух вроде меня. Он тоже? Ну… собой-то он ничего.
— Привет. Ты куда вообще пялишься?
— О. Прошу прощения. — Отворачивается.
— Да ладно, чувак. Любишь потолще, да?
— Че… я… нет!
— Брось. Я же вижу. Ты хороший парень? Читать любишь? Мозги есть? Не переношу идиотов.
— Я преподаватель. Колледж, английский язык и литература. Так что — да, читать люблю.
Подходит, несколько сбитый с толку моим резко пропавшим раздражением.
— Препод, да? Чувствительная натура?
— Очень. По ночам плачусь в собственную шляпу. Вот такой я.
С трудом подавляю смешок.
— Имя есть у тебя, плакса?
— Чарльз. Чарльз Ребер. А тебя как зовут?
— Сара. Сара Беллан. Особо отвязная обжора.
Он ерзает, пытаясь скрыть вновь восставшую плоть.
— И собираешься съесть только этот вот салат?
— Ну да, а что?
— Так, любопытно. У меня бы просто крышу сорвало, если бы такая красотка, как ты, просто пустилась во все тяжкие, принялась лопать все, до чего руки дотянутся.
— Любопытная фантазия, да. — Ох, видел бы ты меня нынче утром...
— Может, взять тебе что-нибудь посущественнее в «Царь-бургере»?
— О, даже не знаю. Понимаешь, я боюсь. Боюсь, что еще чуть-чуть, и я просто лопну. Ха-ха.
— Не смешно. Душераздирающее зрелище. Но вид у тебя голодный. А что, если я пообещаю любить тебя, пока не умру, и ты расплачешься, рухнешь ко мне в объятия и мы будем жить долго и счастливо?
— Давай для начала ты дашь мне свой номер и я позвоню?
— Ладно.
Придется ему подождать, пока я не буду готова к такому шагу. Ожидание — самое мощное оружие у нас, девушек. Встаю, и мой вздувшийся живот задевает стол. Спрайт разливается.
— Никак не привыкну, что меня так расперло, — признаюсь, похлопывая себя по животу.
Боже, вот это взгляд у него! Даже не могу внятно описать собственное ощущение. Просто хочу расти вширь для этого симпатичного парня. «Почти случайно» задеваю своим выпуклым животом его руку, когда мы обмениваемся номерами. Уходя, оглядываюсь через плечо. Мрак. Он хочет меня — объевшейся и раскормленной. Ну что ж… диета, прости, у нас с тобой так ничего и не вышло. Возвращаюсь к обжорству. Но теперь у меня будет помощник...
За ужином приходит осознание. Мама кормит меня. Закармливает. Мелькает слово «положение». Она думает, что я беременна. Господи, в кого она такая дура? Думает, что я «ем за двоих». Но мы не говорим ни о чем подобном. Вроде она так демонстрирует мне свое полное одобрение и поддержку. Мрак. Мои новые джинсы пятьдесят второго размера трещат под столом, пуговицу вырывает с мясом, она рикошетом отлетает от ножки слова куда-то в сторону. Никто не видит. Молния расстегивается сама, и… о, а можно добавки? У меня второе дыхание открылось! Лицо все круглее и круглее. Одной рукой оглаживаю живот, и ем, ем и ем. Икаю. Поставила новый рекорд — слопала больше, чем вся семья скопом. Так, кажется, я сейчас не смогу встать со стула. Ну ладно.
— Еще мороженого, солнышко?
— Мм-хм, — не отрываясь от первой вазочки.
Если я тут застряла, надо использовать преимущества позиции.
— Накладывай еще, мам, некого стесняться. Да, вот так.
Поглаживаю живот. Расти, дорогой, расти. Ем. Лопаю. Набиваю желудок. Еще. Ик. Еще, еще, еще. Ик. Ну и что, что «не дамское поведение». Еще. Ик.
Не могу встать, и мне пофиг. В восемь придет Чарльз, чтобы покормить меня вторым ужином. Это уже будет шестая трапеза за сегодня.
Стокилограммовый рубеж я уже точно взяла.
Сто двадцать не за горами.
5
С Чарльзом мы на одной волне. Но если я останусь с ним, скоро буду размером с дом. Он подходит к делу основательно. В первый раз, когда я оказалась у него дома (после нескольких свиданий, как приличная девочка), он повел меня в солярий, где у него стоит небольшой бассейн. Там холодно, градусов пять. В солярии — холодно? Почему? А потому, что бассейн в три слоя застелен пищевой пленкой, а внутри лежит примерно два кубометра творожника.
Здесь и сейчас я должна принять решение, которое определит всю мою оставшуюся жизнь. Или меня раскормят до невероятных размеров, возможно, я и шевелиться не смогу, так разжирею — или я сейчас скажу ему «спасибо за все» и уйду домой.
Стою и смотрю. Оглаживаю мой громадный, готически габаритный живот. Неутолимый голод вопиет. Грех чревоугодия ведет меня известной тропой.
Ох, как же меня разнесет...
Такая круглая. Мои громадные, роскошные, шарообразные груди отдыхают на моем круглом, гордо выпирающем животе. Коленки подгибаются, говорят: все, мы сдаемся, хватит, ты же лопнешь.
Недели промелькнули как в тумане. Шведский стол. Бургеры. Пироги. Мороженое. Пицца. Выпечка. Макароны. Стейк. Тушеная картошка. Так много еды и так быстро. Каждый вечер моих жиров становится еще больше. Аппетит. Невозможно. Утолить. Торт. Торт. Мороженое. Патока. Пироги. Еще еды. Еще. Обожаю и наслаждаюсь каждым кусочком. Каждым мгновением. Я осторожна, он осторожен. Влечение. Любопытство. Страсть к сытости. Страсть к еде. Страсть к наслаждению новыми вкусами. Страсть к моему раскормленному разбухшему телу. Меня завораживают мои неохватные объемы. Как будто смотрю со стороны на обжору, которую распирает как на дрожжах день ото дня. Виолетт! Ты как та Виолетт!
Выбор. Монетку подбросить, что ли?
Он обхватывает меня за пояс, мой живот тесно прижимается к его животу. Страстный поцелуй. Его ладони у меня на бедрах. Ха, пытается обхватить меня — не в этой жизни, родной, максимум полапать окорока. Поцелуи. Он говорит, что любит меня. Пожалуй, я ему верю. Шаг вперед.
Раскармливай меня. Пусть я разжирею так, что не смогу пошевелиться — все равно. Я знаю, это точка невозвращения. Я готова.
Сладкий, сладкий, сытный. Так много… давай, обжора, давай, ешь. Лопай. Жуй. Жуй. Живот растет, растет. Круглее. Круглее. Ешь ешь ешь. Такой сладкий. Такой сытный. Весь липкий. Откидываюсь назад, обеими руками оглаживаю живот, такой большой большой большой, весь передо мной. Люблю, когда он полон. Переполнен. Набит как барабан. Ешь, жирная, ешь. Еще, еще, еще. Я справлюсь. Не в один присест, но справлюсь. Обессиленно откидываюсь на подушки, а он вооружается ложкой и кормит меня как рождественскую гусыню. Хихикаю. Попискиваю. Отдыхаю. И снова — есть. Лопать. Скоро я стану совсем круглой. Такой толстой. Пышной. Роскошные, тяжелые, выпирающие складки мягкого сала, везде и повсюду.
Давай еще, любимый, еще, я вся твоя, корми меня, корми, корми...
А пару недель спустя я повстречала доктора Рейтера. Стою это я у кондитерской, прижавшись к витрине в полшестого утра, жду, когда откроются. А он и говорит:
— О, я вижу, одна плохая девочка совершенно не следит за своим весом.
Пропускаю это мимо ушей.
— Ты ведь хочешь кушать, солнышко? Пари держу, твой ответ «всегда». Как насчет бесплатного банкета в твою честь? Нет-нет, не говори ни слова, просто дай мне руку и идем со сной. Вот сюда, через два дома. Все, что ты сможешь съесть. Да, обжора, даже ты. Все, что сможешь.
Легонько тычет пальцем в мой круглый и толстый живот. Приоткрываю рот — и не издаю ни звука. Он обходит меня по кругу. Почему-то это приводит меня в восторг. Это он так оценивает мои объемы? Тогда меня определенно это возбуждает. Но почему почему почему?
— Солнышко, кто-то явно заботится о тебе недостаточно хорошо. Сколько ты весишь, моя маленькая пухленькая принцесса, а? Сто двадцать? Нет. Сто двадцать пять? Тоже нет. Сто тридцать? Сто сорок? Тоже нет? Сто семьдесят?
Виновато киваю. Роль плохой девочки мне нравится. Я наркоманка, он пушер.
— Принцесса, тебя необходимо баловать. Нас никто не видит. Идем ко мне. Я позабочусь обо всем, что тебе нужно. Обо всем. Ты много ходила и долго ждала, и явно проголодалась, да? Ты получишь много еды. Много много много… так сто семьдесят, или больше?
Пожимаю плечами. С чего вообще все началось? С моего маленького эксперимента. О, я та-ак растолстела...
Он тычет пальцем мне в бок. Ласково щипает за руку. Беззащитную меня.
Киваю. Я пойду.
— Да, сэр, с удовольствием.
— О, ты у нас маленькая ненасытная толстушка. Ты круглая? Ну, почти. Наверняка тебе нужна помощь, чтобы подняться с кровати. Ты толстая, да. Но тебе нужны нежность и ласка. Идем со мной. О, ты совсем запыхалась. Жиры так плотно упакованы, что даже не колышутся, надо же, поразительно. У меня есть для тебя нечто особенное. Ты прекрасна. Господи. Ты можешь стать просто идеальной. Тебе же нравится лопать все, что душеньке угодно, да?
— Мм-хм. Да, сэр.
— Ну вот, сюда.
Тихий приемный покой. Задняя комната «только для персонала».
— Садись сюда, солнышко. — Громадное кресло. Вдвое шире меня. — Ты голодна, принцесса? О, конечно. — Похлопывает меня по горообразному объемистому животу. — Такой большой живот должен быть очень и очень полным...
Трепет меня, как ребенка, под подбородками. Вся дрожу от возбуждения. Почему? Мне нравится, как он говорит. Он будет заботится обо мне. Я знаю. Я там, где мое место. Я чувствую аромат еды? Да.
— Ты хочешь кушать, принцесса?
— Да.
— Проголодалась, солнышко?
— Да, о да.
— Не волнуйся, мое пухленькое маленькое солнышко. У тебя будет много еды!
Внезапно мягкие кожаные ремни смыкаются на моих запястьях и лодыжках, а еще один ремень — поперек моего толстого толстого живота. Подголовник фиксирует голову. А вот это что-то новенькое. Возбуждающе новенькое. Дверь закрывается. Доктор жадно потирает ладони. Улыбается. Гладит мой живот. Улыбаюсь в ответ.
И запускается конвейер с бесконечным потоком еды.
Я дома. Доктор обо мне позаботится...
6
— Солнышко, готова кушать?
— Да, сэр.
— Боюсь, я пока не знаю в точности, на что ты способна, так что сама скажешь, когда хватит.
— Да, сэр.
Начинается пир. Он подкатывает полную тележку калорийных вкусностей. Стейк с картошкой, кексы, пироги, макароны, лазанья, овощное рагу с мясом, плюшки… и прочее, и прочее. Он отрезает ломтик стейка — солидный такой — и сует мне прямо в рот. У меня нет выбора, только жевать. Кусок за куском. Рот набит. Жуй или задохнешься. Стейк грамм на семьсот. Сочный, вкусный. Картофель в панировке. Полная сковородка. Давай, добрый доктор.
— Ты и правда проголодалась, моя маленькая принцесса. Ах, какая же ты обжора! Просто прорва бездонная.
Есть. Есть. Живот вздувается. Есть. Есть. Целый пирог — черничный. Кусок за куском. Проглотить.
— Уже наелась?
— Неф, фер, — заплетык языкается от сладкого.
Шоколадный торт. Рагу с говядиной. Пирог с курятиной.
— Пожалуйста. Не надо больше. Я же лопну.
— Но, солнышко, ты теперь у меня. Ты вся моя. Вперед!
И сует в рот еще. Я должна жевать. Еще. Еще еще. Господи милосердный. Вкусно. Вкусно. Еще, еще, еще. Он расстегивает пояс, меня распирает. Мой живот уже свешивается с коленей. Бедра раздаются вширь. На груди и животе подливка, соус, крошки.
Спустя месяц он отпускает меня.
— Достаточно ли, принцесса?
Я круглая как шар. Руки беспомощно торчат в стороны. Тень лица скрывается в складках сплошного сала. Ягодицы напоминают два громадных мяча целлюлитной плоти. Ноги выше колен в обхвате больше, чем доктор.
— Надо же, как ты выросла. Ведь этим не кончится? Ты продолжишь дело рук моих?
— Да. О, вы были так добры.
Щипает меня за пузо, гладит его.
— Ах, мое солнышко, моя раскормленная маленькая королева. Боюсь, что ты и правда лопнешь, если съешь еще немного. У тебя желудок твердый как камень. Три центнера живого веса. Ты просто прелесть. Ты ведь любишь вот так есть, а?
Киваю, покраснев.
— Ты уже размером с дом. Видишь, что ты сотворила? Такая плохая девочка. Такая толстая. Круглая, и даже более. Тебе удобно в платье, которое я купил?
Снова киваю. Щипает меня за руки, гладит мой живот, ласкает мои ягодицы. О да, я та-акая большая. Вся. Такая круглая. Легче перепрыгнуть, чем обойти. Упаду — буду катиться.
В дверь с трудом прохожу боком. Выбираюсь на улицу. Я настолько объелась, что и правда ничего не колышется. Меня расперло невероятно. Груди размером с баскетбольные мячи, а пузо, раскормленное, разбухшее и тугое торчит на метр вперед. Перекатываюсь с боку на бок. Скольжу. Икаю от сытости.
Так, ну и куда теперь? Домой. Или к Чарльзу? Или сперва позавтракать в ближайшем заведении со шведским столом?
Вперевалку, шаг за шагом, медленно, целеустремленно. Так расперло. Такая жирная. И остановиться я уже не могу. Облизываю губы, предвкушая завтрак. Меня ждет большая-большая стопка блинчиков и гренок.
Есть хочу!