С любовью и лаской
С любовью и лаской
(Bauchpflege)
— Уффф...
Наклонившись, он шепнул ей на ушко:
— Любимая, ты уже наелась?
— Еще… уфф… как… чертовски… обожралась...
О да. Отказаться от вкусняшек, представленных пред ее светлые очи, она никогда не могла. Он об этом знал и соблазнял ее самыми роскошными… и калорийными… ее любимыми… зная, что она слопает все.
— И ни кусочка больше не влезет, родная?
— Оххх… нет… слишком объелась...
А он гладил ее голый живот. Ладонь его ласково касалась мягкого, обширного, плюшевого сала, погружаясь в тучные прелести. Слой жира толщиной в ту самую ладонь, хотя уже побольше. Чуть пониже грудной клетки под этим толстым-толстым слоем податливой мягкости прощупывался обильный тугой ком — действительно тугой, так восхитительно дисгармонирующий с прочей ее тучной мягкостью. Ее желудок. Действительно туго-туго набит.
— Не-ет… — простонала она, когда он легонько надавил на чувствительный участок.
— Шшшш… все хорошо, детка, я аккуратно… хочешь легкий массажик? Чтобы помогло перевариться.
— Да… пожалуйста...
Массаж живота она обожала. Когда он мял ее жиры, играл с тучными складками сала, покрывал весь живот поцелуями и повторял, как обожает ее — и без ума от ее обильных форм.
— Немного кокосового масла от растяжек… — сообщил он, выливая в ладони добрую порциб лосьона и начиная растирать все ее громадное пузо, которое от этого вскоре засияло и стало еще мягче. «От растяжек» было внутренней шуточкой — растяжки ее они оба ценили и уважали, считая знаками отличия, зримыми достижениями чревоугодия, глифами воспоминаний о тех тоннах калорий, которые были скормлены ее громадному обильному пузу
Она урчала как сытая кошка, пока он искусно втирал жирный смягчающий лосьон в ее жирные мягкие телеса, играя со складками там, где когда-то была талия, кругами оглаживая область вокруг каверны пупка. Дыхание ее участилось, когда он начал спускаться ниже, к подбрюшью. Там ее тело было очень-очень чувствительным, а главное, она трепетала в предвкушении того, что будет дальше. Он добавил в ладони лосьона и просунул руки между объемистым пузом и раскормленными бедрами. Приподнял податливо-колышущийся холм пуза, чтобы умастить нежную кожу подбрюшья и бедер, и она застонала, когда он коснулся ее там, внизу...
Вся она была голой. Она вообще предпочитала дома оставаться нагишом, и особенно — есть. И обожала, когда он ласкал ее там, внизу, так к чему создавать ему и себе лишние трудности? Она раздвинула ноги, давая ему безмолвное дозволение двигаться дальше...
… и громко застонала, когда его пальцы коснулись волшебной точки. Он выпустил ее массивное раскормленноп пузо, и его ладонь утонула в толстом слое тучного сала. Он продолжал играть со входом в расщелину легкими круговыми движениями, потом просунул чуть глубже два пальца и принялся работать указательным в глубине, продолжая теребить чувствительный бугорок подушечкой большого.
— Ты заслужила десерт, потому что как хорошая девочка съела все-все, правильно? — проворковал он.
— Да… господи, да, да, да! Ахх… — вздохи ее были короткими и резкими, волны наслаждения вздымались.
— Я про настоящий десерт. Тортик, например. Хочешь? Или ты слишком наелась и мне перестать?
— Нет-нет, не останавливайся! — выдохнула она.
— Я знал, что ты никогда не откажешься от тортика… — заметил он, продолжая работать пальцами. Обоим было ясно, что она вот-вот взорвется. Привычным жестом он дотянулся другой рукой до блюда с тортом, взял ломоть и сунул сытный, влажный, кремово-сладкий кусок в ожидающе распахнутый рот. Все. Ее накрыло, разом и безудержно, когда ее одновременно ласкали и кормили такими вкусняшками — именно это напрочь отрубило ее чувства, рывком сбросив в пучину наслаждения.
— Аххх… аххх… а-аххх… я… я… все, — выдохнула она, содрогаясь всем своим тучным обильным телом.
А он продолжал потихоньку ее ласкать там, внизу, и когда волна наслаждения чуть-чуть схлынула, она перевела дух и посмотрела на него очень и очень знакомым взглядом.
— Ох, милый… как же мне было хорошо… а тортик там еще остался?