​Печенька была уже лишней

Печенька была уже лишней
(A Brownie too Far)

Морган громко икнула и застонала, одной рукой придерживая выпирающее пузо, а второй вновь потянувшись в пропитанную маслом картонку за очередным сыроколбасным треугольником. Два укуса, прикончив ломоть пиццы — и она снова застонала, а пухлая ладонь ласковыми, утеiающими кругами принялась оглаживать раздувшееся пузо.
Морган с отрочества была барышней упитанной, однако с некоторых пор аппетиты ее сорвало с резьбы. Однажды как черная дыра в утробе открылась «жрать хочу», и с тех пор она именно это и делала, словно не в состоянии насытиться, сколько бы калорийной снеди в себя ни запихивала. Каждое утро, проснувшись, срочно делала заказ из очередной ресторации — и подъедала все, что не сумела впихнуть в себя прошлой ночью (просто отрубилась раньше), пока не прибывал нагруженный пакетами курьер. Обнаружив в себе неутолимую тягу к сладкому, заказывала из ближайшей кондитерской целые коробки выпечки, мол, оптом дешевле — и безудержно лопала плюшки и булочки, макая их в ягодный джем или сладкий крем-сыр, который всегда прилагался к оптовому заказу. Печенье, кексы и пряники улетали целыми подносами, она легко уплетала в один присест цельный торт, а потом еще на десерт — коробку пирожных.
Такого с ней раньше не бывало никогда, но остановиться Морган просто не могла, ела как одержимая, уплетая за обе щеки бургеры и жареную картошку, поглощая мешки чипсов и конфет, ванильно-сладкое или хрустко-соленое — фактически без разницы, каждую ночь объедаясь до отключки и потом переваривая многие тысячи употребленных за день калорий.
Последствия для фигуры были драматическими — и неизбежными. Вес начал быстро расти, мягкий живот ее стал выпирать заметнее немалых сисек, заполняя коленки в сидячем положении, разделившись на две разбухающих тучных складки. Проросшие целлюлитом бедра раздались вширь, сало колыхалось, когда она вперевалку топала к двери за следующей курьерской доставкой, каковой процесс с каждым днем становился все более сложным, ибо раскормленное массивное пузо постоянно мешалось, когда она принимала в руки пропитанные жиром картонки и пакеты. Морган набирала вес так быстро, что не успевала толком к нему приспособиться, и раздувающееся пузо и объемистый уже круп ходили ходуном и вечно за что-то цеплялись, когда она вперевалку продвигалась по узкому коридору.
Собственно, в ее апартаментах все потихоньку становилось слишком узким и тесным. Она перестала пользоваться креслом после неприятного случая, когда в нем банально застряла после очередной трапезы — обожралась настолько, что едва могла встать, но при этом ее разнесло настолько, что даже возможности встать не имелось, ибо тучные бока застряли в подлокотниках. Пришлось просто сидеть часа полтора, пока еда немного не переварилась, и Морган, ерзая, кое-как сумела выбраться наружу, дав себе клятвенное обещание: теперь — только на диване. Что ж, сей основательный и почти уже антикварный предмет, массив бука и подушки конского волоса, ныне служил новым троном, на котором она и предавалась чревоугодию, и также обзавелся следами износа. Она не обращала внимание на скрип, который издавал диван, когда она плюхалась на него всей своей растущей тяжестью — но не обращать внимание на то, насколько истерлись и просели вечные вроде как подушки там, где она сидела, было куда труднее. Опять же вставать с дивана тоже было теперь непросто, фактически требовалось совместить три движения — наклониться, переводя центр тяжести вперед, и одновременно оттолкнуться обеими ногами, руками приподнимая свисающее двускладчатое пузо. Филигранной тонкости операция эта с каждым днем становилась все сложнее.
Ходить нагишом Морган себе не позволяла, хотя очень хотелось. Даже самая просторная и уютная одежка с трудом вмещала нынче ее разбухшие телеса. Прямо сейчас на ней была старая блузка, которая скорее напоминала сильно обрезанную и слишком тесную маечку: рукава врезались в расплывшиеся руки, а подол располагался где-то в середине разбухшей верхней части пуза, вынужденно образовав там еще одну складку. Также она натянула самые просторные свои джинсы, которые благодаря обильным слоям сала на расплывшихся бедрах и заднем фасаде сидели «в облипку», но каким-то чудом застегнулись под ее чудовищным пузом, пуговица практически утонула в свисающем сале. Одежда лишь подчеркивала тот факт, что Морган невероятно разнесло, что она нынче — жирная, ленивая обжора, которая не может закрыть вечно набитый едою рот.
Впрочем, об этом она сейчас совершенно не думала, застонав и снова икнув, более активно оглаживая пузо, пытаясь освободить там хоть немножко места, чтоб было куда утрамбовать остатки второй пиццы. Икнула вновь и вновь, переполненный желудок колыхнуло, вынудив ее запрокинуть голову и тихо застонать. Ну ведь три кусочка всего осталось. Она снова потянулась в картонку, взяв ближайший треугольник, пропитанный чесночным соусом, поднесла к пухлым губам и откусила, методично пережевывая; оба подбородка заколыхались. От пережора сознание куда-то уплывало, из приоткрытого рта вырвалось очередное утробное «ик». Она упрямо доела ломоть, окунув пухлую корочку в чесночный соус. Осталось два. Одна рука на невероятно вздувшемся желудке, который расперло до такой степени, что он казался круглым, в двускладчатом животе утрамбовано такое количество калорий, что он даже изменил свою форму и больше походил на цельный шар жира.
Морган потянулась за следующим ломтем с громким стоном недовольства, это ж как напрягаться надо, а ее и без того невероятно раздуло. Она с трудом дышала, тысячи калорий давили на диафрагму снизу, просто сидеть на диване и жевать — казалось геркулесовым подвигом. Взяла следующий кусок, пухлые пальцы сжались на корочке; потом подумала и прихватила и последний тоже, сложив их один на другой этаким сандвичем с сыром и прочей начинкой внутри, и принялась есть, перед каждым укусом макая в чесночный соус.
Прикончив пиццу, удовлетворенно похлопала себя по пузу, постанывая при каждом шлепке — какими бы они ни были нежными, это добавляло давления на и так перетруженную утробу. Она так объелась, что с трудом лежала, а уж перетечь в стоячее положение и помыслить не могла. Диван скрипнул, когда Морган пошевелилась, стараясь устроиться поудобнее; даже от такого шевеления организм потребовал икнуть трижды кряду. Прикрыла рот перемазанной соусом рукой и икнула вновь, еще громче. Ох, как же я обожралась, подумала она, наверняка это новый рекорд.
Еще несколько минут Морган оглаживала пузо, порой постанывая и икая, стараясь умерить давление в раздувшейся утробе. По-прежнему с трудом дыша, уронила руки, которые обессиленно обвисли по сторонам раздувшегося аки пляжный мяч пуза. Левая рука коснулась пластикового контейнера. Она попыталась посмотреть, на что там наткнулась, но пузо напрочь блокировало обзор. Нашарила в контейнере нечто и подняла, выведя в поле зрения; «нечто» оказалось слоеным печеньем, целую коробку таких она слопала вчера вечером, прежде чем уснуть. Потом проснулась, заказала пиццу, хлебные палочки и крылышки — а в контейнере, оказывается, все еще оставалась одна печенька, сочная, пухлая, с начинкой из карамели и шоколада. И Морган, не задумываясь, потащила ее в рот.
Ну всего одна ведь, не выбрасывать же. Откусила чуть-чуть, осторожно — столь невероятная сдержанность была обусловлена тем фактом, что Морган в данный момент реально чувствовала себя «щас лопну». Сдержанность, однако, куда-то испарилась в ту же секунду, как на языке возник насквозь знакомый вкус — песочное тесто, карамель, шоколад, все единое, пухлое и цельное, — и она принялась жевать, активно запихивая в рот все, не замечая, как пузо распирает все больше, и стонала уже не от того, как ее распирало, а от наслаждения, свободной рукой оглаживая шарообразный желудок.
На губах к следам сыра от пиццы, масла от крылышек и чесночного соуса добавились еще и пятнышки шоколада. Морган походила на обжору, которой и была, раскормленную свиноматку — которой также в общем была, — каковую силой откармливали до призовых объемов, — а вот это уже было неправдой, никакой силы, кроме внутреннего побуждения, к Морган никто не применял. И вот последние крошки отправились в рот, облизав пальцы и ладонь, она триумфально взметнула вверх сжатый кулак — йесс, справилась! И неважно, что давно привыкла лопать за четверых. Тщательно прожевала, прикрыла глаза, застонала, вновь огладила пузо обеими уже руками… и тут раздалось негромкое «хрясь», а потом на полу что-то звякнуло. Пуговицу многострадальных джинсов наконец вырвало «с мясом». Давление в утробе вмиг умерилось, высвобожденное пузо выплеснулось вперед и в стороны еще больше, и Морган трижды облегченно икнула. Раздвинув раскормленные бедра, чтобы дать массивному и разбухшему пузу возможность свисать промеж них, она стонала, уверенная, что никогда еще так не обжиралась.
Машинально потянулась к вырванной пуговице, но тут же поняла — бесполезно, с таким разбухшим пузом ей до пола ни за что не дотянуться, разве что на четвереньки встать. Не без усилий дотянулась до высвобожденного из джинсов подбрюшья и чуть колыхнула своими жирами, выпустив наружу новое четырехкратное «ик», а промеж ног стало еще горячее.
Это все печенька виновата, лениво подумала Морган, если б не она, джинсы бы не порвались. Просто чуть перебрала. Да, хихикнула она, уже почти отключаясь, печенька была уже лишней...