Она: еще
Она: еще
(More of She)
Сдержать обещание свое тебе не то чтобы удается. Она толстеет. И довольно активно.
В защиту твою можно сказать только, что ты этого не ожидал.
И она не ожидала.
То ли тут рефлекс сродни павловскому, то ли ты пробудил нечто в глубинных пластах ее подсознания, но в спальне она нынче совершенно ненасытная.
Еще, требует она.
Еще больше еды.
Еще больше удовольствия.
Еще больше — ее.
И это ясно вам обоим. Все более растущие обхваты всех ее выдающихся подробностей, все более обширные бока, все более объемистые бедра, все более мягкие руки, все более тучный живот.
Не то чтобы ты против.
Как и она.
И вот — она, возлежит на кровати, белье минимум на размер меньше, чем нужно, но надевается по особым случаям, как нынче вечером, мягкая ткань врезается в еще более мягкое тело. Ухоженное и откормленное тело, все напоказ, все обильные округлости и тучные складочки.
Она смотрит на тебя. Голодными глазами.
А может, на поднос коржиков у тебя в руках.
— Наконец-то, — ухмыляется она, — я таю от голода.
Похлопывает по своему тучному животу и смеется от того, как ты завороженно пялишься на его ленивое колыхание. Обеими руками выразительно тискает жирок.
— Так и будешь пялиться? — шутит она. — Или все-таки покормишь меня?
— Вполне могу делать и то, и то, — отвечаешь ты и садишься рядом.
— Отлично, — ухмыляется она.
— Наверное, тут многовато, — признаешь ты, кивая на поднос, полный пухлых кружков шоколадного цвета. — Если не осилишь все, ничего страшного.
Она смотрит на поднос, словно в никуда. Потом улыбается тебе.
— Не переживай, я скажу, когда мне хватит. А пока давай-ка начнем.
И ожидающе открывает рот. Ты повинуешься.
Вонзив зубы в теплую пышную выпечку, она прикрывает очи. «Наслаждение чревоугодницы», хоть картину пиши.
— Уххх… — стонет она с набитым ртом. — Вкусно невероятно. Как у тебя так выходит?
— Сделано с любовью, — сообщаешь ты.
— Тогда заполни меня ею, — улыбается она, дожевывая первый коржик из многих и многих.
Мимоходом она жмякает свой живот, привычка, подхваченная в процессе многих и многих кормежек. Пальцы утопают в податливой плоти, иногда она замирает и восхищается, какая же она нежная, мягкая и тяжелая, а потом вновь оглаживает и ласкает это пышное сокровище.
Гладить там очень даже есть что. Слишком много для двух ее рук.
Нужно еще больше.
— Коснись меня, — говорит она, и так ты и делаешь. Играешь с обильными складками на ее боках, жмякаешь полные горсти сала на бедрах, заботливо гладишь ее вздувающийся живот и слегка колышешь это божественное изобилие, а она тем временем жует и одними кончиками пальцев прослеживает, как оно растет.
Прикосновение твое пробуждает в ней волну восторга.
Еще пара коржиков исчезает в ее утробе и добавляют свою лепту к этой роскошной пышности.
Ее руки активно присоединяются к твоим в тактильном исследовании ее тела, оглаживая ее роскошные выпуклости, лаская и тиская их примерно так, как это делаешь ты. Она издает довольный вздох. Коржики с шоколадной крошкой неспешной вереницей исчезают у нее во рту. Она прикрывает глаза, наслаждаясь ощущениями — вкус, прикосновения твоих рук, прикосновения ее собственных, по всему телу, там и сям.
Она мурлычет:
— Меня теперь так много...
— Чем больше тебя, тем больше возможностей любить, — изрекаешь ты, вкладывая очередной коржик в ожидающе разинутый рот. — Что я и делаю, любимая.
Ты шлепаешь ее по раздувшемуся животу. Он колышется.
Почти обнаженное тело ее вздрагивает.
Лицо заливает румянцем.
Рука ее накрывает вздувшийся желудок, оглаживая мягкий холм сала небольшими кругами. Она прикусывает губу, вторая рука ее опускается ниже, промеж бедер, нырнув под ткань трусиков.
Соски под тесными кружевами бюстгальтера набухают и твердеют.
Ты смотришь на поднос. Остался лишь один коржик.
— Сможешь?.. — не договариваешь ты.
— Заставь меня, — отвечает она.
Тон этот тебе знаком.
Медленно и нежно ты вставляешь последний коржик промеж ожидающе раздвинутых губ. Весь, целиком. Щеки ее раздуваются, рот целиком забит шоколадным тестом. Она пытается жевать, но — места нет. Слишком много.
Слишком много.
Мысль эта эхом отдается у нее в сознании. В утробе сжимается.
Слишком много.
Она сжимает пышные бедра и вздрагивает всем телом, и будь рот ее сколько-нибудь свободнее, наружу выплеснулась бы волна всяких «оххх» и «аххх», но он битком набит, аж распирает, и желудок ее битком набит и распирает еще больше, и сердце распирает, и она может выдать лишь неразборчивое «ммнн» сквозь плотно сжатые губы, ибо ни одна крошка не должна, не имеет права сбежать и уйти от предначертанного.
Ты ласкаешь ее округлости, кончиками пальцев исследуя каждый насквозь знакомый и не менее восхитительный квадратный сантиметр, довольный и пораженный. Она вся дрожит, от макушки до пяток, до самого сердца своего. Трепещет от твоих прикосновений.
От нее просто невозможно оторваться. Нежные изгибы, прелестная пышность, и все это восхитительно-упитанное сокровище ходит ходуном, когда ее накрывает темной и теплой волной.
Из-под полусомкнутых век сочится сияние истинной любви.
Любви к тебе. И ко всему этому вот.
Божественная.
Потянувшись свободной рукой, она нажимает тебе на макушку и заставляет наклониться над мягкой выпуклостью своего живота.
И как воплотившаяся во плоти богиня, вознаграждающая верного служителя своего, она нажимает — и погружает тебя, твое лицо в эту пышную мягкость.
В себя.
Ты утопаешь в подушке плоти, прохладной от испарины, а ее движения становятся резче, ее «ммм» — более протяжными. И ты под ее давлением вжимаешься еще плотнее.
Она чувствует, как ты давишь на ее живот. Тепло твоей кожи. Жар ее лица, жар промеж бедер.
Тело ее содрогается, спина прогибается.
Сладко-вяжущий вкус у нее на языке. Жажда твоих прикосновений. Приношения твоих поцелуев на алтарь ее живота.
Слишком. Много.
Полные ноги ее резко выпрямляются, тело требует разрядки.
Ты наощупь играешь с резинкой ее трусиков, пытаясь просунуть пальцы между мягко-выпуклыми боками и тесной, слишком тесной тканью. А потом отпускаешь, и резинка щелчком ныряет обратно, вновь утопая в пухлом изобилии.
Глаза ее закатываются куда-то назад. Пухлые пальцы ног изгибаются.
И в самый-самый последний момент ей удается освободить ровно столько места, чтобы издать один-единственный долгий и утробный стон.
Рука ее обессиленно снимается с твоего затылка и шлепается сбоку на простынь. Она тяжело дышит, отдуваясь, грудь вздымается и опадает, угрожая порвать в бесполезные тряпочки вытертые тесемки лифчика.
В конце концов ты убеждаешь себя, что пора бы и оторваться от блаженных объятий ее живота, и встаешь на колени. Наклоняешься и целуешь ее в щеку.
Голова ее чуть покачивается в сторону, не открывая глаз, она бормочет, едва слышно.
— Я… не...
Ты наклоняешься чуть ниже.
— … сказала… хватит...
Глаза у тебя распахиваются широко-широко.
Она так же широко ухмыляется, с трудом дыша.
— Хочу… еще… больше...