Офелия: путь к свободе
Офелия: путь к свободе
(Ophelia's Path to Freedom)
Когда ты ходишь во сне, это не считается благословением небес, однако для большинства это просто мелкое неудобство, странная особенность, в самом худшем случае — неприятное, но в общем безвредное поведение. Некоторые, бродя во сне, могут заблудиться, но проснувшись, снова становятся нормальными людьми, разве что слегка удивленными, как это они сюда попали.
Мне не так повезло.
Когда все это началось, сразу стало ясно, что тут что-то нечисто. Глухими ночами, когда темный гобелен небосвода затягивало облачной пеленой, я удалялась прочь от своего клана, оставив позади семейную повозку и уходила в леса и болота, вдаль от дороги, все дальше и дальше. И с каждым разом просыпалась все дальше и дальше от каравана, и с каждым разом все лучше помнила женский голос, голос, что звал меня, манил меня. Она пришла за мной, за своей кровью, как говорила она, чтобы я заняла положенное мне место рядом с нею. Я была в ужасе и чувствовала себя совершенно беззащитной. Я проклята? Что со мной вообще происходит? Вопросы мои оставались без ответа, но я видела: от меня что-то скрывают. В караване сразу распознали знамения, узнал и мой отец, но отвечать они отказывались, просто держа меня под плотным присмотром, словно ждали, что все это прекратится.
Не прекратилось. Когда я вошла в возраст и провела ночь с мужчиной, напрасные надежды их рассеялись, сменившись хмурыми и озабоченными взглядами, в которых жалость смешивалась со страхом. Тогда ко мне и пришел отец, чтобы наконец рассказать правду.
Мне говорили, что моя мать умерла родами. Это было неправдой. Она жива. Она приманила к себе моего отца, чтобы получить нужную ей дочь, и теперь, когда я выросла, она хотела забрать меня. Таких, как я, зовут «подменышами», а моя мать на самом деле злая ведьма, порождение болотной трясины, хитрое и жестокое чудовище. Она хочет вернуть себе дочь, превратив ее в свое продолжение. Ее темное семя росло во мне, и сейчас, когда я стала женщиной, а оно не сгинуло, выбора у меня нет. Ведьмин Зов не ведает жалости, а сны слишком могучи.
Я почувствовала, что обречена. И так думала не только я.
Отец мой, исполненный стыда за случившееся, ушел из каравана после того, как поведал мне эту жестокую правду. Он не хотел дожить до того дня, как я однажды уйду в леса слишком далеко, чтобы более не вернуться. А ведь так и будет. Люди клана не могли следить за мной вечно, и удержать меня они тоже не могли. Во-первых, для нас, народа дорог, удерживать кого-то силой — вопреки всем нашим заповедям, а во-вторых, это попросту опасно, ведь в наведенной ведьмой сне я буду плакать и молить, чтобы меня освободили, тем самым привлекая к каравану внимание чужаков и заставляя их задавать крайне неудобные вопросы. То, что я хожу во сне, со стороны вовсе не кажется сном, оно чем дальше, чем больше похоже на сознательное поведение, не сразу и поймешь, что я на самом деле сплю, даже для людей клана, что знают меня с пеленок, отличить непросто. Как будто Зов превращает меня в марионетку и чревовещает моими же устами.
На ближайшем собрании народа дорог я в отчаянии кинулась к ногам Берегини, мудрой женщины. Она раскинула карты, читая мою судьбу, и предсказала, что спасение я обрету в преображении, в преображении, что оставит меня беззащитной, но защищенной от величайшей угрозы, которая нависла над моей жизнью. Ответ озадачил меня, но волшебные карты не лгут. Судьба свое слово сказала, теперь мой черед. Мне нужно разгадать эту загадку и принять путь спасения, который Берегиня сумела разыскать для меня.
Я часами размышляла над тайной предсказания, погрузившись в думы свои так глубоко, что очнулась лишь от голодного урчания в желудке. Ну да, я же со вчерашнего дня ничего не ела, забыв даже о столь малых, но важных потребностях, вся поглощенная страхами насчет собственного темного прошлого. Я пошла к повозке с едой, где торговали хлебом, сыром и жареным мясом, и съела все, что мне предложили. Народ дороги щедр, когда может себе это позволить, а по мне было видно, что день для меня выдался не из лучших. Так что хозяин угостил меня совершенно бесплатно, а потом к нему присоединились добрые маленькие девочки, и исполненные желания защитить молодежь старики, и веселые парни, которые пытались вызвать у меня хотя бы тень ответной улыбки. Никогда еще я столько не ела — разве что однажды в далеком детстве, когда мне преподавали урок умеренности и необходимость дисциплины, жизненно важные качества для любого кланника; но сейчас меня одолели тревоги и грусть, а еда успокивала, как и то, что я была среди своих.
Где-то посреди этой случайной пирушки я почувствовала, что настолько объелась, что нужно было расстегнуть пояс, потому как мой обычно плоский живот на фоне моей стройной фигурки выпирал шаром смуглой плоти. На что одна мелкая егоза, подмигнув и ткнув меня в голый живот, шутливо заметила:
— Если будешь так есть, растолстеешь! Ты хоть встать-то можешь, или совсем объелась?
И тут меня пронзило понимание, словно удар молнии. Беззащитная, но в безопасности… Преображение. Мне нужно растолстеть! Растолстеть настолько, что я просто не смогу уйти в лес, настолько, что неважно, во сне я хожу или наяву, мне физически далеко не уйти! Разжиреть до такой степени, что уже неважно, своя воля меня ведет или чужая, поскольку я не смогу покинуть клан.
*
С того дня я позабыла все, что нам говорили об умеренности, отбросила образ «правильной» кланницы, которая должна быть ловкой и стройной. Все дни я проводила в своей повозке, валяясь на циновках и поглощая пищу, как будто в этом состояла суть моей жизни. Внезапное чревоугодие мое озадачило клан, но они видели, что я стала счастливее — а странные привычки имела не я одна. Мол, да, Офелия ест за четверых, а Бастиан пьет за пятерых, а Джеадия не может спокойно пройти мимо кошелька на чужом поясе, и от кого тут больше проблем? Прокормить меня клану было несложно, а своих у нас бросать не принято. Даже если я перерастала имеющуюся одежду за несколько недель. Опять же отец ушел из каравана, и меня, сиротку, жалели — а я легко научилась превращать эту жалость в дополнительные порции так нужной мне еды.
Я росла здоровой крепкой девчонкой — стройная, с изгибами где надо, длинные ноги, плоский живот, быстрая как ветер и гибкая как ива. Три месяца, и той, прежней Офелии не стало, ее сменила пухлая и расплывшаяся лентяйка, которой дыхания не хватает даже угнаться за повозкой, влекомой медлительным волом. Мои бедра в обхвате уже превосходили мою прежнюю талию, я стала самой толстой во всем клане, включая многодетных матрон втрое старше меня. Я упивалась своими достижениями и часто проверяла собственную ловкость и выносливость просто чтобы еще раз убедиться, насколько быстро мое тело становится подобно расплывшейся квашне.
На ярмарке я разок выскочила в хоровод. Классический для народа дорог общий танец, с развивающимися юбками и ловкими прелестницами, которые вертятся волчками, быстрый и энергичный — таким он был всегда. Никто не понял, почему я, запутавшись в собственных ногах и неуклюже плюхнувшись на землю посреди пируэта, была такой счастливой. Народ явно дивился, какого лешего эта раскормленная девчонка хохочет как безумная, ее тяжелая грудь почти выпрыгивает из кофточки, а оттопыривающийся к небесам живот ходит ходуном. Такая неуклюжая, такая запыхавшаяся… такая толстая! О да, моя судьба уже движется в правильном направлении! С каждым слоем сала, что оседал на моей тушке, я становилась все тяжелее, и моей трижды проклятой матери становилось все труднее вытащить меня из безопасности кланового укрытия!
И все же этого было мало.
Да, мое новое состояние уже не раз выручало меня. Когда Зов накрывал меня — мои шаги, тяжелые и легко различимые, слышали все вокруг, так что в караване быстро замечали, что я ушла в сторону, и успевали перехватить до того, как я удалюсь слишком далеко. А как-то раз мои широченные бедра попросту застряли промеж двух деревьев, и так я и очнулась в густом пролеске, по которому ранее бы легко просочилась. Это уже хорошо, но недостаточно хорошо, чтобы действительно быть в безопасности.
Ибо пока что именно клан оберегал меня, не давая потеряться в лесах и оказаться в роковых объятиях матери. Рано или поздно ей повезет, ей всего-то нужно подгадать свой Зов к часу большого празднества или пышной свадьбы, когда все будут слишком заняты или слишком пьяны, так что моя раскормленная тушка благополучно удалится в ночной туман.
Мне нужно стать гораздо больше. Раза в два больше нынешних своих немалых объемов. Я не знала, возможно ли это, ведь никогда в жизни я не видела столь корпулентных женщин собственными глазами, но по слухам, такие существовали. Доведенные собственным чревоугодием до такой степени ожирения, что едва могли самостоятельно передвигаться, со свисающими до колен животами и не способные раздвинуть ноги так широко, чтобы бедра не соприкасались. Обитали такие в храмах плодородия и в поместьях у некоторых аристократов. Вот сколь ошеломительно разжиревшей мне нужно стать.
И я принялась за еду.
Сперва еда для меня была средством, способом достижения цели. Мне нужно стать толстой, для этого нужно много есть. Но по мере того, как я становилась все полнее, все медлительнее, все более неуклюжей и ленивой, с каждым проглоченным куском я ощущала себя все в большей безопасности от своей трижды проклятой матери, и это было блаженством само по себе. Чем более явными проявлялись итоги моего чревоугодия, тем больше еда из средства достижения цели превращалась в самоцель. Она всегда присутствовала в моих мыслях, она сама по себе влияла на мои решения, став истоком сиюминутного счастья и покоя помимо того, что будущее мое должно было стать безопасным именно благодаря ей.
Так что я не просто вперевалку топала от одной трапезы к другой, нет, именно голод напоминал мне о моей цели. Желудок, привыкший к тому, что его набивают до предела по нескольку раз в день, теперь корчился в ужасе, вдруг оказавшись пустым, бездонной пустотой своей напоминая голодными муками, что бывает боль куда хуже, чем та, которую каждую луну безжалостная Богиня насылает на каждую из своих вошедших в возраст дочерей. Требовательная резь в желудке подтверждала: обратного пути для меня нет.
Я росла вширь, потихоньку превращаясь для каравана в нечто особенное. Я теперь не просто толстая и вечно голодная кланница, и не девица шириной в собственную повозку; я проклятое дитя, которое одолело злую судьбу! Наверное, я стала талисманом удачи для всего клана, ибо все думали, что мне суждено погибнуть, но вот она я, по-прежнему с ними, по-прежнему вне воли своей матери, цветущая и наслаждающаяся благами бытия.
Ко мне даже начали подходить, спрашивая совета, или просто прося «поделиться удачей». Дети подбегали ко мне, чтобы просто погладить мое внушительное пузо. Молодые матери делились свежеприготовленными блюдами и крепко обнимали, утопая в моей обильной груди, где искали уюта, тепла и удачи. Пожилые кланники, истерзанные болячками, держали мою пухлую ладонь или гладили полные плечи. А ищущие славы парни вечерами появлялись у моей повозки и предлагали провести вместе ночь, осыпая меня дарами и комплиментами, от которых я краснела и говорила «да».
Причем я никогда не чувствовала, что они делают мне одолжение — нет, напротив, они сами искали именно моего благословения на то, чтобы возлечь со мной, обнять мои необъятные телеса, подарить мне ту радость, какую я с некоторых пор не могла дать себе сама. В ласках их не было той романтики, о которой распевают трубадуры, но я, кажется, предпочитала именно это и именно так, не связанная узами обязательств, легко и беззаботно, аки бабочка (из меня та еще бабочка, конечно)… Мир мой с каждым днем становился все меньше, но при этом каждая ночь даровала мне нечто новое, новые рассказы и интересности. Теперь я не могла познавать большой мир — но этот мир сам приходил ко мне.
*
Я обрела настоящее свое место в караване, став источником уюта и надежды для многих — и во мне начала пробуждаться та часть моего проклятого наследия, которая могла принести пользу окружающим. Отприродная склонность к магии, к тайным мистериям — она не редкость у мудрых женщин народа дорог, но я и здесь превзошла многих. Повозка моя заполнилась талисманами удачи и колодами вещих карт, а я училась, как приносить удачу своему клану, пользуясь предсказаниями и чарами, дабы привнести толику истины в туман суеверий, что окружал мою корпулентную персону.
К тому времени я воистину растолстела до колоссальных пропорций. Когда в руках у меня не было булочки, ломтя ветчины, ковриги хлеба или миски с похлебкой, это воспринимали как дурной знак, так что меня, можно сказать, постоянно кормили. И то — того, что хватит на день большому семейству, мне уйдет разве только заморить червячка. Зато ни сны, ни Зов больше меня не беспокоили совершенно. Ибо «та, кто ходит во сне» — это вообще уже не обо мне, я и наяву-то с трудом передвигалась. Так что если меня и накрывал Зов — как правило, я просто ворочалась на циновках, как тюлень на лежбище, пытаясь сдвинуть с места свои достойные вола окорока — но в итоге оставалась на месте, ибо без посторонней помощи самостоятельно встать просто не могла. Когда такое происходило при свидетелях, они потом сообщали, что я несколько минут крутилась так и сяк, безнадежно пытаясь оторвать от циновки раскормленные окорока, сражаясь с тяжестью разбухшего пуза — а потом обессиленно плюхалась обратно и засыпала, как будто ничего и не случилось.
Причем если даже вдруг Зов затрагивал те уголки моего спящего сознания, где обитала хитрость, и я во сне уговаривала какого-нибудь дурачка помочь мне встать — я вперевалку удалялась в темноту неуклюжим големом, с багровым от натуги лицом и дрожащими от усилий коленками. Только вот ноги у этого голема были из мягкой глины, а равновесие как у пьяного детеныша. Свисающее до колен пузо и сражающиеся с собственными объемами бедра — неудивительно, что двигалась я крайне медленно и неуклюже, а если еще и местность была неровной, то есть везде, кроме старой имперской дороги — я быстро шлепалась наземь и тут же просыпалась, то ли сидя в грязи, то ли зарывшись лицом в собственное декольте. Стоило мне этого в худшем случае пары ссадин или странного взгляда от случайного прохожего — и ни разу не удалялась дальше двадцати шагов от обочины даже в тех редких случаях, когда кланникам удавалось упустить из виду свою воплощенную удачу, пыхтящую аки тот тюлень.
Да, есть у моих габаритов и недостатки. Мне невероятно жаль, что я не могу танцевать у костра с остальными женщинами, и меня иногда просто бесит, насколько тяжело куда-то дойти, когда нужно. Я никогда не покидаю расположения каравана и потому вижу очень малую толику тех живописных мест, мимо которых мы порой проходим. Повозка моя, единственная из всех, запряжена сразу парой волов, она часто застревает в слишком мягкой почве, а ломается раза в два чаще любой другой. Но клан не возражает — а я, что ж, плоский живот и стройные ножки не стоят жизни в вечном страхе. Мои складки сала — это мои крылья, возносящие к небесам свободы мою тучную тушку. Так что если моя мать хочет забрать меня — пусть приходит сама и попробует меня утащить! Я даже готова пожелать ей удачи, по-родственному! Воровать у народа дороги — та еще затея, а украсть меня ох как нелегко...