Ностальгируя

Ностальгируя
(Reminiscing)

— Вот гляжу, как ты вгрызаешься в багет с отбивной и сыром — сплошной холистерол ведь, — я его правильно приготовил?
— Очень вкусно.
— О, рад, что тебе понравилось. Такой роскошный вид, когда соус стекает у тебя по подбородкам.
— Ик — прости за беспорядок.
— Неважно, главное, что у меня есть вот это роскошное обжорливое пузо, которое можно гладить. О, набито как барабан, ты точно в порядке? Капсулу для пищеварения дать?
— Ик… Нормально все. В меня еще чуток влезет.
— Помнишь, когда мы только начали встречаться? И я сказал тебе, что моя фишка — раскармливание.
— Ага.
— Как ты так быстро согласилась? Я ведь думал, ты меня извращенцем назовешщь.
— Хотела тебя порадовать.
— Правда?
— Ага.
— Ну, ты определенно радовала меня всякий раз, когда ела. Когда я водил тебя на ужин в стейк-хаус...
— А потом, уже дома, скармливал мне полную коробку пончиков. У меня уже желудок трещал.
— Зато как классно потом было в постели, а!
— Ай, да заткнись ты! Эй! Прекрати!
— А когда я по вечерам приходил с работы, а ты валялась на диване, вокруг пустые обертки и картонки, а из-под футболки выпирает такое маленькое кругленькое раздувшееся пузико.
— Ой, перестань, щекотно же!
— А потом я начал приносить домой сахарные коржики от Мэгги, и каждый раз, когда я тебе скармливал такой, ты просто лужицей растекалась. Классно было.
— Да я просто была обожравшейся до отключки!
— Согласен, сейчас тебе это на один укус, я хорошо поработал.
— Ай, да… ик… ладно.
— Помню, мы только месяц как жили вместе, а твои штанишки уже начали трещать, а футболка задираться вверх даже когда ты не была объевшейся.
— Я жутко стеснялась.
— И ты попросила меня, умоляла...
— Нет-нет-нет, только не начинай!
— Ты УМОЛЯЛА меня купить тебе новые лодежки, а я сказал — нет. Помнишь, что я заставил тебя сделать?
— Ох, ты потащил меня с собой за покупками.
— Я хотел, чтобы все видели мой шедевр. Как твои роскошные окорока и круглое пузо распирают слишком тесные джинсы.
— Мрак, я их едва застегнула...
— Ага, и кассирша тогда спросила, не беременна ли ты, ха!
— Даже не напоминай.
— Зато она отвела тебя в отдел для будущих мамочек...
— Богом клянусь...
— … и те одежки были как на тебя шиты! Такой симпатичный прикид оказался.
— Никогда не хотела иметь детей. Господи, ты же сам как ребенок...
— Ты как, в порядке? Еще один багет осилишь?
— Ага, давай.
— Вот это мои любимые слова.
— Все равно я тебя люблю, гад.
— Ха! И я тебя тоже люблю.
— Но все оавнл скучаю по тому синему платью.
— СИНЕЕ ПЛАТЬЕ! Боже, я прекрасно его помню, ты в нем такой куколкой была!
— Ага, куколкой, только оно было таким тесным, все мои складки обтягивало.
— А я любил выгуливать тебя в нем по ресторациям, чтобы все видели твои чудесные прелести. Оно прямо-таки просвечивало сквозь платье...
— Да заткнись ты, господи!
— О да, а потом мы снова отправились за покупками, и это лицо кассирши! Надо ж было так повезти наткнуться на ту же девицу.
— О нет!
— АГа, и теперь уже отговориться беременностью ну никак не выходило. Ну да, я гад и сволочь, но у тебя такой умилительный вид, когда краснеешь...
— Знаю, и терпеть это не могу.
— Зато потом ты пришла домой и все равно обожралась до отключки, в первый раз на моей памяти. Я даже удивлялся, почему ты не останавливаешься, если тебя это так смущает.
— Мне просто нравилось — ик! — радовать тебя. И сейчас нравится.
— Что ж, наверное, поэтому я в тебя и влюбился. После того вечера, я тогда принес двойную порцию коржиков от Мэгги, а ты в своем синем платье лежишь на диване, вся в крошках — утром в холодильнике были пирожные, а вот их нет, а пузо у тебя как перекачанный мяч.
— Очень вкусные были. Господи, как вспомнила, так захотелось такое же.
— Доешь багет, и принесу десерт.
— Договорились. Тогда-то платье и лопнуло, так?
— Ага. Сразу оба боковых шва треснули. Класс.
— Платье стоило шестьдесят баксов, на минуточку.
— Это были правильно потраченные шестьдесят баксов, за такой-то вид.
— Ох… Ик! Ого, ну я и объелась.
— Ну что, обжорочка моя, к десерту готова?
— Ты вообще слово «объелась» понимаешь?
— Не-а. Зато понимаю, что тарелка пирожных с карамельным сиропом сама себя не съест.
— Ох. Ну хорошо, но если меня вывернет, убираться будешь сам.
— Как будто ты сама на это способна.
— Феревфань.
— Да-да, эти раскормленные сочные окорока все равно с места не сдвинутся.
— Ай, фреквати!
— Помнишь нашу первую годовщину?
— Да, ты зачем-то снова потащил меня за покупками.
— Нет, я скормил тебе полную коробку заварных прямо в раздевалке, пока ты пыталась подобрать наряд, и вот ТОГДА мы решили, что тебе нужна новая одежка.
— Точно. Ты таки помнишь подробности.
— Зато я хорошо помню лицо кассирши, когда она снова тебя увидела.
— Перестань, пожалуйста.
— Она даже спросила меня, все ли с тобой в порядке, когда ты ушла.
— Да?
— Ага. Милая и вежливая девочка. Особенно с учетом, что, во-первых, штаны у тебя под пузом были расстегнуты, а во-вторых, футболка так задралась, что походила на спортивный бюстгальтер.
— А в третьих, я вся вспотела, пока ходила по тому магазину...
— Ага, и пыхтела как пробитый аэростат!
— Это очень жестокий способ отмечать нашу годовщину.
— Но зато я потом повел тебя в «МакДональдс».
— О да, это было весело! Снова почувствовала себя ребенком.
— А я поверить не мог, что в последний раз ты туда заходила, когда тебе и двенадцати не исполнилось! В голове не укладывалось.
— А ты помнишь, как я радовалась. За полчаса слопала три больших бургера.
— И мороженое.
— Ага, а поскольку в новые одежки я так и не успела переодеться...
— … весь «МакДональдс» имел счастье видеть твое раздувшееся пузо.
— Вот интересно, мне что, на самом деле нравилось смущаться?
— Ха. По-моему, это тебя на самом деле возбуждает.
— Ну, вряд ли до такой степени.
— А.
— Увы, но нет.
— А как насчет последнего рождества с твоей семьей? Сколько ты тогда весила, не помнишь?
— Двести тридцать с чем-то, может, уже двести сорок. Мы тогда были вместе два с половиной года.
— И все твои родные рядом с тобой казались такими мелкими. Даже твой отец, а он достаточно крупный.
— Ага, а ты подкладывал мне добавку раза четыре. Мне было так стыдно, когда дедушка подшучивал над моим весом.
— Но зато я имел удовольствие увидеть, как моя любимая объедается до отвала в кругу любящей семьи, по мне, оно того стоило.
— Когда все разошлись, мама потом читала мне мораль. Неприятно было.
— Правда? Этого я как-то не помню.
— Да, говорила непременно сесть на палеодиету, мол, я за тебя волнуюсь.
— А… ну, я полагаю, ни на какую палеодиету ты не села.
— Ха-ха-ха.
— Но эти пирожные очень-очень не палео — и я вообще не знаю, что это за диета такая.
— Это когда ты ни хрена не жрешь и худеешь.
— А, ну тогда это явно не наш метод, так, обжорочка моя?
— Да, сэр.
— О, мне это уже нравится! Назови-ка меня так еще раз!
— Как — сэр?
— О да! Да, самое оно. Так… вдохновляет.
— Заткнись.
— Еще пироженку дать?
— Да, пожалуйста.
— ...
— Ох… Да, сэр.
— Ты ж моя девочка.
— Поверить не могу, что ты меня настолько раскормил за пять лет.
— Хотел бы я знать точно, насколько.
— Я имею в виду, что я даже из кровати выбраться сама не могу. Наверное, уже больше четырехсот кило.
— Хммм… вот когда я это слышу, просто тянет раздвинуть эти твои колоды ног и трахнуть все твои четыреста роскошных килограммов.
— Согласна, только дай сперва доесть пирожные.
— Сперва еда, а удовольствия потом? Ты действительно обжора.
— И что, если обжора, так меня и трахать не надо?
— ...
— ...
— Ну что, обжорочка, готова?
— Угу.
— Кхм.
— Уффф… Готова, сэр!
— Хочешь, можешь вместо этого именовать меня Великий Божественный.
— Я… ох… ненавижу… господи, как же я тебя обожаю...
— Великий Божественный тоже любит тебя, солнышко.
— Да заткнись ты уже и войди!