Метаморфозы, или Осажденная любовь

 Метаморфозы, или Осажденная любовь

(The Metamorphosis, or Love Under Siege)

— Во имя пресвятой Богородицы Марии, помогите!

Сэр Кольм накинул тяжелый кожаный плащ и высунулся из шатра в темную и дождливую ночь. Взгляду его открылся бледный как смерть и грязный как черт парнишка зим семнадцати; под уздцы он вел кобылу, которая так же выбивалась из сил, как и ее наездник. Мгновение спустя наездник покачнулся в седле и рухнул наземь. Рыцарь буквально прыгнул на выручку и поймал… девушку, насквозь промокшую и теряющую сознание от лишений и усталости. Свободное платье с квадратным вырезом сползло с ее плеча и приоткрывало верхнюю часть груди — что могло бы произвести интересный эффект, если бы ребра и ключицы прикрывала не только кожа, а еще и сколько-нибудь плоти.

— Что ж, входи, странник, — велел сэр Кольм, внося невеликую ношу в свой шатер.

Парень устроил кобылу к коновязи и последовал за ним. Уложив девушку на скамью, рыцарь пожелал узнать, откуда они прибыли.

— Мы искали убежища в замке. Путь наш оказался долгим и, как видите, госпожа не в силах была двигаться дальше. Боюсь, она заболеет, если мы проведем эту жуткую ночь не под крышей, вдобавок у нас уже два дня во рту маковой росинки не было.

Говорил парень как человек образованный, и девушка, которая потихоньку приходила в себя, также не походила на крестьянскую дочь. Простого кроя платье было хотя и шерстяным, но из шерсти хорошего качества, а по краю корсажа и подолу по-модному широкой юбки золотилась вышивка. Наскозь мокрые светлые волосы оставались заплетены в плотные косы, а лицо было бледным и гладким, лишь несколько синеватым от холода.

— Было бы бесчеловечным не предложить вам приют на ночь, — согласился сэр Кольм, — но есть кое-что, что вам следует знать. Вы, должно быть, видели солдат, стоящих лагерем вокруг замка. Мы под осадой. Как же вы преодолели внешнюю стену? Не говоря уже о том, как вы сумели пробраться к стене, мимо людей сэра Брюса?

— Дождь глушит звуки, а я обмотал уздечку тканью, чтобы сбруя не бряцала. А ваш стражник у боковых ворот не надежен, сэр: он пристроился в уголке с женщиной, вероятно, со служанкой, и не видел, как мы прошли.

От последнего сэр Кольм потемнел.

— В таком случае нам повезло, что вы не отряд людей сэра Брюса. Или, возможно, вы лазутчики, посланные разведать для них путь… Неважно. Вы пришли в этот замок, но отсюда вы не уйдете. Мы предоставим вам кров и пищу, у нас ее в достатке. У сеньора закрома всегда полны, и в стенах замка есть место и для скота, и для кормового зерна. Но пока не будет доказано, что вы не лазутчики — вы останетесь здесь. Если хотите уйти сейчас — мы проводим вас до вражеского лагеря. И будьте уверены, стража у боковых ворот отныне не сомкнет глаз.

— Мы охотно остались бы в замке, — ответил парень. — Заверяю вас, мы не лазутчики. Меня зовут Роланд, я младший сын Жака, вассала сеньора Авана. Старший мой брат — рыцарь. А это госпожа Алис, младшая дочь сеньора… и моя нареченная, — последнее было сказано с напускной храбростью.

— Что ж! — Сэр Кольм знал, что сказано далеко не все, однако у него не было времени заниматься этим прямо сейчас. У командующего обороной замка дел невпроворот. — Я не уверен, что за похищение дочери сеньора тебя не следует повесить, однако не в моей власти судить тебя. Нашего сеньора здесь нет, и что с тобой делать — мы решим по его возвращении, если доживем до этого дня. Сим! Этих двоих отвести в замок, и чтобы о них как следует позаботились, но и не оставляли без присмотра.

Введя пару в освещенное помещение, Сим понял, что они несколько старше, чем ему сперва показалось. Роланду было около двадцати, хотя легкое сложение и длинные нескладные руки и ноги делали его похожим на мальчишку. Дама была моложе, высокой, но такой тощей, что телом походила на двенадцатилетнего мальчика, грудь едва-едва угадывалась под корсажем. Бледная как пергамент, она по-прежнему выглядела на грани обморока. Оба промокли до костей и насквозь перепачкались от ночного странствия по грязи. Сим велел принести горячей воды и проводил обоих в покои в башне, где уже был приготовлен камин.

— Можете обсушиться тут, — сказал он, высекая огнивом искру на каминную растопку. — Сухая одежда есть?

Роланд кивнул, указав на кожаный вьюк, и Сим пока оставил их наедине.

Сеньор Авана породил семерых дочерей до того, как на свет появился его сын. Алис была самой младшей. Уладив вопрос с наследником, сеньор занялся подбором выгодных мужей для своих дочерей, каковая задача со временем лишь усложнялась: взыскательный сеньор ожидал, что его зятья должны заботиться о его интересах даже вопреки собственным.

И что еще хуже, размер приданого, которое он считал возможным выделить дочери-невесте, с каждой свадьбой все уменьшался, а выдав замуж пятерых, он уже породнился со всеми благородными семействами в округе. Таким образом младшие дочери, Сесиль и Алис, достигнув соответственно возраста девятнадцати и семнадцати весен, оказались вообще без потенциальных женихов.

Сесиль считалась хорошенькой девушкой, которая без труда нашла бы себе мужа, не будь отец столь упрям. Белокурая, с искрящимися синими глазами и пышной фигурой, с нежными пухлыми ручками и румянцем, подобным лепесткам розы, она была также наделена живостью и очарованием. И когда ей исполнилось девятнадцать, а на горизонте не имелось ни одного благородного жениха, отважный молодой герольд заявил ее отцу, что он покорен красотой Сесили, и хотя будучи младшим сыном и не обладает богатыми угодьями, тем не менее осмеливается просить ее руки. Сеньор, скрепя сердце, дал позволение — все же девятнадцать уже многовато, а он не хотел оставлять дочь старой девой. Сесиль от радости ног под собой не чуяла.

Увы, для Алис подобного выхода не находилось. Сеньор сомневался, способен ли мужчина вообще обратить на нее внимание: девушка всегда забивалась в угол, уткнув нос в романтическое чтиво или терзая лютню, извлекая из нее глупые аккорды. Вот что выходит, когда девиц учат читать и позволяют им заниматься музыкой, думал он. Наверное, стоило воспротивиться их матери и ограничить образование дочерей вышиванием и танцами, дамам большего и не нужно. Впрочем… ладно, уж если одной из его дочерей суждено остаться старой девой, так пусть это будет Алис. Она, в отличие от сестер, и хорошенькой-то не была. Тощая как хлыст, остроносая и костлявая, мужчине и подержаться-то не за что. И с каждым днем становится все тоньше. Неудивительно, что из его рыцарей никто не уделял внимания Алис. Ну что ж, решил сеньор, если мужа для неудачницы-дочери так и не найдется — всегда есть монастыри; с этим он выкинул Алис из головы и уехал на охоту.

Сеньор не знал, почему Алис с каждым днем усыхает, а если бы и знал, то его сие ничуть не волновало бы. Алис влюбилась. Герольд, нареченный жених Сесиль, завел в обычай каждое утро посылать трубадура, дабы тот исполнял в ее честь любовные баллады, а поскольку спальня у девушек была общая, Алис тоже его видела. Трубадур был высоким худощавым юношей, он играл на лютне, как и она, а когда девушки стояли у окна и внимали балладам, Алис воображала, что поет он для нее, а не для Сесиль. Ее романтическое воображение будоражили пасторальные рифмы, его красивый голос и умелая игра.

Трубадуром был Роланд, и он действительно пел для Алис. Так уж вышло, что сперва он не знал, которая из девиц Сесиль, и в первый день он надеялся, что это именно она так внимательно прислушивается к его музыке. Но на четвертый день он уже надеялся, что это та, другая, с пышными кудрями и фигурой под стать, потому что он знал, что Сесиль обручена, а сам он влюбился в стройную Алис с мечтательными серыми глазами. Преодолевая природную стеснительность, он метался по главному чертогу, надеясь увидеть ее, и однажды у него едва ноги не отнялись, когда он заметил, как она наблюдает за ним из уголка, где наигрывала на лютне одну из его же собственных мелодий. Он услышал, как отец отсылает ее прочь, назвав по имени — Алис, — и сердце его радостно сжалось. Он смотрел, как она убирает лютню в ларец, завернув ее в шелковый покров, и когда в чертоге почти никого не осталось, добыл полоску пергамента и быстро набросал:

Ангел из чертогов поднебесных,

Лишь для сердца чище хрусталя

И красы твоей — вот я, твой пленный,

Снизойди ко мне, любовь моя...

Он писал стихи и получше, но надеялся, что этот свою роль сослужит. И когда он открыл ларец и аккуратно спрятал пергамент между струнами лютни, Роланд вдруг увидел незаметно подошедшую девушку. От отскочил, крышка ларца громко хлопнула. А Сесиль — это была она — весело ухмыльнулась и спросила, чем это он тут занят. Пойманный на горячем, он не мог сделать ничего иного, лишь признаться.

— Дурачок, — твердо заявила Сесиль. — Записка между струнами лютни — это же прямо из романа. Такое не спрячешь. Лучше отдай мне, и я передам Алис без свидетелей. — Она укрыла записку на груди. — Так и знала, что у сестренки что-то такое на уме. Она словно грезит наяву, особенно заметно, если спросить ее о чем-то, а за столом толком и не ест, будто ей кусок в горло не лезет. Как там тебя зовут-то? Роланд?

И она исчезла, взвихрившись темно-зелеными шелками, а Роланд так и не успел сказать, что на самом деле еще не встречался с Алис.

Алис стояла у окна в своих покоях, держа в руках книгу — «Метаморфозы» Овидия, — но не читала. Она грезила о высоком темноволосом трубадуре и хотела, чтобы поскорее наступило утро. Она недавно видела его в чертоге и воображала, что он, может быть, смотрел на нее.

В комнату вломилась Сесиль, хлопнув тяжелой дубовой дверью.

— А ты хитрюга, Алис, — рассмеялась она.

Алис чуть из шкуры не выпрыгнула и потребовала немедленно объясниться.

— Да я про твою интрижку с этим тощим трубадуром Роландом! — ответила Сесиль. — Я только что поймала его, когда он прятал записку между струнами твоей лютни. Но паренек, кажется, полностью покорен тобой.

Сесиль порылась в глубинах пышного декольте и извлекла стих. Алис, пораженная, перечитала написанное — нет, никакой ошибки! Заглавные буквы действительно составляли АЛИС — он что, действительно читал ее мысли и пел для нее? Она спрятала записку в рукаве (попытайся девушка спрятать записку за корсажем, та вскоре очутилась бы на полу, поскольку у нее нечем было удержать ее на месте). Алис открыла сестре свои чувства к трубадуру, с которым они пока и словечком не обменялись, и умоляла Сесиль помочь ей.

Назавтра Роланд, вернувшийся в дом к матери, получил записку от Сесиль. «Отец завтра уезжает на охоту. Алис будет на террасе замка за час до полудня.» В назначенное время он был там и увидел на террасе бледно-зеленое платье. Сердце застучало быстрее, он помчался к замку.

Примерно так Алис и Роланд провели следующие два месяца. Воображаемая страсть к вымышленному идеалу быстро сменилась чем-то настоящим — оба любили музыку и увлекались романами и балладами. Роланд жил с матерью-вдовой — отца убили в крестовом походе, когда Роланду и трех не было; вот почему он вырос таким мягким и застенчивым. Мальчишки издевались над ним, потому что он обычно сидел дома и играл на лютне, а не участвовал в их играх-драках, и вскоре стало очевидно, что он недостаточно силен и никогда не станет хорошим оруженосцем, тем более — рыцарем, как его старший брат. В Алис он обрел ту, кто не ранил его мягкую натуру; она и сама была тихоней — обычное дело, имея шестерых старших болтливых и шумных сестриц.

И хотя краткие мгновения, проведенные вместе, дарили Алис и Роланду радость, они же и отравили им весь остаток их будущей жизни. Роланд, сын простого оруженосца, не считался высокорожденным и не мог надеяться жениться на ней. Он мог бы оставаться ее возлюбленным — в куртуазном смысле, то есть, посвятить себя служению прекрасной даме, не надеясь на большее. Алис, однако же, обнаружила, что как бы она ни любила романы, для ее чувств к Роланду этого недостаточно. Она хотела полностью принадлежать ему, выйти за него замуж. Летнее тепло согревало землю, а Алис все глубже погружалась в омут отчаяния, не видя выхода, который позволил бы им быть вместе. Она не могла есть, глаза глубоко запали, кожа пожелтела. Густые светлые локоны свисали подобно пакле, а плоть между кожей и костями, которой и так было немного, словно растворилась; платья болтались на ней как на вешалке, Алис стала похожа на живой скелет. Роланд с ума сходил от перемен в возлюбленной и попросил помощи у Сесиль.

Та, однако, не торопилась способствовать их роману. Сперва это ее развлекало, но теперь Сесиль полагала, что с Роландом Алис счастья не найти, и так она ему и сказала.

— Надеяться тебе не на что, — твердо заявила она. — Отец никогда не позволит тебе жениться на ней. Он и насчет моего-то брака шипел, а ведь Шароле хорошего рода, хотя и младший сын.

— Значит, я должен уехать. Возможно, она забудет меня, если подумает, что обманулась в мне, — сказал Роланд, хотя это и разбивало ему сердце. — Как трубадур, я могу устроиться при дворе у другого господина, или даже странствовать как жонглер, если придется. Я никогда не предал бы веры в Алис до своего смертного часа, но если ты полагаешь, что мне лучше уйти — я уйду.

Вечером, уже засыпая, Сесиль услышала горькие рыдания. Она подошла к сестре и спросила, что с ней не так.

— Это место — просто ад, — рыдала Алис. — Я не могу быть с тем, кому принадлежит мое сердце — а я последовала бы за ним, пусть даже мы весь остаток жизни проведем в изгнании. Каждый миг без Роланда душит меня — жизнь без него не стоит того, чтобы жить.

Сесиль поняла, что Алис не притворяется, и пожалела о сказанном ранее. Она призналась во всем сестре и попросила прощения.

Алис спрыгнула с кровати и, как была, в ночнушке, начала рыться в сундуке, извлекая одно платье за другим.

— Если он меня так любит — что ж, пусть уезжает, но только вместе со мной!

Бегая туда-сюда, она вскоре устала и вынуждена была сесть на кровать. Сесиль попыталась успокоить ее и пообещала, что поможет ей упаковать вещи. Собрали одежду потеплее, а еще Сесиль подарила Алис украшенный драгоценностями пояс. Для Алис он был слишком велик — он и с бедер бы свалился, — но если им потребуются деньги, его можно продать. К сожалению, до кухни было не добраться, туда ходили только через главный чертог, а там у камина спали слуги и кое-кто из вассалов. Слишком рискованно. Так что единственное, помимо одежды, что с собой прихватила Алис — это лютня, завернутая в шелк и укрытая в кожаном футляре. К счастью, она осталась у сестер в комнате. А еще она прихватила молитвенник.

Собравшись, Сесиль и Алис оделись сами. Ночь была прохладной, уже дышало осенью. Они одолжили лошадь из отцовской конюшни и прокрались по замку так тихо, как только было возможно. У задних ворот была калитка и Сесиль знала, как справиться с засовом, так что они незаметно выбрались наружу — стражники пьянствовали и играли в кости у главных ворот.

Стук копыт разбудил Роланда, он открыл ставни — и увидел перед собой свою любовь, она стояла у дома его матери, одетая в шерстяное дорожное платье, и ждала его! Пораженный ее решимостью, он немедленно согласился уехать вместе с нею, едва веря в силу ее страсти. Они ехали на одной лошади, и через три дня путешествия по бездорожью и грязи оказались в виду укрепленного замка, где повстречали сэра Кольма — и где начинается наш рассказ.

В покоях в башне Роланд крепко обнял Алис. В мокрой одежде она дрожала и не могла согреться, несмотря на огонь. Роланд выбежал в коридор, посмотреть, нет ли там обещанной горячей воды, не обнаружил никого на страже и вскоре успешно заблудился среди незнакомых лестниц и переходов. Дважды пробежав мимо пустых кладовок и трижды выбирая не ту лестницу, он все же вернулся обратно. Дверь была закрыта, он толкнул ее — и увидел Алис, обнаженную, перед тазом с водой. Жутко смущенный, он, однако, поразился, какая же она тощая: в отблесках пламени он четко видел очертания ключиц и ребер, а запястья у девушки были толще, чем руки выше локтей. Свежие ссадины на бедрах — будь там хоть немного плоти, это бы смягчило посадку при езде верхом. Он захлопнул дверь и прислонился к ней с той стороны, размышляя, что же делать. Выглядела Алис ужасно, и это необходимо как-то поправить. Спускающемуся по лестнице человеку Роланд кратко объяснил их ситуацию и вежливо спросил, как бы они могли покушать, на что слуга пообещал организовать что-нибудь на кухне. Роланд постучал в дверь, поручил разрешение войти и обнаружил в комнате Алис, выпытую и сухую, в мешковатом платье из зеленого шелка. Вскоре их позвали на кухню, где на столе дожидались хлеб, сыр, кусок мяса и кувшин грубого красного вина.

При виде скромной трапезы Алис и Роланд осознали, как же они проголодались. Придвинув скамейки к столу, они набросились на еду как оголодавшие волки. Алис, в частности, поняла, что так голодна не была уже много месяцев — любовное томление уничтожило всякий интерес к пище. А теперь она была в безопасности, по крайней мере, сейчас, и с любимым мужчиной.

Роланд, смолов несколько ломтей холодного мяса и ломоть хлеба, остановился и посмотрел на Алис. Та уже не казалась столь утомленной.

— Кушай, госпожа моя, — сказал он. — Дорога была нелегкой, а ты так исхудала. Нам нужно вернуть твое былое здоровье. Кушай.

Алис улыбнулась и, не отвечая, отрезала себе еще ломоть мяса. Желая доставить радость Роланду, она продолжала есть даже после того, как насытилась; желудок ее за последние недели уменьшился, ему предстояло растянуться вновь, чтобы она могла справиться хотя бы с обычной порцией. Когда Алис закончила, она более чем насытилась, однако чувствовала внутри странное тепло и безмятежность, и когда Роланд вел ее обратно в покои, она поняла, что очень, очень счастлива. Он поцеловал ей руку и ушел в отведенные ему покои: пока они не найдут священника и не обвенчаются, он обещал беречь ее целомудрие.

Алис разделась и прижала ладони к тощему животу, чувствуя тяжесть еды в переполненном желудке буквально под кожей. Взглянув вниз, она увидела, что живот слегка выпирает! Потирая талию, почти лишенную плоти, она вскарабкалась на постель и почти мгновенно заснула.

Утром, когда они проснулись, сэр Кольм нанес им визит и объяснил положение. Замок был окружен людьми сэра Брюса Безжалостного, известнейшего рыцаря-ренегата, главаря банды изгоев, наводившей ужас на обитателей сопредельных стран. Сеньор Уго и его госпожа Женефье покинули замок при первой возможности, ибо Женефье ждала ребенка, а сыновья Уго были еще слишком молоды. У Уго была также дочь от первого брака, которая уехала вместе с ними. В замке остался лишь гарнизон под началом сэра Кольма и несколько главных слуг, вроде поваров, но вот служанок почти не было. Алис предстояло обихаживать себя самостоятельно.

Провизии хватало: Уго не раз повторял, что в случае осады его замок способен полностью себя обеспечивать, и он верил, что сытые солдаты лучше служат и крепче дерутся.

— И я с ним согласен, — заметил сэр Кольм. — Не понимаю, как это у сэра Брюса люди еще на ногах. Он же держит их впроголодь, а кормиться с округи они не могут — почти все, что стоило взять у здешних крестьян, уже за стенами замка. Говорят, что голодные люди в сражении безудержны и беспощадны, однако в это я не верю.

За завтраком и обедом Алис вновь старалась есть как можно больше, чтобы поскорее пойти на поправку. В полдень она умяла двух жареных перепелов и миску сладкой пшеничной каши, демонстрируя Роланду, что она вновь вернулась в обитель живущих и рада здесь пребывать. Он улыбался, видя, как она ест, и верил, что вскоре изможденно-костлявый облик исчезнет и вернется та девушка, в которую он влюбился. И когда Алис наконец поднялась, потирая переполненный желудок, он отвел ее в покои, передохнуть, сказав, что ей нужно поберечь силы. Остаток дня они провели вместе, Роланд наигрывал на лютне, а Алис сперва подпевала ему, а потом позволила нежной музыке убаюкать себя. Перед ужином Роланд решил прогуляться на террасу глотнуть свежего воздуха и сказал Алис, что присоединится к ней уже в чертоге. Поднявшись по лестнице, он услышал, как два стражника обсуждают таинственное появление Алис и Роланда.

— Там что-то не так. Они многого не договаривают, — проговорил один из них. — Сам видишь, над ней издевались, морили голодом, возможно, били...

Роланд вышел из себя и молча поклялся, что покажет всему свету — он любит Алис и сделает все, чтобы позаботиться о ней. Он помчался вниз по спиральной лестнице, едва совладав с головокружением, и влетел в главный чертог, где, к его радости, Алис уже восседала за длинным столом, а ужин как раз накрывали. Он сел рядом с ней и, едва она останавливалась перевести дух, уговаривал ее скушать еще; в порядке живого примера Роланд и сам осилил порцию побольше обычной. Алис, всячески стараясь втиснуть в себя побольше, заявила, что все очень вкусно — и так оно и было, — поблагодарив повара, который как раз принес новые блюда. Повар, смуглый коротышка, от удовольствия зарумянился и расплылся в улыбке — кажется, ранее его особо не замечали.

В миссии по откармливанию Алис у Роланда появился могучий союзник.

Так прошли первые две недели. Алис и Роланду не разрешалось покидать замок, так что их досуг ограничивался игрой на лютне, несколькими книгами, которые сэр Кольм передал из покоев сеньора, и мечтами о грядущих днях, когда они наконец поженятся и будут жить долго и счастливо. За каждой трапезой Роланд уговаривал Алис покушать еще и еще, а потом отправлял отдохнуть, что способствовало пищеварению. Повар всякий раз давал Алис первой отведать каждое очередное блюдо и, кажется, изобретал более сложные десерты, каких простая солдатская кухня ранее не ведала. Итог подобного радостного времяпровождения и искусной кулинарии был неизбежен: Алис обретала все более здоровый вид. Аппетит ее пришел в норму, длительная голодовка закончилась и кости потихоньку начали обрастать плотью. Лицо утратило мертвенно-изголодавшийся вид, скулы уже не угрожали прорвать кожу. И хотя весила Алис еще несколько меньше, чем следовало бы, на лице заиграли краски, а сил стало больше. Она пела в голос и танцевала, как ребенок. В замке была часовня, но священник уехал вместе с сеньором, так что они не могли обвенчаться — единственный изъян в гобелене их счастья. Роланд страстно надеялся, что отец Алис не знает, куда они уехали. Интересно, как Сесиль ухитрилась сохранить тайну?

Тем временем повар, охотно дав выход своему умению, начал присылать особые блюда в покои Алис. Мусс со сливками, густой крем, ароматный мармелад и медовые пирожные регулярно приносили наверх между трапезами; было бы черной неблагодарностью не попробовать их, а попробовав — ну никак невозможно и подумать о том, чтобы оставить это чудо несъеденным. Роланд ранее о подобных деликатесах и не мечтал, и конечно, попробовал толику каждого, но главной его заботой было не лишать Алис дополнительного питания, потому что ей нужно восстанавливать силы. Он знал, что он и сам немного поправился от безвылазного сидения в замке, но кто это заметит? Алис не единственная персона, отмеченная худощавым сложением.

Сама же Алис знала, что потихоньку поправляется. После длительной голодовки она быстро набирала вес и уже выглядела скорее стройной, чем тощей. Зеленое платье больше не висело у нее на костях как мешок, груди сравнились величиной с разрезанными надвое яблоками, и у нее, можно сказать, появилось декольте. Новый облик Алис нравился! Тазовые кости не так сильно торчали, а сидеть на твердой скамейке несколько минут уже не было мучением. Перебирая как-то свои вещи, она наткнулась на усыпанный драгоценностями пояс, подаренный сестрой и укрытый среди запасных сорочек. Пояс был сделан из плоских позолоченных пластин, сочлененных звеньями, и предполагалось, что его застегивают под грудью, подчеркивая крой дамского платья с высокой талией и широкой юбкой. Такой крой специально создавался под прелестный обширный живот женщины, ожидающей ребенка, как то в обычае у замужних дам. Платья Алис были скроены так же, хотя ее собственный живот всю жизнь оставался почти плоским. Она примерила пояс, просто чтобы убедиться, что он слишком велик — и очень удивилась, потому что он не соскользнул с бедер, а задержался на них. Подходил час обеда, и Алис сняла пояс: носить его так было неудобно.

В окна дышала зима. Алис и Роланд обитали в замке уже добрых два месяца, и девушка все продолжала «идти на поправку». На пару с Роландом они сочинили цикл баллад — в корне отличных от тех песен о любви, какими Алис наслаждалась ранее, ибо в этих говорилось о счастливой и взаимной любви, а не о безнадежной романтической страсти, от которых она так самозабвенно рыдала в юности. Теперь Алис знала, что такое настоящая страсть, и смеялась, вспоминая, как некогда верила, будто можно быть счастливым, любя нечто недосягаемое. Лаская лютню нежными пальчиками, она пела, а жизнь бурлила в ней.

Тем временем, вопреки усилиям сэра Кольма и его людей отбросить банду Безжалостного подальше от замка, те не уходили, хотя им и не удавалось пробиться сквозь внешние стены. Замок был возведен на скале, почву для кухонных огородов и лугов для выпаса скотины завезли на тачках еще при предшественниках сеньора Уго. Поскольку фундамент стен образовывала скальная порода, о подкопе речи быть не могло. Осадные орудия также не преуспели. Лучники сэра Кольма ежедневно убивали нескольких врагов, но большинство оставалось вне досягаемости, а вылазки проходили с переменным успехом: пострадавших немного, однако враг не отступал.

В замке же Алис с каждым днем становилась все краше, ибо продолжала питаться как следует. Груди у нее еще немного выросли, и платье теперь практически облегало их, а также и руки, которые тоже округлились. Равно как и бедра и ляжки. Пополнело и лицо, утрачивая столь нелюбимый ее отцом угловатый вид. Раздевшись, девушка уже не видела под кожей собственных ребер, а живот ее немного округлился. Она начала носить золотой пояс, застегивая его под грудью так, как и полагалось, и теперь, когда Роланд обнимал ее, он чувствовал разницу с прошлыми днями. В действительности же на костях у девушки наросло больше мяса, чем когда-либо прежде — сейчас она была на добрых два стоуна тяжелее, чем когда они впервые встретились, и это ей шло. Алис сияла от удовольствия, что лишь радовало Роланда. Впрочем, разницу заметил не он один.

Как-то вечером, когда она торопилась уложить волосы перед ужином, она услышала разговор в коридоре. Как честная девушка, она не хотела оказаться в одиночестве среди солдат, и нырнула в боковую комнатушку, которая была пуста. Когда мужчины проходили мимо, она услышала и слова:

— … поиметь ее, когда она только прибыла.

— Нет, но сейчас — с удовольствием. Наела попку, да? И хорошее личико, и милая пара сисек… я б с удовольствием помял их, застань ее в уголочке...

— Не выйдет, приятель! Она прячется за трубадура. Везунчик. Одна хорошенькая девчонка на весь замок — и с таким дурным вкусом по части мужчин.

— Я б ей показал, что такое настоящий мужчина. Этого долговязого тощего лютниста я могу одолеть, даже если мне обе руки свяжут за спиной. А потом я задрал бы ей юбки на голову и отымел до беспамятства...

С этими словами солдат отворил дверь в комнату, где стояла Алис, зажимая рот обеими ладонями. Двигаться она, потрясенная, не могла, но тут солдат, явственно не веря в собственное везение, потянулся вперед, к ней — и Алис метнулась мимо него и нырнула в дверь, всадив локоть в живот второму потенциальному «ухажеру». Летя по коридору, она слышала, как тот, первый, ухмыляется:

— Я ж говорил, огонь-девка...

Алис свернула к комнате Роланда и забарабанила в дверь. Она совершенно выдохлась как от непривычной активности, так и от испуга. Роланд отворил дверь задыхающемуся розовому видению, чья тяжелая грудь вздымалась под корсажем, и порадовался, что его рубаха достаточно длинная и скрывает произведенное впечатление! Алис рухнула в его объятия и залилась слезами.

Едва успокоив девушку, он пообещал, что при первой возможности поговорит с сэром Кольмом, но заверил, что никогда более не оставит ее наедине с солдатами. Алис по-настоящему перепугалась. При дворе ее отца такое никогда не могло бы случиться. Роланд прямо сейчас готов был пойти бросить солдатам вызов, но Алис не могла назвать их имен.

— Но неужели таковы все мужчины? — всхлипывала она. — Неужели все они движимы греховным вожделением и похотью?

Роланд заверил ее, что это конечно же не так, но в глубине души знал, что солгал. Его собственные помыслы были далеко не очищены от вожделения. Он смочил платок водой из кувшина и умыл ей лицо, а потом повел вниз, на ужин. Роланд понимал, что испуг далеко не миновал; Алис была необычайно молчаливо и постоянно набивала рот, лишь бы ни слова не произносить. Она накинулась на еду, словно от этого зависела ее жищнь. Роланд, сидя против нее и наблюдая, как она расправляется с четвертым жареным перепелом, почувствовал, как у него в паху снова пульсирует жар и (о, стыд!) возбуждение снова вздымает его рубаху. Солдаты и рыцари начали расходиться из-за стола, возвращаясь к своим обязанностям, но Алис и Роланд сидели на прежних местах. Роланд сам ничего не ел, полностью поглощенный видом Алис, которая сметала один ломоть густо намазанного маслом хлеба за другим, потом весь остаток салата из брюквы с большого блюда, а потом еще одолевала порцию сладкого пудинга с сухофруктами — одной этой порции хватило бы на полный обед на двоих. Девушка тяжело дышала, без остатка сосредоточившись на еде. Аппетит Алис за истекшие месяцы вырос, но это… это было совсем другое. Со стороны посмотреть, так ее словно голодом морили. Роланд ждал, пока она успокоится; слуги уже очищали дальний край стола, сбрасывая все объедки на пол, где их привычно подчищали псы сеньора. На этом краю им не много достанется, подумал он, глядя на множество пустых блюд, содержимое которых сейчас находилось внутри его госпожи.

Наблюдение за тем, как она сметает все подряд, очень возбуждало. Перед тем, как понляться, он усилием воли припомнил самые сложные аппликатуры для мелодий. Алис, наконец-то насытившись, также поднялась с легким стоном, и все усилия едва не пошли прахом, когда Роланд заметил, как ее живот, переполненный сверх всякой меры, слегка растягивает подол платья под поясом. Она подобрала подол, чтобы не наступить на край юбки, медленно поднимаясь по лестнице, и заметить что-либо еще Роланду уже не удалось.

У своих покоев Алис замешкалась.

— Роланд, я не могу оставаться одна нынче ночью. Ты посидишь со мной, пока я не усну? Я боюсь.

— Чего бояться? Все или спят, или сидят в шатрах у внешней стены, или стоят на постах, — Роланд вошел в комнату вместе с ней и задвинул засов.

— Я боюсь того, что они сочтут меня достойным объектом для своих вожделений. Я раньше никогда не была желанной для мужчин… Как ты полагаешь, я изменилась?

— Я думаю, ты прекрасна, и думал так же, когда впервые увидел тебя, — ответил Роланд. — Но сейчас ты еще прекраснее, потому что выглядишь здоровой, а не полуголодной, как когда-то.

Алис укрыла голову на груди у трубадура и закрыла глаза. Он чувствовал, как ее раздутый живот прижимается к нему.

— Роланд, как ты думаешь, это грех, если ты останешься тут, пока я разденусь и лягу в постель? — спросила она. — Ты мой нареченный, так что неважно, если ты увидишь меня нагой. Ты ведь уже видел меня такой однажды, случайно, а в глазах Господа я и без того уже твоя жена.

Роланд согласился, хотя и предвидел, какое уготовано ему испытание. Но Алис явно желала, чтобы он остался с ней.

Девушка расстегнула пояс и отложила в сторону, потом развязала платье и стянула через голову, а с ним и сорочку. Обнажились груди, полные и соразмерные, с крупные яблоки, а под ними выпирал округлый животик, явно раздутый после обильного ужина, но даже так казавшийся нежным и мягким. Еще ниже стрелка шелковистого золота указывала на ту часть женщины, которую Роланд никогда не видел. У Алис также появилась весьма соблазнительные округлости сзади, словно уравновешивающие мягкий животик. Сравнить с ней же три месяца назад — небо и земля. Роланд глубоко вздохнул, когда девушка натянула чистую полотняную сорочку и взобралась в постель.

Чтобы заснуть, Алис понадобилось немало времени.

— Мешает, — вздохнула она, — слишком много съела сегодня.

Ну, подумал Роланд, это еще мягко сказано: твоей порции хватило бы, чтобы насытить четверых или пятерых!

Алис сбросила одеяло и сквозь полотняную сорочку потерла ноющий живот — девушка полулежала, и он казался еще круглее, чем когда она стояла. Роланд перехватил инициативу и помассировал ее живот, пока девушка откинулась на подушки и постанывала от удовольствия. Сверху живот был мягкий и податливый, а в глубине Роланд ощущал плотную массу съеденной пищи. Он сгорал от желания оказаться в постели вместе с Алис, но сдержался. Чуть погодя девушка сказала, что ей полегчало, она повернулась на бок и задремала. Убедившись, что она спит, Роланд задул свечу и ушел к себе в покои, где первым делом рухнул на колени и помолился, чтобы Господь дал ему сил бороться с искушением.

Утром, за завтраком, Роланд был поражен, видя, что Алис вновь, кажется, страшно проголодалась — почти час она провела в доблестном сражении с овсянкой с сушеными фруктами, хлебом и медом.

— Госпожа моя, я не думал, что утром тебе захочется столько есть, — заметил он.

Алис с трудом оторвалась от ковриги.

— О да, странно! Когда мы сюда прибыли, я ни за что не смогла бы столько съесть, но сейчас не могу удовольствоваться меньшим. Более того, я до сих пор голодна.

Густо намазав мед на ломоть хлеба, она жадно откусила кусок, свободной рукой потирая урчащий живот.

В течение следующих дней Роланд заметил, что у Алис проснулся невероятный аппетит, вследствие чего девушка явственно полнеет. Начался рождественский пост, и каждое воскресенье накрывали праздничный пир, перед которым все хором читали молитву под руководством сэра Кольма. Повар и его помощники превзошли самих себя, подавая на стол свежезажаренных гусей, вяленое мясо и колбаски, пудинги и фрукты в меду. В студеный зимний день, так или иначе, хочется есть: в каменном замке было холодно, а добрая трапеза помогала противостоять простудам. Алис, чтобы было теплее, носила накидку поверх платья, а в своих покоях обычно сидела в кровати одетая, пряча ноги под одеяло. Вставать по утрам ей было нелегко, ведь под одеялом так тепло, а во всем остальном замке такая стужа… Роланд, когда не был с Алис, боролся с холодом иначе — двигаясь как можно больше. Выходить ему по-прежнему не дозволялось, так что он бегал по коридорам и лестницам, а также помогал слугам двигать скамьи и столы в главном чертоге. Те, у кого было чем заняться, смотрели на него как на безумца.

Однажды в понедельник, где-то к середине поста, Алис выпрыгнула из-под одеяла и встала, дрожа в одной рубашке (она не знала, как соблазнительно теперь из-за свежеприбавившейся плоти подрагивают ее груди, бедра, живот и округлости пониже спины). Выбрав самое теплое платье, она натянула его через голову. Платье теперь было очень тесным в плечах и груди, и потянув его вниз, она озадаченно услышала треск материи. Алис забеспокоилась: с собой у нее было всего три платья! Подняв правую руку, она выяснила, что не выдержал шов в верхней части рукава, а также сбоку, там, где ее округлые груди слишком туго натягивали ткань. Шов на левом рукаве также едва держался и мог треснуть в любую секунду.

Завернувшись в мантию, она пошла в покои Роланда, посоветоваться.

— У меня платье порвалось, — сказала она, демонстрируя проглядывающую сквозь прорехи белую сорочку. — Наверное, я сейчас толще, чем в том году, когда его шили. Вот бы удивилась Сесиль!

Роланд улыбнулся. «Наверное», да уж — как такие очаровательные растущие округлости можно не заметить? В сентябре Алис похудела на полтора стоуна против изначального веса — сейчас она вернула все потери, а сверх того еще примерно четыре стоуна нежной плоти; и если она сохранит нынешний аппетит, то еще до Святок прибавит еще стоун. Руки и запястья у нее были такими же полными, как у Сесиль, или даже полнее, очертания пышной фигуры явственно проглядывали под платьем, а живот даже до обеда выпирал на добрую ладонь. Лицо у Алис округлилось, что она несомненно должна была заметить, укладывая волосы перед серебряным зеркальцем.

Однако ей определенно требовалось платье, чтобы прикрыть наготу, и Роланд отправился к слугам, спросить, осталась ли в замке хоть одна женщина, знающая, как управляться с иглой. Вернулся он в обществе суровой молочницы Джоанны.

— У этих платьев есть некоторый запас ткани вдоль шва, госпожа, — сказала Джоанна, которая не привыкла иметь дело с обитателями замка, по крайней мере с такими, которые сидят на скамейке в одной сорочке и накидке, и потому несколько нервничала. — Я могу немного расширить его, но это и все. Вы ожидаете ребенка, госпожа? Если так, вам может потребоваться новое платье.

Алис зарумянилась и сказала, что нет, никакого ребенка не ждет. Джоанна распорола швы на одном из платьев и показала Алис, как это делается — потому что все они были очень тесными и также могли треснуть, попробуй Алис натянуть их и сделать несколько шагов. Работа заняла у них весь день, и когда Алис и Джоанна закончили, у обоих от шитья при неверном свете слезились глаза и болели пальцы.

За ужином тем вечером Алис ела немного и выглядела подавленной. Делая вид, что ест, она просто размазывала еду по тарелке — как когда-то дома. Она старалась не встречаться взглядом с Роландом. Он искренне надеялся, что девушка просто устала от работы с иглой, а не вернулась к своим прежним привычкам.

Ночью Роланда разбудил стук в дверь. За дверью стояла Алис, одетая в накидку поверх ночной сорочки, она держала в руках свечу.

— Алис! Госпожа моя, все в порядке? — Не заболела ли она?

— Все хорошо, но я так проголодалась, что не могу заснуть.

И пока они крались по замку к кухонным помещениям, Алис объяснила, что почти переросла свою одежду; Джоанна сказала, что запаса ткани на швах не хватит, чтобы сколько-нибудь еще расширить платье, если ее руки и грудь еще пополнеют. Вот почему она так мало ела за ужином. Однако пустой желудок девушки не был согласен с таким решением и раз за разом посылал сообщения, игнорировать которые она в итоге не смогла.

Добрались до кухни. Алис плюхнулась за большой дубовый стол, а Роланд совершил налет на кладовые в поисках того, что мог приготовить самостоятельно. Ему попалась здоровенная связка колбасок, свисающая с крюка. Сунув в очаг огромную чугунную сковороду, Роланд поджарил колбаски — они покрылись бурой корочкой, упоительно пахли и истекали жиром, — а потом осторожно принес сковороду на стол и кусочек за кусочком принялся скармливать колбаски своей госпоже. Горячие, жирные, восхитительные. Она жадно ела, облизывая и даже порой покусывая его пальцы от нетерпения. Шестнадцать больших колец колбасок — вот они были, а вот их уже не стало. Переводя дыхание, Алис оглядела себя, и в свете камина и свечей увидела, как туго растянута ее сорочка, подобно перчатке облегающая ее талию, под тонкой тканью виднелся прижатый к ней пупок. Собственно, талии-то и не было — девушка и не заметила, как она постепенно скрылась под слоями плоти, но это произошло, и теперь там сыто округлялся живот, уютно возлежа между слегка раздвинутых ляжек. Она снова подняла взгляд и увидела, как Роланд восхищенно уставился на ее разбухшее чрево. Заметив, что она это заметила, он сразу стал выглядеть таким виноватым, что она рассмеялась.

— Прости, госпожа моя, — начал оправдываться он, — но я просто смотрел, потому что...

— Шшш, — прервала Алис, прижав палец к его губам. — Я знаю.

Она выскользнула из-за стола, сорочка с облегчением заколыхалась вокруг столь же округлого, но теперь менее стиснутого живота. Девушка обняла Роланда и крепко-крепко прижалась. Она знала, что это едва ли достойное девицы поведение, но равно недостойным было жадное поедание колбасок из мужских ладоней, причем облаченной лишь в сорочку. Объятие продолжалось целую вечность, однако треснувшее в огне полено прервало транс, и они устремились по своим комнатам.

— Если вдруг у меня лопнет и сорочка, — шепнула Алис на прощание, — знать об этом будем только мы… ну и еще прачка.

И почему-то оба при этом рассмеялись.

Святки приближались, и Алис решила, что не может насиловать свой аппетит лишь из-за того, что не хочет расти вширь. Вокруг было столько вкусной еды, что сопротивляться она не могла — и уж точно не стоило заводить привычку объедаться по ночам колбасками. Лучше удовлетворять голод во время общей трапезы, когда Роланд рядом и всегда заботится, чтобы она насытилась. Повар продолжал посылать в ее покои все новые и новые деликатесы, которые стали еще вкуснее с приближением святочного пиршества.

Как-то утром Роланд, зайдя за Алис, увидел, что она борется с поясом, пытаясь все же застегнуть его под грудью. Он помог ей и пояс, врезаясь в мягкую плоть спины, все-таки застегнулся. Когда Алис села, он почти исчез из виду, скрытый массой ее груди. Так странно, ведь когда-то этот пояс из золоченых пластин соскальзывал у нее с бедер… а еще более странно то, что «когда-то» было всего четыре месяца назад. Девушка полнела с каждым днем; Роланд отвел поясу еще неделю жизни, потом он просто станет ей слишком мал.

Роланд ошибся: заняло это пять дней. Наступило рождество, величайший в году праздник, под который приготовили величайший в году пир. Платье Алис снова оказалось слишком тесным в плечах и груди, а пояс она этим утром уже не смогла надеть — он просто не сходился на ее располневшем чреве. Девушка меланхолично размышляла, что же ей делать дальше — платье, расширенное как только возможно, долго не продержится, и во все остальные она, когда перерастет его, тоже не сможет влезть. Сидя у камина в главном чертоге, она положила ладонь на живот, который выпирал теперь сильнее, чем ее груди; после той ночи с колбасками он заметно вырос в объеме, чему способствовал постоянный приток святочных сластей. Алис подумала, что будь ее платья скроены так, как у служанок, без этих роскошных юбок и высокой талии, она уже несколько недель назад не смогла бы втиснуть в них свое растущее чрево. Она содрогнулась и решила сходить в замковую часовню, дабы помолиться о разрешении своих бед. Если чревоугодие, которое она за собой знала — грех, возможно, стоило помолиться и о силах, необходимых для противостояния этому греху.

Когда вечером накрывали пиршественный стол, Роланд забеспокоился — Алис еще не вернулась из часовни. Она скользнула в чертог как раз когда началась всеобщая молитва, склонившись позади него. Когда они встали, готовясь занять свои места за большим столом, неподалеку от сидящего во главе сэра Кольма, Роланд увидел, что Алис светится, лишенная груза треволнений. Он улыбнулся и поцеловал ей руку. Садясь, она шепнула:

— Я молилась, и мне открылось, что с нами все будет хорошо.

Роланд быстро, пока никто не видел, поцеловал ее в мягкую щечку, колокол отзвонил шесть раз — и пиршество началось.

Вряд ли стоит упоминать, что повар и вся кухонная прислуга тем вечером превзошли самих себя. Стол трещал под грузом жареных гусей, фаршированных каплунов и мелкой дичи, кусков свинины и говядины, пирогов и салатов, с густыми соусами и лучшими овощами из запасенных на зиму. Вино лилось ручьем, все за столом шумно веселились — от сэра Кольма и его рыцарей во главе стола до солдат (тех, кто не был на посту), слуг и вассалов в дальнем его конце. Все отдавали должное восхитительным кушаньям, и раз в году аппетит Алис не так уж сильно выделялся среди прочих сотрапезников. Девушка была счастлива и беззаботна; по обычаю, этим вечером всякому дозволялось наслаждаться трапезой сколько душе угодно. И она не намеревалась пренебрегать обычаем, ни в коем случае!

Сидящий во главе стола сэр Кольм также наслаждался праздником. В первый раз за многие месяцы он не проводил вечер, патрулируя замок и проверяя оборону. Сеньор Уго прислал послание, одобряя праздничный пир, и сэр Кольм чувствовал, словно его избавили от груза ответственности. Кивнув своему заместителю, сэру Гавену, на Алис, он пошутил:

— Повезло юному Роланду, что сеньора сейчас здесь нет.

Он сказал бы это потише, но вокруг так громко болтали, а вино было таким хорошим...

Юный Роланд, услышав свое имя, спросил:

— Это почему? Будь он здесь, от осаждающих уже следа бы не осталось.

Сэр Кольм понял, что выразился нескромно, однако раз уж начал — пришлось продолжать.

— Что ж, во-первых, в его власти решить, похитил ты прекрасную Алис или нет. А во-вторых, он мог бы и сам обратит внимание на прекрасную Алис, ведь она как раз в его вкусе...

Рыцари во главе стола рассмеялись, явно понимая, о чем идет речь. Роланд потребовал подробностей.

— Наш сеньор, — объяснил сэр Гавен, — предпочитает женщин выдающихся… телесных достоинств. Ему нравится, когда девица благодаря здоровому аппетиту становится в этом смысле все… достойнее и достойнее. И я бы сказал, именно такова твоя госпожа Алис, верно? Признаю, что когда вы прибыли сюда, никто не заподозрил в ней этого.

Роланд покосился на свою пышную красавицу, но та явно не слышала ни слова, вся отдавшись сражению с огромным шматом жареной говядины, которая пыталась сопротивляться лезвию ее ножа.

А сэр Гавен продолжал:

— Ты не слышал о молодой жене сеньора? — Роланд покачал головой. — Когда она впервые приехала сюда, то была просто пухленькой крошкой, а сейчас… кто знает? мы ведь ее уже сколько месяцев не видели, — но когда она вместе с сеньором уезжала отсюда, две таких малышки, как твоя Алис, не перевесили бы ее. Женефье Изобильная, так ее зовут! — И сэр Гавен развел руки, демонстрируя, сколь изобильна госпожа Женефье — выходило около двух с лишним локтей в ширину, — а затем начал довольно бессвязно рассказывать, как сеньор впервые начал раскармливать свою супругу, которая умерла родами, подарив ему дочь, затем — нескольких низкорожденных любовниц, и, наконец, Женефье, шедевр его мастерства. Возможно, начнись рассказ раньше, он был бы более связным, подумал Роланд. В итоге он отвлекся от запутанного повествования, поскольку Алис попросила передать ей блюдо с пастернаком в масле, каковое она немедленно и опустошила, поглощая один клубень за другим, останавливаясь лишь для того, чтобы удовлетворенно погладить раздувающийся живот.

Пиршество должно было продлиться до полуночи; Алис старалась есть не слишком быстро, растягивая удовольствие, а впереди было еще два часа. Пришел черед сладких блюд, Алис чувствовала, что насытилась, но местечко в животе еще осталось. Она уже расправилась с обильной порцией мяса и жареной дичи, попробовав также все гарниры, которые располагались в досягаемости сотрапезников по обе стороны от нее. Соперников у нее не было — пирующие налегали главным образом на выпивку, и кое-кто уже пьяно сопел на боковой скамье. Удовлетворенно поглаживая выпуклый живот, девушка взяла себе солидный ломоть пряного пирога с начинкой из цукатов и орехов, полив его густыми сливками, а потом откусила столько, сколько позволяли приличия и размер ее рта. Восхитительный, сдобный, острый. Как только пирога не стало, Алис нацелилась на миску с пудингом из смоквы, которая стояла как раз на границе, до которой она могла дотянуться. Потянувшись, девушка испугалась, что трещащее по швам платье вот сейчас лопнет у плеча, но швы удержались, и она благополучно подтянула к себе всю миску, зная, что никому, кроме Роланда, сейчас до нее не дела, все слишком увлеклись выпивкой. А Роланд, как обычно, когда Алис как следует принималась за дело, сам напрочь забыл о еде, завороженный ее аппетитом и способностью поглощать неимоверное количество снеди. Миска уже опустела на треть; девушка ела изящно, аккуратно зачерпывая пудинг ложкой — не так, как некоторые, заляпав себе при этом все запястье. Неважно, что именно ела Алис, она всегда делала это изящно, аккуратно вытирая пальцы между переменами блюд. После пудинга настал черед винного желе, и девушка усомнилась, продержится ли до полуночи — места в переполненном животе уже не оставалось. Она чувствовала, как под сорочкой тяжелый желудок опирается на ее колени, укладываясь на пухлые ляжки.

Почти полночь, подумал Роланд, увидел, как Алис смотрит на мусс со сливками и медом, и придвинул кувшин к ней. Точнее определить время было невозможно, пока дежурный в часовне не увидит, как падают последние песчинки в часах, и колокол не отзвонит двенадцатикратно, возвещая о рождении Христа. Время приближалось, в чертоге становилось все тише, и было почти слышно, как жует Алис, расправившись с муссом и доедая остатки пудинга из смоквы. Она наелась до отвала, лицо в отблесках свечей заливал румянец, а из сложно заплетенных светлый кос начинали высвобождаться отдельные прядки. Он улыбнулся Алис, она улыбнулась в ответ — так, как только могла, с битком набитым ртом. Живот девушки так раздулся, что это было заметно даже под пышной шелковой юбкой, отчего корсаж еще теснее прилегал к пухлому телу. Последняя ложка сдобного пудинга отправилась в утробу Алис как раз с первым ударом колокола, возвещавшего полночь, и когда она поднялась и потянулась через стол к его руке, сквозь колокольный звон Роланд услышал, как с треском лопаются боеовые швы ее платья. Сегодня ночью ему снова предстоит массировать ее раздутый живот, едва втискивающийся в ночную сорочку, прежде чем прекрасную чревоугодницу сморит сон.

После утренней молитвы Роланд попросил, чтобы его проводили к сэру Кольму, который снова вернулся в свой шатер у замковой стены. Рыцарь выглядел несколько не в своей тарелке и при виде Роланда стал извиняться за то, что его люди могли сказать вчера вечером.

— Нет никакой нужды в извинениях, — ответил Роланд. — Выдающиеся телесные достоинства, кажется, именно таким было выражение — что ж, для меня тут ничего обидного нет. Более того, хотелось бы с вами посоветоваться на этот счет. Госпожа становится настолько… достойной, что нуждается в новом платье. Кажется, за столом упоминали, что госпожа Женефье сложена схожим образом — не осталось ли в замке кое-какой ее старой одежды?

Сэр Кольм пообещал, что велит слуге этим заняться. Но в настоящий момент его больше беспокоило, не задумал ли Безжалостный что-нибудь особо пакостное, завершая таким образом праздничный пир.

Алис еще не встала, когда в ее покоях появился Роланд, неся полную охапку всяческой одежды; за ним шел слуга, нагруженный точно так же. Слуга положил свою ношу на скамью у окна и удалился. Алис выпрыгнула из-под одеяла — сорочка туго облегала ее раздавшиеся бедра, раздутый живот и округлые груди — и принялась разбирать добычу. Она выбрала богатое платье золотистого дамаста и натянула через голову. Платье оказалось несколько свободным, но прекрасно сочеталось с ее светлой кожей и золотистыми волосами. То, что нужно. Некоторые из оставшихся платьев были того же размера, некоторые — чуть больше, а некоторые много больше. Роланд объяснил, что хозяйка замка после свадьбы поправилась.

— Вероятно, это знамение того, что она счастлива в любви, — решила Алис. Она ведь и сама сейчас была вдвое против той девушки, которая прибыла в замок.

Рождественские дни тянулись чередой молитв, перемежаемых пиршествами, и кухня работала день и ночь, дабы в любой час хотя бы несколько перемен блюд было готово во славу грядущего года. Обитатели замка охотно поедали их, намеренные этот год столь же славно прожить. Роланд и Алис также обычно сидели где-нибудь в главном чертоге, заботясь, чтобы Алис ни в коем случае не проголодалось. Ни одной трапезы они не пропустили, а в самый канун нового года Алис шепнула, что ей пришлось сделать в сорочке разрезы на бедрах — иначе не налезала. Разумеется, Роланда это весьма порадовало, он немедленно представил ее, стоящей у окна, в одной сорочке, в свежие разрезы которой проглядывает мягкая розовая плоть. Он взглянул на нее, на ее круглое и милое личико, под которым потихоньку наливался второй подбородок, и не удержался от того, чтобы не сорвать поцелуй. Алис ответила с тем же рвением, и он обнял ее, чувствуя, как его руки тонут в мягкой теплоте ее плоти, а потом они услышали, шарканье приближающихся шагов и разомкнули объятия, вступив в чертог уже как обычно. Сэра Кольма в чертоге не оказалось — явно был на посту в другом месте.

Через несколько часов в зал вбежал вестник:

— Люди сэра Брюса проломили внешнюю стену! — воскликнул он. — Все свободные, к бреши! Надо выбить их, иначе они займут замок!

Хватая со скамьи оружие, солдаты и рыцари помчались к выходу. Роланд хотел было присоединиться к ним, но ему велели оставаться в замке. Тем временем все те, кто жил между стеной и замком, наоборот, устремлялись в чертог, держа все свои пожитки, какие смогли унести. Вестник разбил народ на группы, чтобы заполнить кладовые замка как только возможно, и они снова выбирались наружу. Роланд и Алис остались с женщинами и детьми, которые подходили к столу и ели. Осознав, что иной помощи им оказать не дозволено, Роланд стал убеждать Алис покушать еще. Она знала, что они в смертельной опасности, однако ради спокойствия Роланда послушалась, чтобы не показать ему, как же она напугана. Алис не разочаровала его, прикончив пять больших мисок похлебки, половину жареного черного пудинга, солидную порцию пюре из репы и большое блюдо сладких сырников. Из-за стола они встали почти в полночь — Алис потирала насытившийся желудок, — и ушли в покои в башне. Сверху они видели людей с факелами, бежащих в темноте, но разобрать, кто берет верх, было невозможно. Кое-какие из деревянных хозяйственных построек горели, и оба порадовались, что между ними и нападающими прочные каменные стены. Этой ночью Роланд спал у порога комнаты Алис, готовый встать на защиту своей пышной нареченной, если замок падет.

Утром выяснилось, что нападение сэра Брюса отбито — по крайней мере временно. Брешь в стене заделали деревянными брусьями и взяли под охрану. Роланд отправился будить Алис, но увидев, как она, подобная пухлому невинному ребенку, улыбается во сне, просто не осмелился. Сам он от этой ночи одеревенел и вымотался, и просто сгорал от желания нырнуть в ту же постель, прижаться к ее теплой плоти… он представил себе, как это было бы уютно и мягко, свернуться возле нее клубочком, и едва не задохнулся от вожделения. Алис зевнула, открыла глаза и увидела, как он улыбается.

Сидящий в главном чертоге сэр Кольм не радовался. Количество нападавших прошлой ночью свидетельствовало, что сэр Брюс Безжалостный располагает большими силами, чем предполагалось, причем часть его людей — вполне свежие, потому что у них не было и следа длительного сидения на урезанном пайке. Брешь проделали, разведя костры прямо у стены, отчего камни потрескались и часть стены обвалилась. Разумеется, кто-то должен был увидеть огонь и поднять тревогу — но никого из стражников не удалось уличить в пренебрежении своими обязанностями. Сэр Брюс так долго не мог пробиться в замок, вот они и расслабились… Сэр Кольм не верил также, что отразил нападение раз и навсегда, хотя нескольких нападавших и удалось убить. Балки, закрывавшие брешь, оставались слабым местом — бочка смолы и меткий факел позаботятся о них, и помешать новому нападению они вряд ли смогут. Рыцарь задумался, не следует ли им сдаться, пока замок не пал и всех их не перебили.

Две недели спустя у сэра Кольма не прибавилось поводов для радости. Они пережили еще четыре ночных нападения, многие постройки вокруг замка были разрушены. Врага каждый раз отбрасывали прочь, но со все возрастающими потерями. Боевой дух падал. Сэр Брюс мог послать за подкреплением, сэр Кольм — нет: замок был взят в кольцо, и он не мог рискнуть посылать одиночку через вражеский лагерь. Выпал снег, и даже в темноте человек слишком выделялся на озаренной луной белизне.

— Мы не можем сдаться, — непреклонно заявил сэр Гавен. — Нельзя сдаваться, пока замок не взят, и сеньор никогда не назовет подобного — достойным поступком.

Сэру Кольму хотелось сказать, что бегство от врага — тоже не слишком достойный поступок, но он сдержался: сеньор принял его вассальную клятву и ни разу не дал повода нарушить ее. Лучше сменить тему.

— Люди Безжалостного метят в амбары и склады. У нас тут достанет, чтобы кормить всех еще месяца три, если не больше, и мы пытаемся все это перетащить в замок, но если замок падет — что толку? Мы просто обеспечим провиантом орду Безжалостного.

Сэр Гавен обдумал это, потирая нос.

— Я слышал, как осажденные, в преддверии неминуемого пленения, сами сжигали все свои запасы. Но лучше преберечь подобное как крайний вариант. А пока что лучше нам самим все это съесть.

Это подало сэру Кольму идею. Он сходил посоветоваться с поварами, а на следующее утро провозглосил во всеуслышанье — дабы возродить в людях радость и веселье, каждый день будет праздничным. Пир начнется с самого утра, но подавать будут лишь слабое пиво, не вино, чтобы солдаты в любой миг были готовы вернуться на боевые посты. Объявление несколько подбодрило людей — из-за ночных нападений крещенский пир не задался, отчего все нервничали и беспокоились.

Возвращаясь из часовни, тем же утром Роланд и Алис повстречали сэра Кольма. Он поздоровался с ними, ибо не видел их уже несколько дней, и заметил, что золотое парчовое платье, которое болталось на Алис на рождество, стало ей уже впору.

— Как держится оборона? — нетерпеливо спросил Роланд.

— Погано, — вполголоса отозвался сэр Кольм. — Лгать вам не стану: думаю, мы продержимся еще месяц, если нам повезет. Больше — вряд ли. Два десятка уже убиты в ночных атаках, и больше потерь мы позволить себе не можем, даже если бы я и был рад послать их на смерть. Не знаю, могу ли я доверять тебе, Роланд, но я не думаю, что ты лазутчик — успехи врага никак не связаны с тем, что он мог бы узнать о происходящем в этих стенах. Вы слышали, я объявил пир, который начнется в полдень?

— Да. Нас всех это должно подбодрить.

— Именно, а еще я не хочу оставлять сколько-нибудь провизии для сэра Брюса и его солдат. Остатки мы можем сжечь — нам не съесть трехмесячного запаса так быстро, — но если нам суждено умереть, пусть лучше мы обречем и его на голод. Предстоят обильные пиры.

Весь замок, за вычетом половины солдат, стоящих на боевом дежурстве, был в главном чертоге в полдень. Столы ломились от пищи — даже больше, чем на святки, ибо предстояло накормить вдвое больше народу, потому что все обитатели округи сейчас были в замке. Всем за столами места не нашлось, многие сидели на полу, использовав лавку в качестве стола, или просто держа еду в руках. Никому до этого не было дела. Но Роланд и Алис заняли места у стола, на скамье, рядом. И когда отзвучали последние молитвы, Роланд погладил пухлую, в ямочках, ладонь Алис и прошептал:

— Ты знаешь, чего от нас хочет сэр Кольм, и ты знаешь, как это сделать.

О да, она знала. Широко ухмыльнувшись, она шлепнула себя по упитанному животу, молча взяла ковригу хлеба, отрезала ломоть и намазала маслом...

Спустя несколько часов Алис так наелась, что Роланду пришлось помочь ей взобраться по лестнице. Она явила народу чудо безудержного чревоугодия, поглощая еду так быстро и жадно, что многие оборачивались, глазея на нее. Роланд, помня о словах сэра Кольма, и сам неплохо поел — он не помнил, когда еще так наедался с той ночи, как они, изголодавшиеся, постучались в ворота замка, — но Алис легко превзошла его, поскольку привыкла наедаться до отвала и сверх того. Имея перед собой такое изобилие снеди, она без всяких сомнений набивала желудок до отказа: два фунта колбас, половина жареного каплуна, три гигантских бифштекса, пюре из пастернака с маслом, истекающие жиром жареные клубни, капуста в сметане… она ела за пятерых, а потом перешла к сдобным пудингам и сладостям. Желудок был набит до отказа, но Алис не намеревалась останавливаться. Еще четыре миски, и вот девушка осталась за столом практически в одиночестве. Съедено было все. Она откинулась назад, потирая живот, который возлежал у нее на коленях, раздвинутых, чтобы дать ему больше простора. Он походил на скрытый под платьем плотно набитый шар из плоти, твердый как дерево. Алис чувствовала, как растягивается кожа, слишком туго натянутая. Оставшись без свидетелей, она громко икнула и вздохнула с облегчением. И тут из кухни появился повар, неся перед собой чашу с муссом из вина и сливок, смешанных с медом, ореховым маслом и розовой водой — «специально для вас, госпожа». Алис поверить этому не могла — как ей впихнуть в себя еще хоть каплю? Но и отказаться ну никак невозможно. Найдя ложку, Роланд начал кормить ее, а она откинулась еще глубже и, полулежа, массировала свое переполненное чрево, постанывая от боли — уж очень, очень много съедено, — но и от удовольствия, — ибо все было так вкусно, а кроме того, она испытывала странное наслаждение, объевшись так, что и шевельнуться нельзя. Когда Алис медленно двигалась к покоям, опираясь на руку Роланда, любой сказал бы, что она на сносях. Когда она плюхнулась на постель, Роланд помог ей раздеться — живот вздымался туго набитым шаром, широко раздвигая разрезы сорочки, сквозь которые наружу выплескивались пышные бедра. Роланд с трудом сдержал себя при виде этого изобилия, а Алис ухмылнулась, увидев, насколько же она стала больше в сравнении с тем, что было утром.

Назавтра был объявлен новый пир — отпраздновать ночное нападение людей сэра Брюса, которое отбили без ущерба со стороны защитников замка.

Так оно и пошло. Каждый день — новый праздник, по новому поводу. То ли для поднятия боевого духа, то ли вознаграждая солдат за то, что храбро бились, то ли возблагодаряя Господа за то, что этот день прошел без нападений. Многие вскоре привыкли весь день сидеть за столом. Солдаты посещали лишь треть пиров, а для тех, кто стоял на боевом посту, передавали меньшие порции, потому что еда не должна была отвлекать их от выполнения обязанностей.

Ну а Алис находилась в своей стихии. Теперь, когда она нипочем не осталась бы без подходящего платья, она ничуть не сожалела, что растет вширь, а по взглядам Роланда было очевидно, что с каждым фунтом она становится для него все краше. Каждый день с полудня до пяти она ела без перерыва, а единственным трудом для девушки было — спуститься из башенных покоев в главный чертог и снова подняться обратно. Повар присылал ей ужин прямо в покои — мало кто в замке способен был одолеть еще и его. Алис заставляла себя есть больше и больше, и если раньше она была более чем пышной, то теперь полнота стала ее местью. К концу недели ее полный округлый живот почти перестал расти вперед и начал провисать, нависая над тайными местами. Двойной подбородок увеличился и стал мягче, ляжки соприкаласись полностью вплоть до колен, пухлые руки заполняли широкие рукава одолженных платьев. В конце второй недели Алис признала, что золотое платье слишком тесно в груди и плечах, и взяла из сундука пару платьев размером побольше. Бедра с каждым днем становились все шире, и сорочки вскоре стали просто свисающими с плеч полотнищами, потому что разрезать боковые швы пришлось почти от подмышки до колена, иначе их было не надеть. Сорочек большого размера у нее не было — ну что ж, по крайней мере, в платье не видно. А спала девушка теперь обнаженной, собственная плоть достаточно согревала.

Миновало три недели сплошных празднеств. Как-то утром Роланд, чтобы согреться, бежал по коридорам замка. Количество потребляемой пищи все равно оставалось слишком большим, никакая активность не могла этого искупить, и юноша становился несколько плотнее, привычные рубахи уже были ему тесноваты. Никакой помощи в обороне замка он оказать не мог, но неделями напролет помогал мельнику ворочать в кладовых мешки с зерном и мукой, и на руках, ногах и плечах Роланда, прежде тощих и слабых, потихоньку крепли мышцы. Он взлетел по лестнице, постучал в дверь к Алис и, получив разрешение войти, так и сделал. Она наигрывала на лютне, сидя у камина, облаченная в пышное алое платье, длинные светлые локоны ниспадали на спину. И спина эта… широкая, мягкая даже на вид, с тремя объемистыми складками, которые просматривались под шелковистой тканью. Стул определенно стал слишком узким для пышного седалища. Роланд обошел девушку и увидел, что лютню она опирает не на колени, как прошлым летом, а на нижнюю складку величественного чрева, которое наполовину заполняло ее колени, опираясь на упитанные ляжки.

Он склонил колено перед Алис, обвивая ладонями обширную мягкую талию. Сколько им еще осталось? Сэр Кольм еще три недели назад сказал, что продержаться рассчитывает не дольше месяца. Дни эти пролетели словно в прекрасном сне, где он сидел напротив Алис и смотрел, как она растет вширь буквально на глазах; но Роланд знал, что конец близится. Шесть месяцев назад они прибыли в замок, шесть месяцев — ни шагу за стены, и даже небо им было разрешено наблюдать лишь с замковой террасы или из внутреннего дворика. Осада стала смесью проклятья и благословения: сами они по доброй воле не избрали бы участь, по сути, пленников, однако они имели крепкий кров и пищу в изобилии, а кроме того, вероятно, именно благодаря такому заточению отец Алис так и не узнал, что они здесь. Но — да, конец близился; Роланд слышал, как сэр Кольм и сэр Гавен обсуждали варианты заключительного вражеского штурма. Внешние стены, пробитые в дюжине мест, уже невозможно было как следует оборонять. Видели приближающихся к замку солдат, и похоже, что сэр Брюс продемонстрирует свою мощь в ближайшие же дни.

На пирах Роланд обреченно разглядывал соседей. Всех в замке он уже знал если не по имени, то в лицо наверняка. Народ привык к изобилию пищи, которую с таким рвением поставляли повара на общий стол, а кроме того, пошла сплетня, мол, «мы сыграем дурную шутку с сэром Брюсом насчет трофейного провианта». Возможно, сэру Кольму следовало бы объявить о своем намерении в открытую, ибо людей эта мысль лишь подстенгула. Одни ели просто наслаждаясь непривычной роскошью, другие — из презрения к сэру Брюсу, третьи — будучи преданными слугами и вассалами, а кто-то — из страха перед грядущими невзгодами. Многие за четыре недели непрерывного праздника живота заметно поправились, за вычетом солдат и тех, у кого имелась трудная работа. Но, разумеется, никто не мог сравниться с Алис — ее раздувающийся живот с каждым разом вмещал все больше и больше, а фигура становилась все пышнее. По прикидкам Роланда, она сейчас весила раза в три больше, чем год назад — чудо, что девушка передвигалась с прежним изяществом.

В замке имелись и другие крупные женщины — возможно, думал Роланд, это раскормленные сеньором бывшие любовницы, — но в сравнении с его Алис они все равно что коровы! Юноша смотрел очами истинного влюбленного, который, как известно, слеп к чужой красоте и видит лишь красоту возлюбленной. Он вел Алис наверх, а она обеими руками поддерживала плотно набитый живот, движущийся заметно впереди нее и алое платье, подчеркивающее округлости тела, напоминало раздуваемый ветрами парус. Девушка прилегла подремать пару часиков до ужина, а Роланд воображал, как все изобилие съеденного ею медленно расплавляется, преображаясь в роскошную и мягкую плоть...

На заре Роланда разбудил рев труб, вопли и звуки стычки где-то снаружи. Высунувшись из окна, он увидел, как целая армия всадников въезжает в лагерь сэра Брюса, а у внешних стен кто-то с кем-то сражается. Рядом с окном в стену ударила стрела, и он поспешно нырнул обратно в комнату и закрыл ставни. Сердце юноши сжалось: сколько же им еще осталось, прежде чем оборона падет и всех их перебьют? Он помчался в чертог, может, там кто-то что-то знает, а потом поднялся на террасу, где за зубцами стены выстроились лучники. Пригибаясь, Роланд спросил у ближайшего солдата, что творится.

— Сеньор вернулся! Там его знамя, и с ним самое малое две сотни конных, возможно, король прислал помошь.

Припав к свободной амбразуре, Роланд посмотрел, как идет сражение. Опыта у него не было, но кажется, всадники разбили войско сэра Брюса на несколько обособленных отрядов — и, неожиданно столкнувшись с новым могучим врагом, часть людей Безжалостного просто разбежалась, пытаясь спасти свои шкуры. Остальные не поддались панике и предприняли последнюю попытку все же прорвать оборону замка, но сэр Кольм удержался и отогнал их от стен, прямо под копыта преследователей. Битва была жестокой, Роланда вскоре замутило и он, пригибаясь, ушел прочь от кровавого хаоса. Лучше поскорее проверить, как там Алис.

Толстые стены башни и тяжелые ставни удержали большую часть шума снаружи, и девушка, оказывается, ничего не заметила и до сих пор мирно посапывала. Прикрытый покрывалом мягкий бугор ее чрева волнительно вздымался и опадал, пухлое личико и розовые губки расслабились во сне, длинные локоны прикрывали полные щечки.

Роланд стиснул ее кремовое пышно-обнаженное плечо и пошевелил, чтобы пробудить; Алис начала вставать и покрывало спозло, обнажив большие груди и верхнюю часть обширного живота. Залившись румянцем, она подхватила покрывало и прикрылась; Роланда успел захлестнуть приступ страсти, но он потряс головой и попытался сосредоточиться на делах первостепенной важности.

— Мы, возможно, спасены — прибыл сеньор и привел подкрепление. Одевайся, спустимся в чертог. Если их одолеют — оттуда бежать будет удобнее.

Впрочем, как они будут бежать, случись такое, Роланд решительно не представлял: при нынешних габаритах Алис, после месяцев упражнений исключительно за столом, быстро двигаться никак невозможно. И вдвоем на одной лошади, как раньше, они тоже не смогут ехать...

— Ну а если они разгромят врага, там мы это узнаем быстрее.

— Надежда умирает последней, — сказала Алис, соскальзывая с постели и обнимая Роланда. Несмотря на то, что между ними было покрывало, от прикосновения ничем не сдерживаемой мягкой плоти Роланд едва не потерял сознание.

Девушка обернула покрывало вокруг себя наподобие тоги, впрочем, это не слишком скрывало очертания ее фигуры. Роланд наскоро помолился, дабы сберечь сдержанность и ясную голову: после всех этих месяцев Алис до сих пор не понимала, какие силы пробуждает в нем.

Что она немедля и доказало, уронив покрывало перед тем, как натянуть состоящую из сплошных разрезов сорочку, обнажив обширные мягкие ягодицы, роскошные и округлые, разделяющие отчетливыми дугами нижнюю часть спины и верхнюю часть пышных, покрытых ямочками ляжек; живот, округлявшийся прямо из-под грудей и выступающий на две ладони, прежде чем перейти в свисающую как фартук складку, которая теперь полностью прикрывала золотистую стрелку ее тайного места. Пупок, который когда-то почти выпирал над впалым животом, углубился и стал загадочным гротом, ведущим вглубь мягких-мягких слоев плоти без всяких складочек, когда девушка стояла; воистину, никаким одеяниям не под силу сдержать это чрево в стремлении обрести совершенно-округлые очертания. Спина и бока более чем искупали отсутствие складок на животе. Кремово-белую кожу там и сям покрывали бледно-розовые растяжки, а нежная плоть на груди трепетала от каждого вздоха. Руки были почти-зеркальным отображением ляжек, обширные и мягкие, с пухлыми нежными предплечиями и глубокими ямочками на локтях, запястьях и у основания каждого пальчика на пухлых маленьких ладонях. Ступни были столь же пухлыми, а лодыжки — мягкими и соблазнительными.

Роланд что было сил сжимал спинку кровати, белые костяшки выступали под кожей… мгновение длилось целую вечность. А потом она надела сорочку и платье, прикрыв все это искущающе-волнующееся великолепие, и юноша наконец выдохнул, осознав, что все это время стоял не дыша. Алис затянула пояс под грудью, влезла в туфли и последовала за своим нареченным (у которого до сих пор перехватывало дыхание) вниз по лестнице и в главный чертог.

Оставалось только ждать. Чертог заполнился взполнованным народом, никто не знал, что творится снаружи. Роланд подумал было снова подняться на террасу, но он понимал, что лишь отвлечет защитников.

Дело близилось к вечеру, когда снова прогремели трубы, и в чертог триумфально вступили сеньор Уго и его люди. Воинство сэра Брюса было окончательно разгромлено, единственным свидетельством их доительного пребывания оставались лужи грязи. Сеньор объявил праздничный пир, и повара охотно принялись за дело — очень уж им было интересно, как сэр Кольм объяснит, куда девался двухмесячный запас продовольствия?

Сам сэр Кольм, измотанный после стольких недель тревожной бдительности, слишком радовался, чтобы беспокоиться об этом прямо сейчас. Однако он сознавал свой долг. Найдя Алис и Роланда, он подвел их к сеньору, который сидел во главе стола и наслаждался закуской и горячим вином.

— Мы приютили под этим кровом госпожу Алис, дочь сеньора Авана, и этого человека, утверждающего, что он ее нареченный жених. Пожалуй, вам следует выслушать их рассказ.

Сеньор Уго с интересом слушал, как Роланд повторяет историю их появления в замке, но смотрел главным образом на Алис, которая стояла, пунцовая от смущения и с опущенным долу взглядом. Когда Роланд сказал, что им нужно было остановиться, потому что Алис теряла сознание от голода, сеньор удивленно взметнул бровь — округлая молодая женщина перед ним выглядела далеко не голодающей.

— И когда же вы прибыли в этот замок?

— Шесть месяцев назад, сир, в начале сентября.

Сеньор снова посмотрел на Алис, восхищенно и не без вожделения.

— И ты покинул замок сеньора с его дочерью, но без его благословения и не заключив брак? — Сеньор Уго, который также сознавал свой долг, сделал суровое лицо. — Моя супруга со свитой прибудет завтра или послезавтра. Она позаботится о госпоже Алис, а мы тем временем призовем сюда ее отца и тогда решим твою участь.

Госпожа Женефье прибыла три дня спустя, в запряженном четверкой лошадей экипаже на мощных колесах. Экипаж подъехал прямо ко входу, и Роланд и Алис пораженно наблюдали, как слуги помогают госпоже покинуть экипаж. Сэр Гавен вкратце уже описывал сложение супруги сеньора, и все же Роланд совершенно не был готов увидеть такое. Облаченная в огненно-рыжий дамаст, госпожа Женефье настолько же превосходила шириной Алис, насколько сама Алис — себя прежнюю. Невеликая ростом, ее фигура напоминала пирамиду — лицо, обрамленное несколькими подбородками, переходило в пышную грудь, каковая, в свою очередь, продолжалась обширнейшим чревом, которое выпирало раза в три далее, чем у Алис. Оно заполняло платье госпожи Женефье где-то до середины расстояния между ее бедрами и коленями, и ходило ходуном, когда та, переваливаясь, совершала очередной шаг. Это при том, что платье само по себе вмещало бедра шириной более трех локтей и седалище, пышностью почти равное чреву. Госпожа была далеко не стара, темные глаза весело блестели над раздувающимися щеками. За ней следовала нянька, держащая на руках спеленутый сверток, а следом шагали два маленьких мальчика. Из экипажа размером поменьше появилась девушка габаритов Алис в пышном платье. И тут сердце Роланда участило бег — среди направляющейся в замок свиты он увидел священника.

Юноша так быстро, как только сумел, выбрался из толпы, побежал в часовню, где и сел в ожидании священника. Он хотел исповедоваться и приготовиться к свадьбе с Алис. На появившегося священника он обрушил все бремя своих чувств к Алис, признавшись, что с каждым днем ему все труднее и труднее сдерживать обед касательно ее целомудрия.

Священник выслушал все и заметил:

— Полагаю, тебе следует жениться, как только это будет возможно, пока ты не уступишь греху.

— В том-то и беда, — сказал Роланд. — Сеньор полагает, что я похитил Алис у отца против ее воли, хотя мы и признались, что она пошла со мной по доброй воле — и воистину, я не смел просить ее о чем-либо подобном. За ее отцом уже послано и он прибудет на днях.

— Здесь есть о чем подумать. — Священник помолчал, затем произнес: — Нам завещано чтить матерей и отцов наших, однако Писание также учит, что лучше вступить в брак, чем разжигаться. Мне по-прежнему представляется, что тебе следует жениться на ней при первой же возможности, ибо если ты сказал мне правду, ты воистину любишь госпожу. Ты пока еще не совершил греха, равно как и не замарал честь ее отца, а как только вы взойдете под венец — ни одна власть земная не вправе будет разлучить вас.

Роланд помчался на поиски Алис, которая угрюмо сидела в углу, поглаживая молчаливую лютню — она боялась встретиться с отцом. Юноша пересказал ей слова священника. Они тут же отправились в часовню вместе, и после того, как священник выслушал ее исповедь, он благословил их союз. Однако Алис должна была вернуться в покои госпожи, прежде чем ее хватятся, поскольку сеньор Уго решил, что ей и Роланду не следует оставаться наедине, пока отец Алис не вынесет своего вердикта.

Вечером Алис осталась в обществе дочери сеньора Уго, Маргрет, которая в свои четырнадцать — четырьмя зимами младше Алис — обладала столь же пышными округлостями. Маргрет сочла историю Алис весьма романтичной и ловила каждый ее взгляд. Она с радостью сообщила, что Алис носит одно из ее собственных платьев, а не мачехиных — госпожа Женефье не влезла бы в подобное уже через год после свадьбы. Жизнь в замке уже вернулась в привычные рамки, и для девушек накрыли отдельную трапезу в покоях Маргрет, ничего необычного — жареная курятина и винное желе.

Увы, количество было решительно недостаточным, и когда девушки опустошили блюда, Маргрет пришлось послать одну из своих служанок за добавкой для Алис, которая все еще не несытилась. Глаза у Маргрет, наблюдающей, как ест Алис, стали как плошки:

— Да ты же ешь больше, чем мачеха! Мне столько и за день не осилить!

Страх перед глядущим словно создал пустоту у Алис внутри, и сколько бы она ни ела — эту пустоту она заполнить не могла. И даже когда девушка наконец осознала, что больше не способна впихнуть в себя и кусочка, внутри все равно оставалась пустота. Обычно она наслаждалась едой, но не теперь… А потом Алис взялась за лютню — не сыграв ни ноты, она просто держала ее, прижимая к раздутому животу.

Два дня спустя ее разбудила служанка, сообщив, что прибыл ее отец. Алис непривычно было, что снова есть кто-то, кто укладывает ее волосы в сложную прическу и помогает ей надеть одолженные у Маргрет сорочку и синее шелковое платье, способные вместить ее габариты. Синее платье и синяя головная повязка оттеняли серые глаза и розовые щечки, однако сердце Алис, когда она сошла в чертог и села на помосте, сбоку от сеньора Уго вместе с Маргрет и прочими высокородными госпожами, было тяжелым.

Роланд также ждал в чертоге. Почти весь замок собрался там, с любопытством ожидая развязки. Он стоял у стены, в толпе.

Сеньор прибыл между рассветом и полуднем, нетерпение росло с каждым мгновением. Юноша не верил, что у сеньора недостанет власти разделить их — он, безусловно, увезет Алис и заточит ее в башне, где она зачахнет от тоски… Роланд потряс головой, отгоняя подобные неприятные видения. Вошел сэр Кольм, остановится напротив Роланда и прошептал: «Они у ворот».

Заиграли трубы, и в чертоге возник хорошо ему знакомый сеньор Авана, плотный и темпераментный, рядом с которым шел сеньор Уго. Медленно шагая сквозь толпу, он заметил Роланда:

— Вот ты где, трубадуришка, — прорычал он. — Если ты женился на моей дочери, лишь смертью ты искупишь оскорбление, нанесенное нашему имени!

Роланд открыл было рот, но сеньор прервал его.

— Молчать! Я желаю услышать собственноустное повествование своей дочери перед тем, как внимать твоим вракам, щенок!

И он зашагал дальше.

У сидящей на помосте Алис в горле застрял ком. Она слышала слова отца и верила ему. Когда он подошел поближе, девушка как-то ухитрилась встать и нырнуть в реверансе так глубоко, как только позволяли ее габариты. Она дрожала от ужаса, глядя на него.

Сеньор расхохотался. Он обернулся к сеньору Уго и презнительно бросил:

— Это не моя дочь!

Сеньор Уго от изумления утратил дар речи, а сеньор Авана продолжал:

— Эта самозванка воспользовалась вашим гостеприимством. Смотрите, она дрожит от ужаса, и воистину она права, ибо ложь ее открылась! У этой толстухи-служанки нет и капли сходства с моей Алис, разве что волосы ее столь же светлы. Алис остроносая и тощая как жердь.

Он развернулся и зашагал обратно, а Алис застыла с открытым ртом, не в силах и слова сказать.

Сеньор снова остановился перед Роландом.

— Если знаешь, что на самом деле случилось с моей дочерью — отвечай!

Мысли юноши мчались как бешеные.

— Сеньор, это правда, что я любил вашу дочь и надеялся жениться на ней. Мы покинули замок вместе, но в первую же ночь остановились в придорожной гостинице. Той же ночью там заночевал странствующий рыцарь — рослый, мускулистый, широкоплечий и красивый. Он и Алис долго говорили той ночью, а утром уехали вместе, куда — не знаю. Видели только, как они уезжали, а какой дорогой отправились — увы, я не нашел. Эту девушку также зовут Алис, и я пообещал жениться на ней, потому что хотя она и не ваша дочь, ее волосы и имя напоминают мне об утраченной любви. Она хорошая девушка и любит меня, хотя род ее и не столь высок.

Лицо сеньора потемнело от гнева.

— Распутница! — провозгласил он. — Я не буду ее искать, ибо сия блудница опорочила всех нас. Отныне она для меня мертва, и никогда ей не войти в дверь моего жилища, даже если она, одетая в лохмотья, будет выпрашивать подаяние у ворот.

И с горьким смехом он вышел вон.

Следом вышел Уго, одарив Роланда многозначительным взглядом.

На несколько минут чертог замер в тишине, а потом все и каждый начали обсуждать увиденное. Сеньор Уго вернулся, закрыв двери, отыскал взглядом Роланда и знаком велел ему следовать за собой, к помосту, где до сих пор сидела Алис, пораженная до глубины души.

— Это ведь дочь сеньора, так? — спросил он.

Роланд взял Алис под руку.

— Она была его дочерью, а теперь она моя жена. И никто нас отныне не разлучит.

Сеньор улыбнулся.

— Ее отец — болван, не способный ни переступить через первое впечатление, ни понять, что жизнь суть чреда изменений. Я не намерен разлучать вас. Но учти, госпожа — ты очень умно поступила, не сказав ни слова, а то он мог бы узнать голос даже вопреки… улучшениям во внешнем обличье.

— Ни за что, — отозвалась Алис. — Он никогда не слушал, что бы я ни говорила. Сомневаюсь, что ему под силу отличить мой голос от любого другого.

Она улыбнулась и вложила другую руку в ладонь Роланда, и тот расслабился, видя, что хотя отец отказался от нее, это ее ничуть не расстроило.

Тем же вечером в замке снова пировали, на сей раз — отмечая женитьбу нового трубадура сеньора Уго. Само собой, повара снова превзошли себя, подавая непрерывный поток деликатесов, а Роланд и его супруга сидели рядом с Уго и его госпожой, где собственными глазами уверились, на какие подвиги способна за столом Женефье Изобильная — воистину, даже лучшие усилия Алис меркли перед этим. Оба супруга с гордостью созерцали, как их госпожи соревнуются в том, чтобы съесть все больше и больше...

Однако же впервые за несколько месяцев прекрасная Алис встала из-за стола не последней, но первой, готовая сопровождать своего новобрачного в покои в башне, где она полгода спала в одиночестве. Там Роланд развязал пояс, стягивающий платье Алис под грудями, отчего они подались вперед, затем снял само платье у нее через голову, оставив девушку в одной лишь свободной батистовой сорочке, столь тонкой, что сквозь нее просвечивала ее кожа. Он стянул собственные рубаху, панталоны и сорочку, оставшись пред нею обнаженным, а она смотрела на его могучие члены и упругое сложение. Она сбросила туфли и начала стаскивать сорочку, обнажая полные круглые лодыжки, покрытые ямочками коленки, над которыми нависала складочкой плоть мягких ляжек, потом — низ ниспадающего чрева, которое под тяжестью уничтоженной за последний дни снеди свисало на ладонь ниже, чем раньше. Она повернулась, чтобы он увидел ее со всех сторон, и открылась широкая пышная спина, целый мягкий водопад над бедрами, поэма струящейся плоти. Когда Алис подняла руки, чтобы наконец стащить сорочку через голову, он увидел, как новые складки у нее на руках содрогаются, после чего все ее тело мягко заколыхалось, когда сорочка полетела прочь. Теперь он видел ее всю, целиком, от милого круглого лица до пухлый маленьких ступней. Он зарылся лицом между ее обширных грудей и почувствовал, как мягкая плоть исполинского округлого чрева обволакивает его узкие бедра. Страстно целуя ее, он задом подал ее к кровати, где они наконец-то занялись обучением друг друга удовольствию, которое оба столь долго предвкушали, и искусные пальцы, привычные к игре на лютне, ласкали вожделенную плоть, растворяясь в желанной пышности...

Девять месяцев спустя у Роланда и Алис родился сын — первый из пяти детей. С каждыми родами Алис полнела все сильнее, наконец сравнявшись габаритами с госпожой Женефье. Остаток дней своих Роланд и Алис провели в замке сеньора Уго, в радости и довольстве, окруженные детьми и друзьями, даровавшими им обоим дом.