Мама, ты победила
Мама, ты победила
(Thanksgiving Dinner)
Никогда не приходилось есть столько, что кажется, вот-вот лопнешь? Это я на каждом мамином праздничном застолье. Она как итальянка считает, что праздничные блюда должны быть сытными и обильными. Но сегодня даже саму себя перещеголяла.
Я пытаюсь откинуться назад, чтобы дать моему раздувшемуся животу чуть больше места — увы, жесткие спинки кресел вынуждают сидеть прямо. Футболка задралась, пояс расстегнут, штаны тоже, и все равно одежда кажется слишком тесной. Дышать, и то больно. А ведь мы осилили только первые четыре блюда. Осталось еще три.
У отца распирает рубашку, промеж пуговиц проглядывают овалы плоти. Он с трудом поднимается, буркнув — пойду чуток подремать. Мамин передник ей безжалостно тесен, но она этого не замечает, не отрываясь от тарелки. Близняшки, отрубившись, осели в креслах, у обеих треснули штаны. Старший братец, с глазами еще круглее, чем его живот, пытается выбраться из-за стола — он умный, пришел в спортивном костюме, но даже этот эластик, кажется, вот-вот лопнет. И все же ему удается доползти до дивана без потерь.
В активном состоянии за столом остались только мы с мамой — как всегда и бывает во второй половине любого застолья. Остальным мама позволяет есть «сколько влезет», но не мне. Я с детства была очень худенькой, и главное мамино лекарство от этой болезни — впихнуть в меня столько, чтобы я и пошевелиться не смогла, а потом еще немного. Обычно мне удается сбежать от такого насилия, но не из-за праздничного стола.
Доедаю свою порцию индейки. Лежащая у меня на коленках глыба взывает о пощаде, но мама тут же плюхает перед мной миску картофельного пюре. И перед собой ставит такую же. Кажется, пятое блюдо сегодня — обычное картофельное пюре, без сложных соусов и подливок.
Ложка за ложкой переправляю теплую массу в желудок, который от этого еще больше распирает. Вот живот уже касается края стола. Но я не замедляю темпа и продолжаю есть, по опыту знаю: остановлюсь, и мама все это мне скормит сама, а потом еще добавит.
Когда пюре заканчивается, закрываю глаза и пытаюсь отдышаться. УвЫ, слишком скоро пухлые мамины руки придвигают ко мне тарелку томатного супа. Я уже готова зареветь. Вперевалку подошедший папа просит маму сжалиться. Та угрожает: будешь мешать, и тебя заставлю съесть!
— Ты что, не видишь, дочь на швабру похожа, такая тощая! Это опасно для здоровья!
Глядя на меня, он разводит руками и удаляется прочь, оба подбородка его покачиваются.
Тощая, ага. Ну, если сравнивать с близняшками — пожалуй, те весят более чем вдвое больше меня. В смысле каждая из них. Двадцать лет и два центнера живого веса на двоих. Те еще… колобочки.
Медленно всасываю в себя томатный суп, с каждым глотком чувствую, как живот раздувается еще больше. Край стола врезается в разбухшую плоть, дышать еще труднее. Закончив, роняю тарелку на пол — хорошо, что пластиковая, — и с жалобным стоном обхватываю живот обеими руками.
Братец с дивана соболезнующе глядит на меня — он тоже был отприродно тощим, пока мама не занялась им как следует...
А на столе тем временем появляется последнее блюдо. Двухъярусный шоколадный торт. Чуть поменьше килограмма. На всех шестерых было бы еще куда ни шло, но это моя персональная порция. Мама отодвигает мое кресло чуть дальше от стола, хоть не так на живот давить будет, и я медленно принимаюсь за торт. Сил моих хватает примерно до середины, дальше — все, руки опускаются. Увидив это, мать принимается впихивать в меня ложку за ложкой, заставляя глотать.
Все. Торт — все. И я тоже. Живот заполняет коленки и свешивается с боков. Я застряла промеж деревянных подлокотников, так меня расперло. Могу только сидеть, потирая ноющий раздувшийся живот, и стонать. Мысленно молю — помогите мне, хоть кто-нибудь! — и на молитву отзывается старший брат, спаситель мой, с третьего раза он встает с дивана, вперевалку топает на кухню, приносит оттуда кусочек масла, втирает мне в голые бока и с тихим «чпок», хотя, наверное, оно мне приглючилось, вынимает меня из кресла.
Стоять толком не могу, вынуждена держаться за край стола. Бедные мои ножки, столько добавочного веса вам не выдержать. Брат пытается помочь, закидывает мою руку себе на плечо и почти тащит меня на диван. Тучный бок его касается моего туго набитого живота.
Сажусь на диван. Если лягу, мне уже не встать. Раздвигаю ноги, пусть живот свисает промеж них. Кожа натянута, как на барабане. Содрогаюсь от икоты и сдавленных всхипов. Брат помогает мне, массирует живот каким-то лосьоном и вполголоса говорит: ничего, все в порядке, начнешь поправляться — будет гораздо легче...
Из кухонного проема сияет довольная мамина улыбка: ну как же, обожравшаяся как рождественская индейка дочка мирно сидит на диване и не пытается сбежать...
Ты победила, мама.
Уже к лету твоя тощая аки швабра дочка располнеет до семидесяти кило.
А к следующему рождеству перевалит за сто, после чего меня уже не будут откармливать. Незачем. Младшие сестрички, правда, к тому моменту станут еще толще, но традиции обжорных соревнований в нашей семье как-то не прижились. Некуда.