Маленькие радости дня святого Валентина
Маленькие радости дня святого Валентина
(Valentine's Day)
Пожалуй, я всегда любил крупногабаритных барышень. С раннеподростковых лет, когда я только начал думать об особах противоположного пола, я всегда их себе представлял с обильными округлостями и беспредельным аппетитом. Так что нет совершенно ничего удивительного в том факте, что моя постоянная уже, можно сказать, подруга — больше двух лет вместе и ни малейших желаний «найти чего получше», — сполна наделена этими достоинствами. Сперва они не выставлялись напоказ, но спокойная совместная жизнь, никакого давления на «блюсти фигуру» и заботливо подсовывающий всякие вкусности партнер — и, к некоторому ее разочарованию, она очень быстро начала набирать вес.
Одна диета, другая, третья; я не возражал, поскольку важнее всего для меня — ее счастье, а не мои личные фанаберии. А еще я как человек в этом вопросе подкованный знаю, что сброшенные на диете килограммы всегда возвращаются «с походом», как вышло и в ее случае, когда мы только познакомились, она была упитанной пышечкой этак кило под восемьдесят, а сейчас уже все сто двадцать будет, и пусть с ее аппетитом и моими предпочтениями могло быть побольше, но и это более чем. К слову, по ней не очень-то и скажешь, что там уже прилично за сотню — могучие бедра, мощный круп и объемистый живот, но и второй подбородок разве что намечен, и бюст не поражает обхватами, пристойная троечка, не более. Контрапункт наших с ней отношений — именно еда. Она не в восторге от собственных растущих габаритов, но от вкусной еды отказаться не может. Никогда не могла. И неважно, речь о жареной курятине или о сливках прямо из-под коровы...
Это — контекст, а теперь переходим к вкусной части истории. День святого Валентина, день, придуманный продавцами шоколадных конфет и розовых сердечек, день, когда у влюбленных срывает все тормоза, когда они готовы исполнять все желания друг друга, словно крича на весь мир «мы — любим».
Месяцы разлуки вышли невероятно долгими. Командировка, чтоб ее, законопатили через пол-континента на тренинги и прочее обучение, а вечерами, весь смурной, я сидел в одиночестве в номере гостиницы и переписывался со своей красавицей, которая, такая же одинокая, сидела в наших апартаментах, и мы мысленно и вслух желали, чтобы поскорее наступил тот день, когда мы наконец обнимем друг друга. Слишком долго, слишком больно для тех, кто так редко расставались. Но вот наконец мне дали зеленый свет, и обратный рейс пришелся ровно на четырнадцатое февраля. Естественно, похихикав, мы тут же решили устроить празднично-романтический ужин, обстоятельства того, можно сказать, требуют. Самолет мой приземлялся в пять вечера, ничего, весь остаток вечера и вся ночь — наши.
И вот я, считая оставшиеся до встречи мгновения, добрался до терминала, благополучно прошел все проверки и наконец оказался в зоне выхода. И то, что я там увидел, навеки отпечаталось в моем сознании.
Как мы и договаривались, моя красавица ждала меня там.
Неожиданностью в некотором роде было ее роскошное красное платье, облегающее, с большим вырезом и пышной юбкой. По случаю праздника, и встречи после долгой разлуки, и вообще. Черные туфельки на шпильках идеально сочетались с платьем, а ярко-рыжие волны волос обрамляли скульптурное лицо моей любимой, словно на картине.
Только вот всю эту живопись я отметил лишь постфактум при анализе, ибо внимание мое полностью сосредоточилось на ином аспекте. Облегающее платье подчеркивало, что пока меня не было, моя красавица не страдала отсутствием аппетита. Не страдала настолько, что я бы сказал «лопала как не в себя», до такой степени ее расперло. Лицо пополнело лишь самую чуточку, бюст вырос примерно на размер, так и норовя вывалиться из декольте — но ее живот, этот волнительно-круглый шар, заполняющий всю центральную часть платья, и обширные бедра, которые всегда были широкими, но сейчас стали попросту массивными… В общем, от моей великолепной богини я просто не мог оторваться. Не мог и не хотел.
Она определенно рассчитывала именно на такое впечатление, ибо даже бровью не повела, пока я вот так вот стоял соляным столпом и пялился на нее (обычно она такого не любит). Только раскрыла руки, мол, вперед, чего ждешь — и я утонул в ее объятиях, теплых, волнительно-желанных, ощущая, как затянувшийся внутри узел холодного одиночества тает и исчезает.
— Ты не представляешь, как я по тебе скучал… — выдохнул я.
— Очень даже представляю, — стиснула она меня с тем же пылом.
— Отличное платье, ты в нем выглядишь абсолютно сногсшибательно. Такое облегающее, роскошное, просто невероятная красавица получилась! — я чуть отступил, дабы вновь полюбоваться моей рыжей прелестью.
— Не раскатывай губу, — фыркнула она, — это сугубо по такому особому поводу. Я знаю, как ты мечтал увидеть меня в чем-то подобном. — Что да, то да, сама она предпочитала банальные штаны-футболки, а если уж и надевала платье, то это было нечто сарафанно-балахонистое. — Ладно, пойдем скорее. Я уже заказала столик в барбекю-баре, думаю, нам там понравится.
Так что мы отправились на автостоянку и, поскольку я понятия не имел, где этот заказанный столик, сел на пассажирское сидение, предварительно загрузив в багажник обе сумки. Моя красавица, соответственно, должна была вести авто, и хотя она сдвинула кресло назад по максимуму, тучная подушка ее пуза все равно задевала за нижнюю часть рулевого колеса. Я на эту тему промолчал, но взгляд мой она, конечно же, заметила.
По пути мы чуток поболтали о том, что было за эти месяцы, однако всеми основными новостями уже обменялись ранее, в ежевечерней переписке. Тема быстро свернула на актуальные планы — что сегодня планируется в честь праздника. Доставку парадного букета ей на работу я сегодня утром уже устроил; подарок — ожерелье с бирюзой — лежал в коробочке в моей сумке, для вручения вечером, дома; а еще меня как-то пробило на поэму фривольного содержания, но ей я это дело прочту однозначно попозже, мне для такого нужно принять на грудь минимум полбутылки красненького.
И пока при разговоре она смотрела на дорогу, я смотрел на нее, на ее пышные формы. Пока меня не было, она ухитрилась поправиться килограммов на тридцать, живот отчетливо прорисовывался под платьем, шар мягкой, притягательно-тучной плоти, распирающий каждый сантиметр ткани. Грудям ее это доставляло неудобство, ибо чашки бюстгальтера стали маловаты, фактически вся верхняя половина бюста напоказ, и я не уверен, что крой платья был изначально таков. Бедра не умещались на сидении — скажем так, они и до того были достаточно широкими, но теперь в самолете в эконом-классе… точно будут трудности. Задний же фасад я наблюдал лишь когда мы шли к машине, господи, совершенно божественный вид, два массивных шара нежнейшего сочного сала, руки так и тянутся. Ну и ноги ее — промеж этих тугих и мягких колод плоти, обхватом в торс среднего человека, задохнуться как нечего делать; ах, что за великолепная смерть!
И вот мы наконец прибыли в обещанный барбекю-бар, модного вида местечко в центре. Специализируется на стейках, ребрышках и тому подобном, что следовало из рекламных плакатов. Внутри оказалось шумно и многолюдно, в основном из-за парочек в парадных «валентиновских» прикидах. Нам повезло, ибо столик был заказан заранее, и мы устроились друг против друга в альковчике в дальнем конце зала, не то чтобы уединение, но максимум того, что возможно здесь и сейчас. У моей красавицы сразу возникли определенные затруднения с необходимостью протиснуться на сидение — слишком мало места между скамейкой и столиком, боком кое-как вписалась, но в результате край столика сильно врезался в живот, и половина фактически лежала на столешнице. Картинка — закачаешься; она промолчала, я тоже прикусил язык, ибо в прошлом мы на эту тему уже цапались, так что я просто сидел и наслаждался зрелищем моей богини, которая своими прелестями распирает не только красное платье, но и окружающую меблировку.
Подошедшей официантке, поскольку та явно торопилась обслужить всех прочих, мы быстро заказали напитки, и она убежала, оставив нам меню и возможность без спешки выбрать правильные вкусности на сегодняшний вечер. Хоть один положительный момент оказался в этих месяцах разлуки: уж денег на праздничный ужин нам хватит с лихвой. Для меня это значило — ребрышки, так что большую порцию я и заказал, зная, что столько не съем. Но когда свой заказ начала выдавать моя пышная красавица… Макароны с сыром, тыква с киноа, большой — полукилограммовый — стейк старой говядины и тарелка жареных сосисок. Я не верил собственным ушам; официантка также выглядела удивленной, но у нее дел хватало и без нас, так что она улетела, обещая вернуться уже с едой.
Прежде моя любимая и половины такого количества не заказывала. Вот так так.
— А что? — ответила она на мой вопросительный взгляд. — Я думала, мы сегодня можем взять все, что захотим.
— О, конечно, родная, — только и мог выдать я, пытаясь не показать, как у меня из ушей пар идет. — Кушай сколько хочешь, сомневаюсь, что ты так уж хорошо ела, пока меня не было, так что сегодня вечером наслаждаемся по полной. Слишком давно мы были вместе в прошлый раз.
— Именно так, — кивнула она, — отмечаем воссоединение, можно сказать.
Еду вскоре подали, и ее было МНОГО. Ребрышек оказалось столько, что я, пожалуй, едва справился бы с половиной; но ей принесли больше чуть ли не впятеро. Картинка, конечно, замечательная, только сколько она реально сможет съесть?
— Налетай, милая, выглядит чудесно, — заметил я.
И она вгрызлась в стейк, как гиена в свежеубитую дичь, ну разве что чуть цивилизованнее. Еда буквально испарялась — с удовольствием бы полюбовался всем этим, но я, честно говоря, и сам проголодался, так что тоже занялся процессом питания.
Минуты через две нечто мягко коснулось внутренней части моей ноги. Покосившись вниз, я обнаружил, что это роскошная, тучно-гладкая нога моей красавицы, расставшись с туфелькой, протянулась под столом и сейчас нашаривает мое мужское достоинство, о, она знала, как играть на струнах моей… души, и я, завороженный каждым ее движением, обожал такие мгновения.
Впрочем, она вовремя убрала ногу — до того, как стало бы совсем неудобно, — и с удвоенным пылом вернулась к еде. Гарнир уже исчез в ее объемистом животе, как и половина стейка, однако она начала умерять темпы, а лицо заметно раскраснелось.
— Что-то не так, милая? — с невинным видом поинтересовался я.
— Да этот стол, черт его дери, — рыкнула в ответ она, — на кого они эти альковчики рассчитывали, на скелетов?
Тихо ругаясь себе под нос, моя умница, однако, нашла выход. Запустила обе руки под стол, чуть привстала — и водрузила свое объемистое пузо на столешницу уже целиком. Кажется, после всего съеденного оно стало еще больше. О да, вот теперь картинка — не то что закачаешься, у меня уже пар из ушей, кажется, шел, раскормленное пузо распирало красную ткань платья, пупок пещерой прорисовывался в центре тучной сферы, а подпираемые им снизу груди почти вываливались из декольте.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — спокойно проговорила она, — но оставь это на потом. Мне тут с едой закончить надо.
И принялась поглощать стейк и сосиски. Сама как переваренная сосиска в тесном платье, из которого там и сям выпирало сало. Я не мог сосредоточиться на собственной тарелке, так что пару ребрышек остались недоеденнными. А она продолжала есть, вот стейк уж закончился, остались одни сосиски. Ее распирало, но она упрямо продолжала впихивать в себя кусок за куском… а потом раздался треск.
Полностью предавшись обжорству, моя красавица просто не обращала внимания, насколько тесным становится платье, и вот на предпоследней сосиске боковой шов таки лопнул. Ткань разошлась сантиметра на четыре, и туда благополучно хлынуло тучно-нежное сало складок на боку. Повезло в одном: это было со стороны стены, так что заметили это только мы с нею. Повод остановиться и подумать.
— Все хорошо, любимая? — тихо шепнул я, зная, что это может стать для нее ударом — не физически, скорее эмоционально.
— Да, родной, не о чем беспокоиться, — спокойно отозвалась она, — просто когда будем выходить — ты держишься слева и прикрываешь меня.
Такого ответа я не ожидал. На ней одежда уже вот лопнула, так ее расперло — и для нее все в порядке. Это шутка такая? Или она прячет свою неуверенность за деланным безразличием? Ну нельзя же вот так вот просто...
И все же она продолжала, доев сперва последнюю сосиску, а потом еще и мои ребрышки. Вот так вот. Одна слопала обед, какого хватило бы шестерым. Кажется, еще больше в нее я влюбиться физически не мог.
Мы еще немного посидели, допивая бокалы, дабы еда немного уложилась — актуально скорее для сидящей напротив обжорливой прорвы, — и покинули ресторанчик. Допозли до машины — вид у нее был примерно как на двенадцатом месяце, — и шлепнулась на пассажирское сидение, домой машину точно вести мне. Как шлепнулась, так сразу и отключилась, слишком много сил у нее заняла трапеза. Ну, не полностью отрубилась, храпеть не храпела, но так, покачивалась в полудремоте, только раздувшийся живот громко и сыто урчал, иногда она икала или постанывала. Я, сколько мог, свободной рукой оглаживал ее пузо. Совершенно божественное ощущение: в области желудка под толстым слоем сала там было туго и твердо, явно набит под завязку, а ниже — сплошная мягкая, шелковисто-тучная подушка, податливая, нежная. Просто не оторваться.
И вот мы добрались до дому. Сумки я пока решил оставить в багажнике, не горит, у меня тут в машине более ценный груз. Обойдя авто с другой стороны, я открыл пассажирскую дверь, помогая моей раскормленной красавице выбраться наружу. Снял с нее туфельки, чмокнув в полные ножки, как следует уперся сам и потянул ее вверх и вперед; пока она перетекала в вертикальное положение, платье треснуло еще больше, но уж не мне жаловаться. Все так же опираясь на меня, она медленно доползла до дверей, а внутри направилась прямиком в спальню и шлепнулась на протестующе скрипнувшую кровать.
Я последовал за ней и разделся, пока она, пыхтя, перекатывалась на спину. И как раз когда на мне уже ничего не осталось, она попросила:
— Милый, помоги мне, пожалуйста, выбраться из платья, это сейчас работенка для двоих...
Мужчина, который отвергнет подобную просьбу — это и не мужчина вовсе. Я начал было задирать подол — то еще задание, учитывая обхват ее бедер, — однако она проворковала:
— Нет-нет, любовь моя, платье это сегодня так не снимается. Есть только один вариант. Тащи еще еды.
Господи, я умер и попал в рай. Или все-таки не умер?
— Там, в холодильнике, еще творожник есть… думаю, его хватит...
Она и так походила на перекачанный воздушный шар, но задавать вопросы — ну уж нет! Я настолько был заворожен ей самой, ее новообретенными аппетитами, что ни в коем случае не собирался разрушать волшебство момента какой-то там прозой бытия. Мгновение, и я вернулся с кухни, в руках вилка и большая коробка с двухкилограммовым творожником.
— Родной, мне сейчас не пошевелиться, — напомнила она, — придется тебе кормить меня, чтобы это платье треснуло совсем.
И желудок ее громко заурчал, явно требуя «свободы мне, свободы!» — а я что, я только за:
— Любимая, упрашивать меня точно не нужно, — и я вскарабкался на кровать, оседлав ее массивные ноги и любуясь пухлым лицом.
— Меньше слов, больше еды, — потребовала она, открывая рот.
И началось. Ясно было, что она давно уже обожралась, но продолжала упрямо поглощать кусок за куском сытного, калорийного творожника, такое количество предполагается на немаленькую такую семью, но она твердо намеревалась слопать его одна, «на десерт», и это после сегодняшнего-то ужина! Она с трудом дышала, набитый желудок давил на легкие, но продолжала.
Примерно на половине громадного творожника снова послышался треск, и пузо ее обрадованно всколыхнулось. Боковая часть раздувшегося сокровища выплеснулась на волю в изрядно разошедшийся шов.
После чего она громогласно икнула.
— Ооо, дааа… — страстно выдохнула она, — вот это дело… теперь и место свободное появилось...
И с новым пылом набросилась на творожник, охотно поглощая ложку за ложкой.
Еще четверть, сражаясь с собственным организмом. Сиськи распирали корсаж и, похоже, скоро таки выберутся наружу. Раздувшееся пузо напоминало пляжный мяч, шов расходился все дальше. Тучные ноги, плотно прижатые подолом платья друг к другу, соприкасались до самых ступней. Лежа, моя красавица заполняла собой более половины нашей кровати.
Внутри у нее громко заурчало, она обхватила громадное пузо и поморщилась.
— Вот почему так хорошо и так больно? — вопрос, можно сказать, риторический.
— Потому что кто-то не может вовремя остановиться, — рискнул ответить я.
— Скорее не хочет, — логично поправила моя красавица. — А теперь смотри!
И сделала вдох, настолько глубокий, насколько могла, учитывая трудности с дыханием, и выпятила живот и грудь.
Треснуло все, что еще оставалось от бокового шва слева, и одномоментно — весь шов справа. Все ее разбухшие, тучные телеса вывалились наружу, высвобожденное из темницы пузо заколыхалось. Теперь оно казалось еще громаднее, совершенно невероятных пропорций. И внезапно высвободилось не только оно — ее груди также вывалились из платья, порвав декольте, и оказалось, что бюстгальтера-то на ней вообще нынче не имелось, так что эти роскошные мячи плоти, мягкие и тяжелые, прыгали туда-сюда, наслаждаясь свободой. Та еще картинка, громадный шар разбухшего сала — пузо, а в районе торса два шарика поменьше, сползают по бокам, и набухшие затвердевшие соски красно-розового оттенка...
— Господи, в жизни так хорошо не было… — простонала она, глубоко радуясь, что платье уже не стесняет ее расплывшиеся формы. — Но мы еще не закончили, там, кажется, еще чуток торта оставалось, а у меня тут немного свободного местечка появилось… — и выразительно огладила пузо.
— Господи, я тебя обожаю, — и принялся буквально впихивать в нее кусочек за кусочком, при полном ее согласии и содействии, несмотря на выразительнейшие протесты раздувшегося и переполненного желудка, она стонала, но раз за разом открывала рот, готовая есть, есть и есть, и вот наконец не осталось совсем ничего.
Выдохнула, икнула и объявила:
— Вот это да… Я всегда знала, что тебя это заводит, вот и решила, пока тебя нет, попробовать разок объесться до отвала, проверить, а вдруг это заводит и меня. Чем все это закончилось… ик… сам видишь.
— Но вроде тебе раньше никогда не нравилось быть толстой? — я, конечно, более чем радовался такому итогу, однако и любопытство никуда не делось.
— Вроде не нравилось, — отозвалась она. — Просто я решила попробовать набить желудок по самое не могу, и если организм не будет против — устрою тебе приятный сюрприз на валентинов день. Попробовала, да… никогда меня еще настолько не накрывало… смесь боли и наслаждения, и ощущение тяжеленного пуза, которое вот так вот растет и растет, задевает все на свете, толком никуда не протискивается, в двери, в авто… я понимала, что это фантазия, но меня накрыло сразу и вдруг, и вот я сама уже стала жутко обожать свои тучные и жирные телеса.
— Родная, это просто невероятно, — выдохнул с восторгом я. — Ты никогда еще не выглядела настолько сногсшибательно, и меня ничто не возбуждало так, как сегодня.
— С тебя еще кое-что, — заметила она.
— Э… но в тебя уже точно ничего не влезет? — удивленно отозвался я.
— Ик… я о другом… — и указала чуть пониже раздувшейся горы пуза, чуть шевельнув массивными ногами в отчаянной попытке их раздвинуть.
Ну, тут меня упрашивать тем более не нужно. Левую ногу двинуть еще левее, правую, напротив, вправо. Нелегкая задача, учитывая, что в обхвате эти ноги были почти как то бревно, но — я справился, ибо мы оба этого хотели, и вот промеж раздвинутых ног наконец появилось то божественное местечко, которого я все эти месяцы так желал.
Пока меня не было, моя красавица там, внизу, не брилась, так что тайные места слегка подзаросли, но видно было, что после нынешнего она уже вся совершенно не фигурально течет. И я принялся целовать ее, начиная от ступней, пухлых и мягких, медленно, поднимаясь вверх, по тучным лодыжкам, по оплывшим коленкам, по массивным мясимтым бедрам, медленно и дразняще, и к ее подбрюшью, мягкому и податливо-нежному, что страстно подрагивало, отвечая прикосновениям моих губ, я пощекотал языком ее пупок, исторгая из моей красавицы утробные стоны, а потом наконец опустился ниже, промеж ног, в горячее и влекущее местечко, и когда мой язык наконец коснулся основания расщелины, она вся изогнулась, она ждала этого мгновения так же яростно, как и я, и ее разбухшее пузо дернулось в моем направлении, сминая меня мягкой массой сала, и я зарылся лицом в этот невероятных объемов живот, обнимая его, тиская его, а потом вновь двинулся вниз, к расщелине, и язык мой заработал вновь, и она ахнула, сдавливая мою голову в хватке массивных бедер, вжимая меня в себя, я едва дышал, дышал ею, дышал ее влагой, почти ничего не слышал и еще меньше видел, со всех сторон — жиры, жиры, жиры, и божественное лоно, в которое я погружался, и вот она наконец взорвалась, ее тело содрогнулось, снова и снова, жиры заколыхались, нагие, великолепные, а потом я вынырнул из-под ее пуза и вошел уже иначе, еще более готовый к продолжению банкета, буквально два движения — и она вновь содрогалась и стонала, накрытая темной волною, и я держал ее там еще целую вечность, наверное, минуты две, уж насколько хватило меня самого.
А потом, когда моя красавица наконец отдышалась, она проговорила:
— Знаешь, что-то после всех этих упражнений мне пить захотелось...
И выразительно покосилась на холодильник. Когда доставал творожник, там точно стояла еще картонка шоколадного молока...