​Купеческая дочь

Купеческая дочь

(Kupcova dcera)

Сижу.

Читаю.

Ем.

Сижу в кабинете отца, в удобном плюшевом кресле, за мощным столом красного дерева, у окна, выходящего на заливные луга.

Читаю отчеты управляющих нашими предприятиями. Гроссбухи и архивные записи разложены стопками вокруг, сверяюсь с ними.

Ем медовые коврижки, левой рукой и не над столом, чтобы не запачкать документы.

Справа у меня ждут наготове перо и чернильница. Слева — поднос с целой горой вкусняшек, приготовленных кухаркой, и графинчик разбавленного вина.

Есть все.

Нет только мамы.

Год назад мы сидели здесь вместе, посмеиваясь над неуклюжими попытками управляющих и приказчиков обвести вокруг пальца самое главное начальство, с шутками сочиняя письма… Но все изменилось. Я осталась одна. И то, что было приятным прошлым, стало рутиной настоящего. И чем дальше, тем больше этой рутины. Все больше предприятий и факторий, все больше подчиненных контор, все чаще тамошний люд пытается наживаться не только на клиентах, что в порядке вещей, но и на консорциуме.

Вот как сейчас — фактор из Беломостья думает, что я не знаю расценок на аренду барж? О нет, это ему с рук не сойдет. Отправляю в рот остаток коврижки, облизываю пальцы, стряхиваю крошки на пол (служанка потом все вычистит). Чистый лист бумаги, аккуратные строки с каллиграфическим наклоном.

«Дражайший пан… — вы взвешены и найдены очень легким; увы, этого я написать не могу, — мы хотели бы обратить Ваше внимание на некоторые неточности в п. 32. На первый взгляд кажется, что по Вашим заявкам консорциум оплачивал транспортные расходы согласно тарифам зимнего периода, а не… — ну и так далее. — Мы полагаем, что Вы покроете весь итоговый ущерб консорциума, а также все дополнительные убытки, за собственный счет, и надеемся, что подобная ошибка более не повторится.

Отилия Брантова, с наилучшими пожеланиями,

От имени достопочтенного Штефана Брантова,

главы Железного Консорциума.»

Сдвигаю законченное письмо в корзинку справа, для исходящей корреспонденции, и тянусь за следующей коврижкой. Нашариваю пустоту. Быстрый взгляд на часы — половина двенадцатого. До обеда еще долго. Дергаю за желтый шнурок.

Служанка не торопится, небось снова заболталась с одним из коридорных. Когда дверь наконец отворяется, я даже не поднимаю взгляда от следующего отчета.

— Принеси еще корзинку коврижек, Адела.

— Э… панна, скоро обед, и вам не стоило бы перебивать аппетит...

Тут я таки поднимаю голову и испепеляю ее взглядом.

— Еще корзинку, — властно и жестко.

— Да, панна, — неуклюжий реверанс, и ее уже нет.

Это также изменилось. Год назад мама четко сказала бы «нет, Отилка», для ясности ущипнув меня за живот, что и закрыло бы вопрос. Однако год назад я и не подумала бы взять в кабинет не то что корзинку выпечки — даже одну плюшку. У нас все утро было занято веселой болтовней, я о еде и не думала. А еще, поерзала я в кресле, год назад платье не было таким тесным. Но сейчас в кабинете могильная тишина… которую я заполняю так, как могу.

***

К обеду едва успеваю разобраться с отчетами за прошлую неделю. Остальное — на вторую половину дня. Когда по дому звонит обеденный колокол, я вздыхаю и не без труда выбираюсь из-за стола.

Где-то Агата права, хмурюсь я, вторая корзинка была лишней. Я и так не голодная, а впереди обед из восьми блюд. И это тоже нововведение. Мама бы бросила пару хорошо подобранных слов насчет греха чревоугодия, и все. Но мамы больше нет, а повара делают все, что им велит многоуважаемый хозяин, купец первой гильдии Брантов.

Медленно иду в столовую, простите великодушно, в банкетную залу, и опускаюсь в другое, не менее удобное мягкое кресло по правую руку отца. Мамино кресло. Подо мной оно поскрипывает. Усевшись, поправляю платье, чтобы не так жало в ключевых местах, и наконец позволяю себе осмотреться.

Сегодняшний обед достаточно скромный, за столом лишь старшие наши слуги плюс дьякон Оронтий, беззаветно влюбленный в нашу кухню. Отец его приглашает хотя бы раз в неделю — тем более охотно, что дьякон является одним из советников графа.

Натягиваю приветливую улыбку и изображаю всяческое внимание, пока он разражается тирадой о человеке, сотворенном для грехов. И словно доказывая свои слова, во время страстной речи дьякон сладострастно пялится в мое декольте, только что слюнки не роняя.

К счастью, тирада его завершается появлением на сцене моего отца.

Купец первой гильдии Брантов — персона внушительная, сразу видно. Недостаток роста он возмещает объемами. Разодетый в золото и шелка, пальцы в перстнях, на шее массивная золотая цепь — облик, достойный короля. Кто бы подумал, что его отец бродил между деревушками, скупая у селян кожи и шкуры. А те, кто в курсе, не позволяют себе вспоминать об этом.

Ибо состоянием своим купец Брантов уже превосходит иных магнатов. Для всех он — по документам и в более чем внушительной плоти, — представляет собой Железный Консорциум. А посвященные (в число каковых вот уже почти десять месяцев вхожу я) знают, что он уже выкупил доли большей части компаньонов (более или менее законными способами), и на сегодняшний день имеет семьдесят восемь процентов всего Консорциума.

Самый богатый человек в графстве, один из богатейших во всей империи. А в провинциальном городке у гор отец предпочитает жить сам. Во-первых, отсюда прямой доступ к шахтам, где добывается немалая толика его состояния. Во-вторых, достаточно далеко до столицы, сиречь до императора, у которого имеется неприятная привычка брать в долг у богатых подданных и эти долги не возвращать.

В течение последних десяти месяцев я не раз сопровождала отца на важные встречи, и я видела, с каким уважением относятся к нему даже многие высокородные вельможи. Странно, сворачивают мои мысли в сторону — странно, когда была жива мать, все твердили, что я просто ее копия, с первого взгляда видно. Ныне же я все чаще и чаще слышу от все тех же вельмож, что я очень похожа на отца. И вот сейчас, глядя на его массивную фигуру в дверном проеме, я внезапно задаюсь вопросом: а было ли это сказано в виде комплимента?..

Купец Брантов пересекает банкетную залу неспешено и грузно, двигаться иначе он и не может. Наклоняется ко мне, дежурно чмокнув в лоб, а затем опускается в массивное кресло во главе стола, специально изготовленное по его габаритам.

Обед начинается.

Слуги подают жаркое с колбасками и ржаными колобками, и я обнаруживаю, что вовсе не до такой степени «не голодная», как четверть часа назад, с аппетитом очишая тарелку.

После жаркого идет запеченная в тесте рыба, дальше — несколько видов паштетов, за ними нанизанные на шпажки кусочки нежной крольчатины и ягнятины с маслинами и жареными овощами. Я ем уже гораздо медленнее, и не будь это так божественно вкусно — просто отщипывала бы по несколько кусочков «на попробовать».

Главное блюдо — каплун, жаренный в апельсинах. Активно запиваю его разбавленным вином, и все равно на тарелке оставляю куда больше, чем обычно.

Но это не заставляет меня отказаться от предпоследнего блюда. Секрет изготовления мороженого принесла в наш край именно моя мама, и я никогда не скажу «нет» этому роскошному сладкому крему. А прямо сейчас он еще и приятно охлаждает переполненный желудок.

К фруктам, пастиле и засахаренным орешкам я прикладываюсь чисто символически. Уфф. Ну наконец-то обед закончился. Мысленно собираюсь с силами, чтобы выбраться из кресла — и осознаю, что слуги-то вовсе не расходятся, напротив, с ожиданием смотрят в сторону дверей.

И — в банкетную залу вплывает девятая перемена блюд. Торт, настолько громадный, что его несут две служанки. Отец наслаждается нашим удивлением и улыбается.

— Я знаю, как моя любимая дочь обожает сладкое, и позволил себе устроить этот скромный сюрприз. Полагаю, я порадовал тебя, милая моя Отилия.

Улыбка моя примерзает к лицу.

— Еще как, папочка.

Да уж, порадовал. Глядя на размер куска, который мне отрезает Адела, тут как бы н завопить от ужаса.

Она же мне его и подает, почтительно присев, ехидна этакая.

— Приятного аппетита, панна.

***

-

Смотрю на тарелку с громадным куском торта. Торт отсутствующими глазами смотрит на меня. Я и крошки сейчас в себя не впихну. Но разочаровать отца? Вновь перевожу на него взгляд, стараясь всем видом своим изобразить радость и признательность.

О да, в ответной улыбке отца — одобрение: ну же, попробуй. Раздвигаю губы в подобии улыбки, глубоко вздыхаю, настраивая желудок на очередной подвиг...

Треск.

Перепуганная, я запихиваю в рот ложку с кусочком торта и изображаю неземное блаженство. Да будь он даже со вкусом пепла, я сейчас этого не замечаю. Отчаяно пытаюсь понять, где именно треснуло — вопрос «что» тут явно излишний, — и спустя несколько секунд сплошной неуверенности пальцы нашаривают прореху на левом боку.

Хорошая новость: гости не увидят, с этой стороны сидит отец, а за ним много чего можно спрятать. И кажется, они и не услышали, хотя в моих ушах этот треск прозвучал громче выстрела из бомбарды. А еще — платье треснуло и теперь кажется не столь тесным, как прежде, так что у меня появляется второе дыхание, вернее, желудок обнаружил, что у него все-таки есть куда расти, и я уплетаю торт так, как будто ничего не ела не то что сегодня, а и всю минувшую неделю.

Когда съедено все до последней крошки, я задумчиво прикидываю, а смогу ли я вообще сейчас встать. К счастью, Хасан, мой телохранитель, достаточно наблюдателен, чтобы ответить на этот вопрос еще до меня, вырастает рядом с моим креслом, почтительно кланяется и помогает мне подняться. Вернее, фактически сам меня вынимает из кресла и ставит на ноги, продолжая поддерживать.

Левой рукой прикрываю прореху в ткани и вежливо прощаюсь с дьяконом, ах, эта проклятая необходимость вести светские беседы. К нему я стою вполоборота правым боком, вынужденная терпеть пустопорожний треп и голодные взгляды, которые старый прилипала бросает на мои внушительные телеса.

— Прошу, дорогая моя, еще раз передать твоему отцу мою всяческую признательность за великолепное пиршество. И тебе спасибо, что позволила находиться в столь приятном обществе. Полагаю, вскоре мы снова встретимся.

— Да, ваше преподобие, я тоже так полагаю, — почтительно склоняю голову, обозначая второй подбородок. «Полагаю», в конце концов, это не «надеюсь», и уж точно не «жду с нетерпением». Да все равно он появится у нас если не на этой неделе, так всяко в начале следующей.

Наклоняясь, дабы поцеловать мою пухлую ручку, он чуть ли не ныряет горбатым шнобелем промеж моих грудей. Ну наконец-то я могу изобразить ответный реверанс и исчезнуть.

В свои покои я не иду. Сейчас мне по лестнице не подняться. Скрываюсь в гостевых покоях и обессиленно плюхаюсь на кушетку.

— Адела!

Дверь открывается, но вместо служанки входит отец.

— Малышка, мне нужно, так сказать, отлучиться для деловой встречи, Меня не будет весь остаток дня. Любые возникшие трудности решай от моего имени так, как сама считаешь нужным — я полностью тебе доверяю, как и всегда.

Какая у него в плане встреча — я знаю, но в своем обожравшемся состоянии могу лишь кивнуть. Отчего мой второй подбородок становится еще заметнее.

— Наслаждайся жизнью, плюшка.

Плюшка. Так он меня никогда не называл. Другого сравнения подобрать не мог, что ли? Хотя… он прав. Я плюшка. Бледная, тучная, раскормленная. Как и он сам.

Моргнуть не успеваю, а вместо отца в дверях уже стоит служанка.

— Панна, вы меня звали?

— Да. — С трудом собираюсь с мыслями. — Принеси мне чай для пищеварения.

На кухне у нас это средство давно знают: травяной сбор — тысячелистник, липа, ромашка и еще что-то там. Отец иногда пользуется. Ну и я тоже.

— Да, панна.

Едва дышу, мой и так раздувшийся живот, кажется, распирает с каждым вздохом Хорошо хоть, платье уже не стесняет, сама не заметила, как расшнуровала. Оглаживаю обеими руками тугой ком желудка, выпирающий под сорочкой. Скорее бы служанка вернулась.

Никогда в жизни так не объедалась.

Но не буду зарекаться, мол, это в последний раз. Уж слишком нравится мне это дело.

Целая вечность проходит, но вот Адела наконец приносит мне лекарство. Желудок чуть успокаивается, а утомленная я закрываю глаза...

Просыпаюсь медленно и неохотно. Однако работа ждать не будет. Заставляю себя все-таки оторвать голову от подушек. Первое, что я вижу — зеленое платье, которая служанка аккуратно повесила на стул рядом. Похоже, не от всех я сумела скрыть случившуюся за обедом «неловкость». Сейчас об этом небось уже весь дом знает.

Ну и ладно, хотя бы не нужно карабкаться на второй этаж в гардеробную, чтобы переодеться.

— Адела!

— Да, панна?

— Помоги мне надеть платье.

Объединенными усилиями нам удается утрамбовать мои тучные телеса в новый корсаж.

— Панна Отилия, зеленое платье самое просторное, но даже оно долго не протянет. Расшивать больше некуда.

Многозначительный взгляд — но сказать «хватит столько лопать» она не может. Не смеет. Только маме это было дозволено.

— В таком случае пригласи на завтра портниху. Пусть придет… к десяти.

— Конечно, панна, как прикажете.

***

Через час завершаю первое письмо. Глаза после сытного обеда все еще смыкаются, а ведь там еще куча несъеденного осталась, неудивительно, что мысли мои так и скачут. Пастила и орешки, хммм...

Выкидываю из головы все мысли о еде, сейчас — об этом забыть. Сейчас мне нужен разум ясный и четкий. Решительно поднимаюсь — слишком решительно. Я еще не очень привыкла к своим новым объемам и задеваю столешницу краем выпирающего живота. Массивный стол красного дерева даже не шелохнулся, а вот чернильница на краю чуть не опрокинулась прямо мне на коленки.

Терпеть не могу нерях, и уж конечно, позволить себе становиться такой — не собиаюсь. В последний момент ловлю чернильницу обеими руками, в непроливайке плеснуло, но, спасибо конструкции, так ничего и не выплеснулось. Уфф. Возвращаю ее обратно на стол, складываю руки на выпирающем животе и перевожу дух. Наблюдаю, как мой живот, вздымаясь, касается столешницы. Я толстая. Факт.

Подхожу к окну и открываю, авось станет посвежее. Увы, снаружи жаркое лето в самом разгаре. Отступаю от подоконника обратно в тень и наслаждаюсь пасторальным видом заливных лугов, а вдали до самых гор разбросаны беленые деревенские хатки, жемчужины на нежно-зеленом ковре сочных трав. А если взять из ящика подзорную трубу, можно даже рассмотреть белокаменный мост над стекающим с гор потоком… Что само собой приводит меня к следующей мысли.

Меня внезапно охватывает зависть к отцу, вернее — к той свободе, с которой он просто берет и уходит, посвящая пол-дня своим личным делам и удовольствиям, не опасаясь общественного порицания. Почему он так может, а я — нет?

Резко разворачиваюсь, отчего многие выдающиеся подробности моей фигуры начинают колыхаться, и снова сажусь за стол. Беру чистый лист и перо.

«Привет, любовь моя...»

Любовь, мда. Странное слово. Что я вообще знаю о любви? Маму я любила. Наверняка. А то бы не вспоминала ее каждую минуту. Отец? Его я уважаю, безмерно им восхищаюсь, немного побаиваюсь и кое за что презираю. Каким словом назвать эту смесь — не знаю, но это уж точно не любовь.

Вальтарин… он мне нравится. Мне с ним легко. Я смеюсь над его шутками, краснею и хихикаю, как маленькая девочка. Плоть моя тянется к нему, жаждет его прикосновений, и я всей душой желаю, чтобы у меня была возможность получить более интересные ощущения, чем сорванные украдкой несколько поспешных поцелуев.

Но я также понимаю, что он слегка наивен, а может, даже простоват. И еще нерешителен и поддается чужому влиянию, его легко обвести вокруг пальца (во всяком случае, мне). А кроме того, однажды он унаследует семейный титул, что откроет мне дверь в более высокие сферы. В общем, как ни крути, в этой любви получаются сплошные плюсы.

«Привет, любовь моя,

Я все время о тебе думаю, я больше не могу вынести нашей разлуки. Если у тебя получится, приезжай в город, под любым предлогом. Скажи, например, что я нашла некоторые несоответствия в налоговых сборах ваших крестьян. Кстати, это правда.

Приходи ко мне, пожалуйста. Я чахну без тебя. Я хочу коснуться тебя, поцеловать, обнять и… На этой неделе отец во второй половине дня всегда отлучается, а двери моих покоев для тебя широко открыты.

Любящая тебя, О.»

Как жаль, что не с кем поспорить. Если он не появится здесь максимум послезавтра, я съем свою шляпу. Нет, не шляпу. Я съем его лошадь, вот!

Добавляю адрес:

«Благородному пану Вальтарину дю Понту Младшему,

дворец у моста,

Беломостье»

Запечатываю послание собственной печатью и дергаю за синий шнур. Гонец так спешит на вызов, что чуть не сносит дверной косяк.

— Панна звала меня?

Смотрю на него и с удивлением понимаю, как «малыш Карел» вырос за последние годы. Сын нашего повара, который бегал по дому, пока отец однажды в шутку не предложил ему роль мальчика на побегушках. Сперва — в шутку, но потом он и правда стал гонцом, и уже год как на постоянном жаловании. Сколько ненужной ходьбы он мне сэкономил, даже подумать страшно.

Но вот сейчас он смотрит на меня сверху вниз — даже когда я стою, а не сижу, — и смотрит не в глаза, а примерно на пол-аршина ниже. Да, малыш Карел и правда вырос.

Глубоко вздыхаю и откидываюсь в кресле, отлично зная, что при этом творится с моими выпуклостями. Затем резко вздергиваю голову и пронзаю его взглядом.

Карел поспешно отворачивается, смущенно покраснев. Я оскорблена тем, что он себе позволяет? Да нет же, наоборот, я счастлива, что в его глазах по-прежнему выгляжу красавицей. И довольно улыбаюсь.

— Да, звала.

Намеренно чуть наклоняюсь над корзинкой с письмами, пусть полюбуется.

— Вот два письма в Беломостье. Завтра в ту сторону едет Вилем, так что передай ему. И напомни, чтобы не забыл доставить куда следует, а то я его четвертую и съем на обед.

И подмигиваю. Мол, мы с тобой знаем, что это шутка, но ему — ни слова!

— Да, панна, — выныривает он из моего декольте и заговорщицки подмигивает в ответ.

— Еще тут письмо в Межигорье, в ту сторону должен ехать Янек, отдашь ему...

Покончив с корреспонденцией, довольно потягиваюсь. Все. Ну, кое-какие мелочи еще остались, но они могут и обождать до завтра. У меня наконец появилось свободное время! Дергаю за красный шнур, тяжелые шаги слышны на весь коридор. Мой телохранитель при необходимости умеет двигаться бесшумно, однако, как он выражается, «в часы мира» предпочитает народ не пугать.

Хасан, как и мой отец, не во всякую дверь проходит — но у него это совершенно не сало, а широкая кость и бугры тренированных мускулов.

— Да, эффенди? — Он знает больше языков, чем я, но прямое начальство, то есть я и отец, для правильно воспитанного телохранителя — исключительно «эффенди» и не иначе.

— Хочу прогуляться, Хасан. Заглядем на рынок, возможно, посетим лавку златокузнеца, а потом в приют.

Увы, после маминой смерти изменилось многое. Отец категорически не желал потерять еще и меня (ну, тут мы с ним согласны), поэтому по его приказу Частью моей повседневной жизни сделался Хасан. Теперь я не могу выйти из дому без этой горы мускулов — о том, что это сделает намного сложнее мою личную жизнь, отец и не задумывался...

***

От обеденного обжорства я уже отошла, и прогулка по рынку сугубо любопытства ради приводит меня к прилавку на тележке, которого я тут прежде не видела. Хозяйка — молодая девушка, может, на пару лет старше меня, но фигура у нее уже как у опытной кондитерши. Конечно, до меня ей в этом плане далеко.

Мне рекомендуют попробовать несколько десертов, охотно соглашаюсь. Необычный вкус, вроде и простые штучки, но… скорость, с которой все это исчезает у меня во рту, свидетельствует сама за себя.

— Ммм, фкуфно, — киваю с набитым ртом. — Ты сама все это пекла?

— Это матушкины рецепты, — гордо ответствует она, неумышленно раня меня в самое сердце.

— Я не спрашиваю, черт возьми, чьи это рецепты. Я спросила — кто все это делал? — Мой тон излишне суров, сама знаю, но извиняться не буду.

— Я… я, пани.

— Откуда ты?

Она называет деревеньку к западу от города и добавляет:

— Я бы чаще появлялась на рынке, но от нас это так далеко. Поэтому я могу здесь торговать, только если подвозит отец.

— Можешь жить у нас, печь на весь дом, а на рынке — продавать то, что останется. — Ага, если останется.

— Но… я замужем.

— Неважно, для мужчин работа тоже найдется.

— Э...

Удивляюсь, что с ней не так, а потом понимаю: она же не местная, она думает, что я просто избалованная барышня, которая играет в хозяйку.

— Ах да, забыла представиться. Отилия Брантова.

— А я Виола, пани.

— Панна — я не замужем. Вон наш дом, — указываю.

— Тот дворец?

Дворец? Ха. Бывала я в некоторых дворцах, и уж точно знаю, насколько наш особняк не дворец. Отец временами поговаривает, мол, пристроить бы еще одно крыло… С другой стороны, для простой селянки и это уже целый дворец, да.

— Угу. Ну что, согласна? Я могу показать тебе кухню и комнаты для прислуги...

— Но как же мои товары?

Бросаю взгляд вокруг и щелчком отправляю серебряный полуталер в руки первому попавшемуся пацаненку.

— Знаешь, кто я?

Он кланяется.

— Да, панна Отилия.

— Еще талер получишь, если присмотришь за тележкой некоторое время. И если хоть кусочка будет недоставать — Бригитта обо всем узнает, и ты очень пожалеешь.

Пацаненок понятливо кивает.

Беру Виолу за руку и веду к нашему особняку. Все мое красноречие и перенятые у отца приемы мне в помощь. И через полчаса, когда мы вновь возвращаемся на рынок, моя новая протеже всем сердцем убеждена, что лучшей работы, чем у меня, она в жизни не найдет (кстати, чистая правда). Вручив мальчишке обещанный талер, говорю на прощание торговке сластями:

— Завтра к вечеру жду вас со всеми пожитками. И мужу своему скажи, что грузчики нам требуются всегда.

— Да, пани.

Поправлять ее мне лень. И так задержалась, а мне еще в приют.

***

— Сколько будет трижды шесть? — старая дева с поджатыми губами и тугим пучком волос скорбно обводит взглядом помещение. — Ну же, кто ответит?

Детишки определенно сговорились подпортить училке званый урок. Даже сидя на парадном месте у кафедры, я слышу, как парень чуть помладше меня недовольно бубнит себе под нос:

— Да зачем оно мне сдалось на улице-то?

— Ты сильно удивишься, — бросаю я, и он испуганно вздрагивает. А я поднимаюсь и говорю в полный голос: — Если не знать счета и цифр, любой без труда вас обманет и обжулит, и вам ни за что не заработать хороших денег. Так что учитесь старательно, детки. Больше я вам мешать не буду, — и одаряю суровую наставницу ангельской улыбкой.

Затем меня проводят по надраенному дормиторию сироток, по маленькому садику, в котором учат правильному уходу за овощами. Ноги мои, бедные мои усталые ноги, я практически падаю в кресло в кабинете директора, издав вздох облегчения.

Мебель здесь получше, чем в остальном особняке, но и кресло, и все прочее знавали лучшие времена. Как будто оказавшийся в сложном положении благородный дом. Что, собственно, недалеко от правды.

Пожилая служанка приносит кувшин минеральной воды, благодарно киваю и жадно осушаю кружку. Бригитта де Кутрин, директриса «приюта св. Бригитты», ослепительно прекрасная темноволосая дама и ну очень дальняя родственница трех королевских домов, понимающе улыбается.

У нас с ней десять лет разницы, в мои года — целая вечность, и тем не менее мы на удивление быстро сошлись. У нас обеих в руках дело, нам обеим приходится заставлять окружающих нас мужчин, как ниже, так и выше положением, принимать нас всерьез. И обеих нас волнуют куда более серьезные трудности, чем выбор фасона платья на следующий бал и правильно составленный порядок тех, с кем хотелось бы потанцевать.

На одном таком балу, зимой, мы как раз и разговорились, стоя в уголке вдали от публики. И обнаружили, что поговорить нам очень даже есть о чем.

И вот сейчас Бригитта, окинув взглядом мою фигуру, выплескивающуюся из кресла, усмехается:

— Кажется, ты стала еще шире. Опять.

Что мне в ней еще нравится — нам незачем лгать друг дружке.

— Ну да, а у тебя вроде второй седой волосок появился. Или уже третий?

И мы обе смеемся. Добываю из поясного кошеля сложенный вдвое лист.

— Так, давай сперва закончим с нудными мелочами.

И вручаю ей вексель, мое уже регулярное пожертвование на нужды богоугодного, а главное, полезного заведения.

— Поверь, — вздыхает она, — твоя доброта и щедрость — для нас вовсе не мелочи. — Но видя, что я не настроена на лесть и прочие благоглупости, меняет тему. — Ну и что новенького?

— Да как всегда, — выкладываю ей несколько свежих фокусов от пойманных за руку подчиненных Железного Консорциума. Затем мы перемываем косточки знатным дамам и смеемся над офицериком из столичного гарнизона, который вызвал на поединок второго сына пана Велегора.

— Слышала, он собирался драться за честь Лючии, дочери трактирщика Мелквиондо. Как будто та до сих пор таковую сохранила, — фыркает Бригитта, просто информации ради. Потом рассказывает, над чем нынче трудится наш недавно женившийся граф, и добавляет несколько анекдотов из полусвета, она до них большая охотница… А потом: — Но я все болтаю и болтаю, а по твоим глазам видно, что ты сюда пришла для более серьезного разговора. В чем дело, Отилка?

— Я… — Делаю глубокий вздох. — Я тебе уже рассказывала о Вальтарине. Не раз.

Она кивает.

— И, как ты соизволила намекнуть, моя фигура становится все более и более внушительной, — хлопаю себя по животу, который колышется от этого действа. — И что делать?

Моя единственная подруга вновь кивает.

— Худеть ты, полагаю, не намерена.

— Я? — делаю оскорбленный вид. — Только сегодня я приняла на работу новую кондитершу. Нет, меня интересует, как его удержать, имея такую фигуру.

— Вот кому-кому, а тебе тут волноваться не о чем. Тебе просто надо продемонстрировать ему свои сильные стороны, — Бригитта, потянувшись, выпячивает бюст, — и он весь твой, больше никуда и не смотрит. Он и не заметит, что у тебя есть какие-то там изъяны. Кроме того, пара комплиментов в правильной обстановке, порой — не слишком часто! — выказать ему свое расположение, и он у твоих ног, как верный пес.

Киваю.

— Что, собственно, и подводит меня ко второму вопросу. Я собираюсь, как ты изящно выразилась, выказать ему свое расположение, — подруга вздергивает бровь, — и вот здесь мне бы нужен совет от персоны более опытной, каким образом это сделать.

— Иными словами, ты бы хотела получить практическую и подробную инструкцию.

— Ну… — чувствую, как щеки заливаются краской, — мне точно нужно знать, как избежать нежелательных последствий, что и как делать...

— Ты пришла как раз куда нужно, — кивает Бригитта.

Дальнейшее — шепотом.

***

Наша весьма познавательная беседа затягивается сильно под вечер, тени уже длинные, и к сожалению, ветер успевает перемениться и дует теперь со стороны отцовских сталеплавильных цехов. Угольная пыль липнет к моей потной коже и оседает на волосах. Еще одно напоминание «деньги — грязь».

Так что прямо с порога нашего дома я приказываю:

— Адела! Пусть для меня подготовят горячую ванну.

— Да, панна. Что прикажете приготовить на ужин?

В последний раз я ела аж три часа назад, да и сколько той еды — чуток сластей с рыночного лотка, — но удушливая жара совсем прогнала аппетит.

— Не нужно готовить, того, что осталось с обеда, мне вполне хватит.

Одобрительный ее кивок от меня не ускользает. Да как она смеет судить о том, правильно ли я питаюсь! Поэтому добавляю:

— Так что принеси пару паштетиков, кусок каплуна, немного рыбы и что там осталось от торта. И еще пирожные. Передай на кухню.

— Да, панна, — приседает она в реверансе, побежденная. Глупо, кто такая она, и кто я — но все же это победа, моя и только моя.

Пока я добираюсь до своих покоев на втором этаже, приятное чувство победы напрочь испаряется. Тяжело дышу, останавливаясь на каждой четвертой ступеньке. Наверное, стоит все-таки себя ограничивать. Или переехать в покои на первом этаже.

С облегчением сдираю с себя тесные одежки, которые натирают в самых неудобосказуемых местах. Пытаюсь закутаться в голубое полотенце, но после нескольких неудачных попыток просто опускаюсь в кресло, набросив его на обнаженное тело как плащ. Едва успела, в дверь уже стучались.

— Входите.

Входит Адела во главе процессии слуг, которые ставят передо мной пять подносов. Небось специально чтобы подчеркнуть, сколько еды я потребовала. Они даже на стол не влезли, последний пришлось разместить на бюро.

— Ваш ужин, панна, — кланяется ехидна.

С кем состязаться вздумала, со мной?

— Спасибо, — величавым жестом отсылаю ее прочь, — если мне этого не хватит, вызову тебя. А пока можешь быть свободна, сообщишь, когда будет готова ванна.

Вроде и не хотела есть, но первый же кусочек пробуждает импульс неукротимого чревоугодия, и я запихиваю в себя всю еду с подносов, как будто неделю голодала. Через полчаса, когда служанка говорит, что ванна готова, подносы уже пусты. А я вновь объелась.

По лестнице спускаюсь осторожно, чтобы не потревожить переполненный желудок. ЧТо вновь мне напоминает, как я похожа на отца. Нет, сейчас об этом думать не буду. Меня ждет роскошная освежающая ванна. Наконец-то.

С облегчением плюхаюсь в деревянную емкость, вода выплескивается наружу. Что там говорил мой учитель — тело, погруженное в жидкость… ха, вот это конкретное тело при погружении так сильно выталкивает наружу, что немалая его часть всплывает над поверхностью воды.

На какое-то время я вновь вся в сомнениях. Может, все-таки зря я так объедаюсь, зря отрастила себе такой живот? Что, если Вальтарин в ужасе сбежит от меня?

А потом вспоминаю слова Бригитты. Я еще ребенком умела продавать свои сильные стороны, скрывая свои слабости. А мои главные достоинства такого размера, что я из-за них все остальные части своего тела только в зеркале толком и вижу.

Обеими руками приподнимаю их, мягкие и тяжелые, затем оглаживаю большой бледный шар, что выпирает пониже, и чем больше оглаживаю, тем больше погружаюсь в фантазии, что это должны быть руки моего возлюбленного, которые будут вот так вот ласкать меня вот уже совсем скоро… руки сами собой опускаются пониже...

***

Утреннее солнце, отражаясь в зеркалах, освещает все уголки покоев.

— Грудь — аршин и десять вершков, талия, — помощница пытается обхватить мерной лентой все мои выпирающие жиры, — аршин и двенадцать вершков, бедра — аршин и тринадцать с половиной вершков..

Прочие цифры проходят мимо моего внимания. Стройной былинкой я отродясь не была, даже мама говорила, какой у меня милый кругленький животик. Но чтобы в талии было больше, чем в груди? Даже с учетом, что это после сытного завтрака — все равно, получается слишком много.

Сама с недоверием смотрю в три зеркала, которые расставила вокруг меня портниха. Так все мои обильные выпуклости напоказ во всех ракурсах. Откуда взялся этот громадный шар сала, выпирающий над пупком? Как я ухитрилась настолько разжиреть за неполный год?..

В зеркале я вижу лицо пухлое, как шар, круглое, как блин, обмякшее от сала. Мои руки толще, чем ноги молодой портнихи. А мои бедра куда массивнее, чем ее талия. Ну и ну.

Вроде бы каждый день смотрюсь в зеркало, но только сейчас осознаю, как сильно моя фигура изменилась за минувший год. Не слишком ли сильно я заедаю свое горе? Может, хватит так объедаться хотя бы по утрам? Почти не слушаю стрекот портнихи, мадам Виолетта порхает вокруг меня:

— Лазоревый шелк, расшитый серебром, будет замечательно сочетаться с золотистыми локонами достопочтенной панны. Цена будет вполне умеренной, — и тут же деловито: — Приподнять грудь и несколько утрамбовать живот, чтобы фигура была четко очерчена, это сейчас в моде...

— Нет-нет-нет, — прерываю я, — никаких утрамбовать. В поясе все должно оставаться свободно.

Мадам, нахмурившись, размышляет.

— Хорошо. В таком случае — слегка подберем, а талию, как в классике, поднимем прямо под грудь… — и драпирует меня в обширное полотнище.

Дальнейшее планирование прерывает служанка.

— Панна, прибыл слуга пани Маргиты.

— Пусть войдет.

— Но, панна, вы же не одеты...

— Неважно.

Эрик, который работает у Маргиты гонцом — тоже сын ее повара, он совсем мальчик, так что пусть смотрит, если хочет, я не против. А он уже тут. Мелкий пацаненок смущенно отворачивается, но мои отражения в зеркалах со всех сторон. Так что он наконец сосредотачивается на носках собственных башмаков.

— Доброе утро, вашмосць. Пани передает вам пожелания доброго здоровья, заверяет вас в своей безмерной благодарности и позволяет себе напомнить о том, сколь быстротечно летит время, и вот уже наступил новый месяц, а расходы на ведение хозяйства все растут, и… — он заминается, не зная, как завершить тираду.

— Да-да, конечно, — взмах в сторону столика. — Я уже подготовила августовский взнос. Ты лучше расскажи, насколько доволен мой отец.

Эрик снова заливается краской, но на сей раз я вовсе не издеваюсь над бедным мальчиком. Мне действительно важно, чтобы отец был доволен. Можно даже сказать, что мне это гораздо важнее, чем кому бы то ни было.

Маргита дю Пуавен — супруга капитана пограничной стражи, он патрулирует горы, отлавливая контрабандистов; она же предпочитаает жить не в убогой гарнизонной крепости, а поближе к цивилизации, в скромном, но все-таки именьице. Откуда можно выезжать на балы, на одном из которых она и познакомилась с моим отцом. Может, даже на том же самом, где стали подругами мы с Бригиттой.

Папа думает, никто ни о чем не знает. Капитан, возможно, и остается в блаженном неведении, но я уже через неделю была в курсе.

Возможно, я должна была вскипеть от ярости, что он позабыл маму так скоро после ее смерти. Да, первая моя реакция такой и была, но затем разум взял верх над чувствами — и я договорилась с этой интриганкой к вящей пользе для нас обеих.

Я оплачиваю ей расходы на жизнь, которую ей никогда не обеспечит бедный доблестный служака, а она будет держать моего отца достаточно крепко, чтобы ему не захотелось гулять где-нибудь еще. Или, Господь избавь, жениться вновь и произвести на свет наследника мужеска пола. Потому что этого случиться не должно никогда. Пусть Маргита останется хоть самой высокооплачиваемой содержанкой в империи.

Год назад я бы и не подумала предлагать ей деньги. Год назад у меня и причин для этого не было — даже если бы мама была жива. Отцовские дела для тогдашней меня были роскошной, великолепной игрушкой, не более того. Сейчас же — это моя жизнь. Все, что мне от жизни осталось. И потерять еще и это я позволить себе не могу, какой бы ни была цена.

Даже если, вопреки всем моим усилиям, отец женится снова — есть способы, чтобы их брак оставался бесплодным. И я не постесняюсь ими воспользоваться. Любыми. Если понадобится.

— … а в эту субботу они планируют поездку к водопаду на весь день, — завершает отчет Эрик.

В субботу, значит, да? Вальтарин уже точно будет здесь… Снова оценивающе гляжу в зеркало на свои выпуклости, которые портниха отчаянно пытается замаскировать слоями ткани.

— Там, в пакете, вексель для пани и золотой дукат для тебя лично. Можешь идти, — жестом прерываю его невнятные благодарности. — Адела?

— Да, панна.

— Принеси мой утренний перекус. И не такой скромный, как вчера.

— Да, панна.

Я дочь своего отца.

Во всем.