Куколка

Куколка
(Daddy's Naughty, Greedy, Fat Little Piggy Princess)

Под туго облегающей тканью платья у Куколки нет ничего, как нравится Папочке. Она ждет, когда он вернется домой с едой. Когда он будет кормить ее, раскармливать, до отвала и сверх того.
Но ведь Куколка голодная. СЕЙЧАС.
Мягкие пухлые ладошки оглаживают верхнюю часть чрева, где-то там скрыт ее желудок. Скользят по трем рядам могучих складок на боках. Играют с нижней частью чрева, свисающей на бедра тяжелым фартуком.
А Куколка медленно, вперевалку, движется на кухню. Она маленькая, метр пятьдесят шесть. Маленькая, но круглая как шар. А всю хорошую еду Папочка прячет на верхних полках, туда ей не достать. И она слишком тяжелая, слишком толстая, чтобы самостоятельно влезть на табурет.
Внутренний зов желудка заставляет ее обшарить все полки, до которых Куколка может дотянуться. Увы, но там лишь полуфабрикаты. Даже какао в порошке нету. С минуту Куколка раздумывает, можно ли есть макароны в сухом виде, стискивая обеими руками мягое, податливое тесто собственного разбухшего чрева, пытаясь обмануть голод.
Начинает рыться на полке с макаронами, отчаянно надеясь обмануть голод; складки жира ниже плеч колышутся туда-сюда. И тут она ВИДИТ. Целая коробка «Орео», ее любимое печенье, с двуслойной начинкой. В углу. Не дотянуться.
— К черту, — шепчет Куколка.
Опирается на буфет и тянется к коробке, привстав на цыпочках. Увы. никак: мешает слишком массивный живот. О, идея: задрав платье, чтоб было посвободнее, она обеими руками приподнимает чрево на край буфета. Оно растекается по твердому дереву, а Куколка снова привстает на цыпочки. Сбивает пузом банку с сушеными бобами. Неважно. Кончики пальцев скользят по голубому целлофану коробки «Орео». Она пыхтит от усилий. Вытягивается изо всех сил. Цепляется ногтем за целлофан. Есть!
Круглое лицо Куколки сияет, коробка печенья в руках. Тяжело дыша от радости и усилий, она садится прямо на пол и раздирает целлофан. Она скушает всего парочку, пока Папочка не пришел. Вгрызается в первое печенье и радостно стонет: ох, какая вкуснятина!
Он стоит у дверей, повесив пакеты на крючок, чтобы открыть дверь. В сумках — все приготовления для сегодняшней ночи. Большой, «особого заказа» творожник с клубникой. Шесть двойных чисбургеров без горчицы. Две коробки мороженого — шоколадное и «яванское». Открыв дверь, он входит, ногой закрывает ее и сразу идет на кухню.
Он слышит ее, еще не видя — мягкие вздохи, какие она издает всякий раз, начав играть сама с собой, спутать невозможно ни с чем. Он входит на кухню и ставит пакеты на стол.
Любимое фиолетовое в горошек платье, которое он купил ей на день рожденья, трещит под натиском ее многочисленных складок и выпуклостей, растянутое на бедрах, а живот краешком выглядывает из-под подола. Она стоит у буфета, спиной опираясь на закрытый шкафчик, одна рука медленно оглаживает разбухшее чрево, а вторая изучает скрытые под фартуком чрева тайные места. В остекленевших, полузакрытых карих глазах чревоугодницы смесь томления и наслаждения. Краешек рта в крошках от печенья, такие же крошки прилипли к декольте, в которое более чем наполовину виден ее изобильный бюст, и к оборкам платья. На полу безусловной уликой валяется пустая коробка.
— Куколка.
Голос доносится до нее сквозь туман наслаждения; она, улыбаясь, поворачивается к ней — а потом понимает, что была плохой девочкой.
На нем черные облегающие джинсы и темно-зеленая футболка, подчеркивающая его крепкие мускулы; в суровых серых глазах искры. Она прижимает подбородок к шее — от этого оба ее подбородка становятся еще более объемными, — и лепечет:
— Привет, Папочка.
— Куколка.
— Да, Папочка? — Голос ее мягкий и притворно-высокий, одновременно восхищает и притягивает.
— Куколка. — На тон жестче.
— Я была плохой девочкой, Папочка. — Она хихикает, отчего ее разбухшее чрево колышется. — Я была очень-очень голодная и не могла больше ждать, и я нашла немножко печенья и собиралась скушать всего одно или два, но они были такие вкусные… и я съела все. Не смогла удержаться.
Он наклоняется и стряхивает крошки с ее губ. Мягко целует ее, ладонью ласкает ее шею, пальцами перебирает ее волосы. Снова целует в приоткрытые губы, касаясь основания шеи, одна из ее особо чувствительных точек.
— Ах, Папочка… — выдыхает она.
Он резко сгребает ее за волосы, вздергивает ее голову назад и вверх, задирая подбородок.
— Что же нам с тобой делать, Куколка? Папочка накупил столько вкусностей, чтобы тебя покормить, а ты перебила весь аппетит. Ты ведь наелась?
Выпускает ее волосы и раскачивается на пятках, глядя на нее сверху вниз. Куколка кивает.
— Наелась, Папочка. Очень-очень наелась, прямо объелась. Двигаться не могу.
Он качает головой и обеими руками сжимает ее чрево. Сперва ласково и осторожно, потом все сильнее.
— Раз ты была плохой девочкой и наедалась без Папочки, придется тебе сейчас съесть все, что Папочка принес.
— Но, Папочка, я не могу...
— Куколка, хорошие девочки всегда заканчивают то, что начали. Ты же хочешь быть хорошей девочкой для Папочки?
Она застенчиво отвечает:
— Да, Папочка, я хочу быть хорошей девочкой. Я хочу сделать тебя счастливым.
Он продолжает играть с ее чревом. Уверенно, сильно, почти грубо. Она пищит от радости-томления-боли.
— Но все эти вкусности ты и так должна была скушать. Так что это не наказание. Папочке придется потрудиться. Но, если ты и правда будешь хорошей девочкой и все скушаешь, то потом Папочка сделает тебе пирог с кремом. Хочешь? Хочешь, чтобы Папочка накормил тебя, заполнив твой желудок до отказа, а потом вошел в тебя и заполнил еще и собой?
Она снова кивает.
— Я уже готова, Папочка.
Он улыбается и заставляет ее лечь прямо на пол, разбухшее чрево горой вздымается над нею.
— А сейчас Папочка доведет тебя почти до самой вершины, и потом скормит тебе весь творожник. Поняла?
— Да, Папочка.
— А почему Папочка не разрешит тебе сперва добраться до вершины, а потом скушать творожник?
— Потому что я толстая, жадная и плохая девочка.
— Да, ты обжора и чревоугодница, и Папочка раскормит тебя так, что ты и пошевелиться не сможешь, а потом, может быть, войдет в тебя и заполнит своими соками твою расщелину, ибо именно для этого она и нужна.
Он склоняется меж тучными мешками ее бедер, пальцами разводит складки жира и большим пальцем нашаривает нужную точку. Сдвинув головой ее чрево, он лицом зарывается в ее расщелину, влажную и содрогающуюся. Руки его ныряют под ее бедра, а ладони стискивают складки на боках. Языком, губами и зубами он доводит ее до исступления, а она стонет и вжимает его в себя, еще, еще, глубже, сильнее, погружая его в собственные изобильные жиры, а он, глотнув воздуха, продолжает кончиком языка возводить ее по ступеням наслаждения, она пытается в обход чрева дотянуться до него руками и вжать в себя, взорвавшись от страсти, однако тут он отстраняется и грозит ей пальцем.
— Плохая девочка! Придется Папочке как следует тебя проучить...
— О, Папочка, и как же ты меня проучишь? — Дрожащий голос… и полные предвкушения глаза.
— Папочка тебе не скажет раньше времени. А теперь переворачивайся и марш на диван, Папочка будет кормить тебя творожником, пока ты сидишь у него на коленях.
— Но, Папочка, я ведь так наелась...
— Живо!
Кряхтя, она перекатывается на бок и с трудом, держась за буфет, встает сперва на колени, а потом на ноги. От усилий вся мокрая, лицо сияет.
— Хорошая девочка, идем.
Он легко поднимается, одной рукой хватает пакет с творожником, а второй сгребает ее за волосы. Тянет ее в гостиную, где ставит творожник на столик у дивана, а Куколку рывком сажает себе на колени. Кряхтя вместе с диваном, ощутив на себе все ее два центнера.
Она ерзает у него на коленях, трется выпуклостями обширного седалища об его пах и хихикает, почувствовав воспрявшую плоть.
— Папочка, а я не слишком тяжелая, чтобы сидеть у тебя на коленях? Но я ведь такая маленькая...
И кладет его руки себе на бока и живот. У него длинные руки, но не настолько, чтобы хватило на двухметровую окружность ее бедер и чрева.
Легонько куснув ее за шею чуть пониже уха, он шепчет:
— Нет, для Папочки ты не слишком тяжелая. Ты толстая обжора, но Папочка сейчас будет тебя кормить, чтобы ты стала еще толще. Но сперва — вот так.
И включив вибратор на самый минимум, чтобы пощекотать, но не довести до вершины, одним движением вставляет в ее расщелину.
Потом горстью сгребает кусок творожника и подносит к ее губам. Она, закрыв глаза, слизывает липкое творожное тесто, счастливо вздыхая, чувствуя сладость на языке и растущую тяжесть в желудке. Кусок за куском скармливает он ей творожник, второй рукой лаская ее расщелину, держа за полшага до вершины. Наконец он останавливается.
— Еще? — вопросительно выдыхает Куколка.
— Хватит, ненасытная, ты и так уже половину слопала. Вторую половину Папочка приберег на попозже.
Куколка открывает глаза — поднос с творожником уже наполовину пуст. Ох, как же ее распирает! Всем своим весом она оседает на него и всхлипывает:
— Папочка, я так объелась! Живот так набит, что даже бедрам больно! Я правда больше не могу, вот, попробуй!
Кладет его ладонь себе на живот. Платье трещит под натиском могучего чрева, и под солидным слоем мягкого жира желудок действительно твердый.
Медленно массируя ее чрево, он целует ее в плечо.
— Отдыхай пока, Куколка. Папочка будет тебя гладить и ласкать, чтобы ты потом смогла кушать дальше. Ты сможешь. Или Папочка тебя заставит. В любом случае, вся еда, которую принес Папочка, окажется в твоем мягком, толстом, обильном чреве.
— Ох, Папочка, я тебя так хочу… — вздыхает она и снова трется об него, пытаясь высвободить свои разбухшие, мягкие округлости.
— А все потому, что ты была плохой девочкой. Теперь заткнись, а Папочка пока будет ласкать твой живот и другие места, пока ты не будешь готова продолжить.
Она вздыхает и растекается по нему, постанывая и тяжело вздыхая, а он тем временем подводит ее к самой вершины, подводит — и снова отпускает, снова и снова, она вся дрожит, она больше не может...
— Ладно, ладно. Пожалуйста, Папочка, корми меня еще. Я хочу быть хорошей девочкой. Я хочу, чтобы ты был у меня внутри. Пожалуйста.
— Папочка любит, когда ты его просишь, Куколка. — Он извлекает вибратор и спихивает ее на диван рядом с собой. — А теперь на карачки, на пол. Папочка сейчас придет.
Она соскальзывает с дивана на ковер, толстый и надежный. Единственный ковер в квартире, в гостиной; она обожает позу «сзади», на четвереньках, но на паркете ее коленкам слишком твердо, и подушки не подложишь — она просто соскальзывает с них, когда Папочка берется за нее как следует. Тяжелый шар чрева скатывается с бедер, свисая до самого ковра. Куколка ерзает пузом по ковру, задыхаясь от боли и возбуждения.
Папочка возвращается обратно в комнату, обнаженный, и ставит перед ней резное деревянное корытце, на котором золочеными буквами написано «Пузатая Принцесса».
— Раз уж ты сегодня такая обжора, Папочка скормит тебе гамбургеры из корытца. Правила ты знаешь.
— Да, Папочка. Руками не пользоваться, и ты не дойдешь в меня, пока я все не съем.
— Почти правильно. Руками не пользоваться — да. А я в тебя не дойду, разве что ты будешь очень хорошей девочкой, а сегодня ты ею не была.
Он кладет бургеры в корытце и задирает ее платье, дразня восставшим мужским достоинством края ее расщелины. Опустив голову, Куколка подается назад всем телом, бедрами и ягодицами, громко застонав.
— Ешь.
— Да, Папочка.
И она вгрызается в гамбургеры, все лицо в крошках и майонезе, ведь приходится прижимать еду, не давая ей перевалиться через край.
А он самым кончиком входит в нее, туда-сюда, играя с чувствительной точкой Ж, нависая над ее массивным крупом и раздвинув пышные растрепанные волосы. Теребя чувствительные точки тайных мест, он ласкает основание шеи Куколки и шепчет ей на ухо — ах, какая ты толстая, жадная, соблазнительная обжора, а она продолжает заглатывать еду, работая зубами и языком. Тупая боль в желудке, от которой соки в расщелине выделяются еще активнее, а он вдобавок продолжает дразнить ее головкой, скребясь пониже лобка. Возбуждение усиливается, ее распирает во всех смыслах.
— Папочка, я так хочу быть хорошей девочкой, но больше не могу есть. Не лезет.
Он коротко улыбается.
— Можешь. И будешь.
Сгребает ее за волосы и вдавливает лицом в раздавленные бургеры, так что Куколке остается есть — или задохнуться.
Она почти кричит от наслаждения. Да! Именно это, именно так ей и нужно. Она заталкивает в себя пищу так быстро, как только может, и подается назад всем телом, пытаясь насадиться на него поглубже, посильнее, чтобы дойти до вершины и довести его; однако он твердо удерживает ее лицо в бургерах, а сам отодвигается ровно настолько, чтобы она чувствовала его внутри и изнывала от желания получить больше. И вот она заталкивает в себя остатки съестного и наконец вдыхает полной грудью. Только не упасть, ничком — значит, всем весом на живот, а если так случится, ей, пожалуй, не удержать внутри всего съеденного, слишком обожралась, и это будет бесславный конец всем сегодняшним мучениям… И вот за крошечный шажок до вершины он вдруг выходит из Куколки и отстраняется.
Вопль разочарования гаснет в зародыше. Куколка знает: стоит ей сейчас завопить, и он будет терзать ее еще долгие часы.
— Ты хочешь остаться хорошей девочкой, Куколка? Ты почти заслужила себе небольшую ласку.
Встав, он любуется ею, распластавшимися по ковру грудями и чревом, массивными бедрами и задним фасадом, изобильными складками на боках и спине.
— Да, Папочка, я буду хорошей, обещаю. Пожалуйста, просто возьми меня, сейчас, сильнее, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста...
— Нет. Сейчас ты будешь наказана за то, что пыталась заставить Папочку потрудиться раньше времени. Иди в спальню. Наказана ты будешь там.
И сделав сие парадоксальное заявление, он вставляет в ее расщелину вибратор и отступает. Она настолько растолстела, что агрегат держится там сам, только за счет складок лишнего жира, причем если бы она и хотела вытащить его — самой не суметь, слишком толстая.
Роняя слезы боли и наслаждения, она ползет в спальню на четвереньках, волоча чрево по полу. Закусывает губу, когда сползает с пушистого мягкого ковра на холодный паркет. Добравшись до кровати, она невероятным усилием вздергивает себя на ложе и, тяжело дыша, плюхается на бок и растекается по постели всем вспотевшим телом. Слишком разбухшее чрево не позволяет перевернуться на спину. Переведя дух, Куколка осторожно, подложив подушку, перекатывается на живот. Свободной рукой тянется вниз, пропихивая руку под чрево сбоку; обычно она не в состоянии довести себя до вершины пальцами, но сейчас… сейчас вершина так близко, что может и получиться.
— Папочка сделает вид, что он не видит, как ты пытаешься укрыть руку между ног.
Она краснеет и прячет лицо в подушках. Он где-то позади, что-то в руках у него звенит и дребезжит. Тяжелый всплеск чего-то жидкого. Куколка поворачивает голову — и у нее перед самым ртом покачивается трубка воронки.
— Папочка, нет, не надо воронки, я так объелась, не могу, не могу...
Она почти рыдает — вся на грани, ее распирает изнутри, сочится от нетерпения...
Он наклоняется и гладит ее волосы.
— Куколка. Чего ты хочешь?
Она вздыхает.
— Хочу, чтобы ты кормил меня, пока я не смогу шевелиться. Хочу толстеть, толстеть и толстеть. Чтобы ты брал меня и доходил в меня, заполняя меня изнутри.
— Но разве ты не хочешь кушать? Папочка специально для тебя смешал коктейль, творожник и мороженое.
Каппет в воротку самую чуточку — и чревоугодие берет верх над разумом, губами она прижимается к трубке и всасывает густую сладкую жижу.
— Мммм… — стонет она, оторванная от действительности. Голод внутри. Сладость во рту. Безудержное желание толстеть и раздаваться вширь.
Он с улыбкой льет коктейль в воронку — медленно, ровно столько, сколько Куколка способна осилить одним глотком; потом дает ей перевести дух, и в ее нетерпеливо раскрытые уста снова льется белая жидкость, вязкая, скользкая, непристойно калорийная. Она всасывает ее, глоток за глотком, переправляя все это в свое разбухшее как бочка чрево… а потом вдруг наступает долгий перерыв, он убирает воронку и вытирает ей губы и оба подбородка.
— Ты такая хорошая девочка, Куколка моя. Вот, видишь, — показывает ей опустевший миксер, из которого только что наливал коктейль, — ты справилась, ты выпила все. — Глубоко и страстно целует ее, губы влажные и липкие. — Папочка так тобой гордится, ты сделала его таким счастливым.
От обжорства она вся в тумане, словно пьяная. Улыбается и шепчет.
— Я люблю делать Папочку счастливым. Я такая толстая, жадная, пузатая обжора, да, Папочка?
Дотянувшись до ее расщелины, он извлекает вибратор, переключает его с минимума на максимум — ее любимый режим, — и снова вставляет, снизу под углом, и она сразу взрывается от радости, а он входит в нее полностью и берет ее, быстро и мощно, повторяя:
— О да, да, ты папочкина жадная, толстая, пузатая принцесса, и Папочка любит тебя.
Она взлетает снова и снова, вибратор играет симфонию на чувствительных струнах ее тайного места, а он отбойным молотком снова и снова врывается в нее, все ее разбухшие от жира телеса ходят ходуном, колышутся, плещутся, так мощно и резко он входит в нее, она прячет лицо в подушку и кричит, кричит, кричит, содрогаясь от удовольствия, и медленно отключается.
А когда он выходит — приходит в себя и с удовлетворением чувствует, насколько он выплеснулся внутрь, как у нее там горячо, мокро и ноет от усилий. Куколка оседает набок, а он ласково гладит ее разбухшее, раздувшееся чрево. Она стонет от наслаждения, ускользая в пучину сна, и шепчет:
— Я тебя обожаю, Папочка.
Он мягко целует ее, в губы, в подбородок, во второй подбородок, потом ниже, и уже сквозь сон она слышит:
— Папочка любит тебя, Куколка, Папочка любит тебя.