Клементина
Клементина
(Clementine)
Госпожа Алоизия фон Ноттхаффт пребывала в глубочайшем разочаровании. Несмотря на все ее усилия, потенциальный соискатель руки ее дочери Клементины покинул их кров и возвращаться не намеревался. Приданое, хотя семейное состояние оставляло желать лучшего, было достойным для любого равнородного брака. И в том, что от Клементины фон Ноттхаффт сбежал уже пятый жених, виновата была она сама. Ее безудержное пристрастие к лакомствам. Молодой фон Кронненберг счел девицу слишком толстой, о чем и заявил со всей возможной вежливостью, но совершенно недвусмысленно.
И увы, Алоизия мысленно это мнение вполне разделяла. За последние три года сложение ее дочери превзошло рубежи обычной упитанности. Хороший аппетит и безудержная страсть к сладостям в сочетании с домашней заботой и уютом значительно увеличили ее отприродные округлости, присущие женскому полу.
— Ты что, не могла сдержать свое вечное обжорство хотя бы до свадьбы? Потом уже неважно, насколько ты растолстеешь!
В глазах у Клементины стояли слезы.
Вместо дочери ответил Гвидо фон Ноттхаффт, супруг Алоизии:
— Если бы ты, дорогая, не столь усердно тратила мои доходы, возможно, приданое Клементины стало бы более убедительным доводом для молодых людей.
И это тоже было правдой. Расточительность Алоизии привела к тому, что некогда солидное состояние Ноттхаффтов пребывало в плачевном виде. Придя в окончательное расстройство, Алоизия поспешно сбежала в спальное крыло. Гвидо фон Ноттхаффт удалился в библиотеку, а Клементина осталась в своих покоях и продолжала тихо плакать.
Постучав, в комнату вошла служанка.
— Я унесу торт, барышня?
Клементина покосилась на блюдо с десертом, к которому никто почти и не притрагивался. И недолго думая ответила:
— Не сейчас. Погоди немного, я потом тебя вызову. А пока, — девушка понизила голос, — ослабь-ка мне корсет.
Через час Алоизия несколько успокоилась и, вернувшись в покои дочери, нашла ее в куда лучшем состоянии. Слуги убрали остатки трапезы и переменили скатерть. Вот разве что сама Клементина показалась матери несколько круглее прежнего.
Клементину фон Ноттхаффт, барышню из низшей знати, природа одарила роскошными кудрями цвета бледного золота, голубыми глазами, ангельскими очертаниями лица и пухлыми розовыми губками. Она была жизнерадостным ребенком, который хорошо кушал и перемещался по просторному особняку Ноттхаффтов со скоростью перепуганной кошки, так что ловили ее порой всем штатом прислуги. Со временем ей внушили, как должно вести себя юной даме, научили играть на арфе, а клавесин Клементина освоила самостоятельно. Девушка свободно говорила по-французски, умела ткать и вышивать, охотно и много читала, и лет до пятнадцати считалась в обществе завидной партией. Госпожа Алоизия была рада — бурная энергия дочери направлена в спокойное русло и она занята достойными делами. Однако в «спокойном русле» семейного уюта и удобств хороший аппетит Клементины вскоре перешел в склонность к чревоугодию, и радость матери таяла с каждым месяцем. Сперва Алоизия любовалась растущими округлостями дочери, пышный бюст и широкие чресла придавали ей вид здоровой женщины, прекрасно приспособленной к выполнению главного женского предназначения. Но чем дальше, тем обильнее становились стати Клементины, и за неполные два года она переросла все мыслимые пределы «упитанной», «пухленькой», и «пышнотелой», перейдя в совершенно неприличное для незамужней барышни сословие «толстухи».
В таком положении подобрать дочери достойного супруга стало куда труднее, и госпожа Алоизия решила посадить ее на диету. Сладости в доме объявили под запретом, съестное было под строгим надзором. Нельзя сказать, что Клементина заметно похудела, но по крайней мере прекратила поправляться, и более полугода — впервые со своего шестнадцатого дня рождения — юная барышня могла без переделки носить одни и те же платья.
Одновремено с этим госпожа Алоизия выполняла при кельнском дворе роль эмиссара Экхарда Тьорринга, графа Тьольцского, и выполнение кое-каких его секретных поручений должно было улучшить финансовое состояние дома Ноттхаффт. Граф Тьорринг, один из советников короля Баварского, подковерными махинациями способствовал своему сюзерену добыть корону Священной Римской Империи, в каковом состязании курфюрст Кельнский был его соперником — и неважно, что оба приходились друг другу братьями, в погоне за короной родственные чувства вторичны.
Гвидо фон Ноттхаффту не нравилось, что его супруга влезла в клоаку придворных интриг, однако он всю жизнь держался подальше от политики и вмешиваться не стал. Большой поклонник искусств, он вместо этого ходил с дочерью в театр и в оперу, а любимым его местом в собственном особняке была библиотека.
И когда госпожа Алоизия объявила, что его светлость курфюрст вместе с ближним двором намерен нанести визит в Мюнхен своему царственному брату, Гвидо фон Ноттхаффт оказался в смешанных чувствах. С одной стороны, он наконец-то мог какое-то время отдохнуть без железной опеки любимой супруги. С другой стороны — боялся, что она погрязнет в тамошних интригах, ибо знал за ней склонность к честолюбию и стремление к власти, которое иной раз брало верх над осторожностью и здравым смыслом. Так что сперва он решил, что поедет вместе с ней и по возможности убережет от самых опасных авантюр. Но потом дочь умоляюще на него посмотрела — и фон Ноттхаффт передумал.
И ни секунды не сожалел о том, что остался в Бонне. В особняке царило идиллическое затишье, вместе отец и дочь радовались жизни, музицировали дуэтом — она за клавесином, он с контрабасом. Клементина светилась от счастья — также и потому, что отец, в отличие от матери, не держал ее в ежовых рукавицах, и хотя сластей в особняке по-прежнему не было, но за столом девушка могла есть вволю. Что и делала. Две недели пролетели как один день.
Как-то вечером облаченный в халат Гвидо фон Ноттхаффт прогуливался по особняку. Слуга его уже отправился спать, а вот сам фон Ноттхаффт выпил днем слишком много кофе, поэтому несмотря на поздний час, желания ложиться не испытывал. Для успокоения нервов он решил заглянуть в кладовую и выпить бокальчик-другой портвейна. Но открыв дверь, он вдруг обнаружил, что бессонницей страдает не в одиночестве. На лавке сидели его дочь и служанка Марта, обе в ночных сорочках, и что-то уплетали за обе щеки.
— Это что такое? — поинтересовался он.
Перепуганные девушки вскочили, Магда изобразила виноватый вид, а вот Клементина просто взглянула на отца снизу вверх.
— Папа, прости...
— Ты же прекрасно знаешь, что мать строжайше воспретила тебе подобное!
— Да, папочка… но я так давно не пробовала ни крошки сладкого, а мне так порой хочется ну хоть самую малость, хотя бы одну конфетку...
Господин фон Ноттхаффт под ее взглядом плавился, как горячий воск.
— Могу себе представить. Ладно, пусть будет так. Пока твоей матери нет, можешь иногда заглядывать в кладовую.
Благодарный взгляд дочери вознаградил его сторицей.
— Папочка, я тебя люблю!
И привстав на цыпочки, чмокнула его в щеку.
Удаляясь в свои покои с бутылкой портвейна, Гвидо фон Ноттхаффт покачал головой. Отказать дочери в чем-либо он просто не мог. Не мог и сердиться на нее. В конце концов, аппетит она унаследовала от него самого. Да, в последние годы Клементина несколько округлилась, но в отличие от супруги, большой беды он в том не видел. А после недавней сцены больше не удивлялся, отчего это за последние пару недель дочка снова начала поправляться, и это после жесткой диеты Алоизии. Не будь она столь расточительна — приданое, которое Ноттхаффт выделил бы Клементине, заставило бы забыть о «чрезмерности» ее объемов самого взыскательного жениха. Надо бы повнимательные изучить счета, которые она пересылает из Мюнхена, решил он. Как раз сегодня курьер доставил целую пачку бумаг. Алоизия слишком увлекается расходами на придворную жизнь, подумал он.
А с дочкой, собственно, все стало ясно. Подговорила служанку, которая прекрасно знает, где в кладовой что укрыто, и получила возможность между трапезами перехватывать что-нибудт вкусненькое. Служанка опять же и себя при этом не забывает, то-то Марта за последние недели тоже округлилась. Ну а в отношении Клементины вполне очевидно, почему введенная Алоизией жесткая диета не имела особых успехов.
Однако делиться с супругой своими выводами господин фон Ноттхаффт не намеревался. Все уже произошло, так нечего отравлять девочке жизнь.
Наутро он решил еще раз переговорить с дочерью. Клементина вышла к завтраку, облаченная в легкое домашнее платье, и принялась поглощать яичницу с колбасками так, что за ушами трещало. Но при упитанной служанке обсуждать эту тему фон Ноттхаффт не желал, и молча наблюдал, как после яичницы девушка расправляется с большой миской сладкой каши, с полной тарелкой булочек в шоколадной глазури и с небольшой осадной башней блинчиков с мармеладом. Аппетит у Клементины, вне сомнений, был завидным.
Позавтракав, девушка счастливо выдохнула и осела на стуле, сложив руки на животе.
— Вспомнила детство? — поинтересовался Гвидо фон Ноттхаффт.
— Спасибо, папа, просто я наелась.
— Хорошо, — кивнул он и махнул служанке. — Можешь все убирать.
Дочка несколько неуклюже поднялась со стула и направилась к выходу, но строгий отцовский голос ее остановил.
— Клементина.
— Да, папа, что еще?
— Посиди, пожалуйста, со мной в библиотеке.
В библиотеке фон Ноттхаффт опустился в кресло, Клементина присела на кушетку напротив и немедленно потянулась к вазочке с орешками и печеньем, на что отец со вздернутой бровью уточнил:
— Ты ведь уже насытилась?
— Да, а что, немножко перекусить нельзя? — вопросила дочь.
— Об этом я, собственно, и собирался с тобой поговорить. Клементина, дитя мое, ты уже не ребенок. Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что для тебя хорошо, а что нет. И вот твоя мать полагает, что ты несколько, скажем так, чрезмерно раздалась вширь для своих лет.
Клементина перестала жевать.
— Ох, папочка, давай об этом не будем! Все эти недели без маминого надзора было так хорошо, в кои-то веки я могу кушать сколько захочу и не вставать из-за стола полуголодной!
— Ну, дитя мое, вид у тебя отнюдь не голодающий, скорее напротив. В последние годы ты изрядно округлилась. Пожалуй, даже слишком округлилась, как полагают многие молодые люди в нашем краю.
— О чем ты, папа?
Господин фон Ноттхаффт еще раз оглядел свою дочь, чьи пышные стати округлялись под просторным платьем.
— Мне не хотелось бы, чтобы ты на всю жизнь осталась старой девой. Завещать богатого наследства я тебе, увы, не могу, и ты это знаешь.
— Да, но при чем тут всякие вкусняшки? Почему я из-за какого-то наследства должна от них отказаться?
— Потому что от этих вкусняшек толстеют, дитя мое. При твоем аппетите скоро не останется желающих жениться на тебе!
— Ну уж, не такая я и толстая! — твердо заявила Клементина. — Вот Марта — да, она толстая, куда толще меня. А я — разве что несколько упитанная, но разве это плохо?
Гвидо фон Ноттхаффт против собственной воли улыбнулся. Кое в чем дочка была права, служанку Марту нынче действительно иначе как толстой и не назовешь, не погрешив против истины. А вот в остальном Клементина, пожалуй, заблуждалась, ибо свою хозяйку Магда в объеме отнюдь не превосходила. Скорее уж наоборот.
Он решил зайти с другой стороны.
— Как ты смотришь на то, чтобы вместе отправиться в город? У меня там есть кое-какие дела.
— С удовольствием, папа!
— Может, наденешь то синее платье, которое подарили в прошлом году на день рожденья?
— Разумеется, папа, как скажешь!
— Хорошо, тогда иди одевайся, увидимся позднее.
Клементина поднялась и «на прощанье» запихнула в рот еще горсточку печенья. Отец проводил взглядом ее обширные бедра. В домашнем наряде, без корсета и прочих утягивающих хитростей, пышным округлостям Клементины было вполне удобно, однако он сильно сомневался, что в синем платье, предназначенном для появления в высшем обществе, ей удастся чувствовать себя столь же свободно. Впрочем, именно в этом-то и заключался его план.
Через два часа господин фон Ноттхаффт утратил дар речи. Дочь его только что спустилась вниз, причем облаченная в синее платье. Корсет утягивал ее телеса, придавая им должную форму, но при этом заставлял их выпирать вверх и вниз, отчего пухлые плечи Клементины казались еще круглее, а внизу из-под корсета выпирали складками живот и бедра девушки. Отчего бедра выглядели заметно шире обычного. Отец покачал головой, подобного он никак не ожидал.
В экипаже его дочь заняла сразу два сидения. Идущий сзади Гвидо фон Ноттхаффт заметил, что шнурки корсета едва затянуты, однако же Клементина с трудом в него втиснулась. Усевшись напротив дочери, он не мог не заметить, насколько сильно выпирает вперед складка ее живота. Коляска подпрыгивала на брусчатой дороге, и пышные телеса девушки подпрыгивали вместе с нею. А еще отец заметил, что Клементина выглядит несколько бледнее обычного, и не только потому, что синее платье подчеркивает природную бледность кожи, а из-за корсета — девушке просто было трудно дышать. Она терпела и не жаловалась, но вскоре стало ясно, что она задыхается. Гвидо фон Ноттхаффт немедленно велел кучеру поворачивать обратно в особняк — намеченные дела подождут, — и вскоре Клементина лежала на кушетке и пыталась повернуться так, чтобы корсет не так сдавливал легкие.
— Дитя мое, сходи перемени платье. Тебе же дышать нечем!
— Да, папа, — слабо ответила девушка, — оно слишком тесное!
— Видишь, девочка моя, именно об этом я и говорил. На день рожденья оно прекрасно на тебе сидело, прошло меньше года, а ты уже так располнела.
— Папа, пожалуйста… — жалобно взглянула на него Клементина, — разве я была плохой дочерью?
— Нет, дитя мое, ничуть. Но я хочу наглядно тебе показать, на чем основан мой совет. Все это ради твоего же блага.
— И какое же благо в том, что мне нельзя больше есть то, что захочется?
— А благо в том, чтобы найти тебе достойного жениха.
— Великое благо. Да я лучше откажусь от мужа, чем от возможности наслаждаться жизнью и вкусной едой!
Гвидо фон Ноттхаффту было что на это ответить, но тут появился слуга:
— Господин мой, срочное послание от вашей супруги.
— Иди переоденься, — велел он дочери, — позднее мы продолжим этот разговор.
Взял пакет и взломал печать. Да, послание от жены. И очередная пачка счетов. От общей суммы у господина фон Ноттхаффта кровь застучала в висках, а содержание письма лишь подогрело его гнев. Особенно строки, касающиеся Клементины.
"… И поскольку я знаю, что ты никогда не прикладывал к тому особых усилий, хочу еще раз напомнить тебе о необходимости строжайше следить за диетой нашей дочери. Если она не похудеет, виноват в этом будешь ты и только ты."
Гвидо фон Ноттхаффт с трудом сдерживался. Любовь между ним и Алоизией давно остыла, а те узы приличия, какими скреплялась их семейная жизнь, были явно недостаточным поводом для подобных оскорблений, учитывая ее поведение. Так что он немедленно вызвал секретаря и разослал всем заимодавцам уведомление о том, что начиная с нынешнего дня обеспечением собственных долгов его супруга будет заниматься сама. А жене написал, что финансовое положение дома Ноттхаффт не позволяет ему и далее поддерживать расходы на придворный образ жизни и связанные с ним безумства. Добавив также, что с дочерью они прекрасно друг друга понимают, и именно поэтому он самостоятельно может позаботиться о ее нуждах.
Затем заглянул на кухню и заказал обед посытнее.
Дочь очень удивилась, не услышав от отца более ни слова насчет диеты и необходимости есть поменьше, но это удивление не помешало ей съесть столько, сколько уместилось в желудок. Гвидо фон Ноттхаффт не препятствовал ей ни словом, ни взглядом. Ни в тот день, ни в последующие. Клементина ела в свое удовольствие, однако это не мешало ей ночами на пару со служанкой совершать налеты на кладовую. Отец это видел и с мрачным удовлетворением наблюдал, как дочь с каждым днем раздается вширь. У госпожи Алоизия, определенно, будет что сказать и по этому поводу тоже. Он почти предвкушал, когда она вернется и увидит все воочию.
Госпожа Алоизия взяла засахаренную вишню, положила в рот, едва чувствуя вкус, и вздохнула. Снова в Бонне, снова в родовом особняке.
— Снова в этом убожестве, — прошептала она.
Под окном сидела ее незамужняя дочь Клементина, аккуратными стежками украшая длинную полосу полотна цветочным орнаментом. За прошедшие месяцы девушка округлилась еще заметнее. Некогда просторное домашнее платье стало ей тесновато.
— Ну и как мне подыскать этой обжоре достойного супруга?
А Клементина смотрела на вишни.
— Мама? — спросила она.
— Что? Вишен хочешь?
Клементина кивнула, мать протянула ей коробку сластей, и девушка немедленно сунула одну из ягод в рот.
— Дитя мое, будешь и дальше так продолжать, скоро лопнешь. Ты не была такой толстой, когда я уезжала в Мюнхен.
— Ты о чем? — спросила Клементина и быстро слопала еще пару вишен.
— О том самом! Четыре месяца я провела в Мюнхене, и ты поправилась еще больше! Ты слишком много ешь, дочь моя. С пятнадцати лет ты растешь исключительно вширь. Тебе следует отказаться от сладкого, потому что если ты растолстеешь еще сильнее, я даже не знаю, где и искать тебе супруга.
— Но мне так нравятся сласти!
— Да уж знаю, — бессильно отозвалась мать.
Тут в дверь постучали, появилась Марта-служанка.
— Госпожа, барышня, ужин подан.
Со всей возможной скоростью, какую только позволяло ее обильное сложение, Клементина воздвиглась на ноги и зашагала в столовую, а ее массивный задний фасад колыхался туда-сюда. Марта вынуждено отступила в сторону — вдвоем столь корпулентным грациям в дверном проеме никак было не уместиться.
Алоизия задумчиво созерцала обеих сзади. Марту наняли как раз около двух лет назад, и за это время она успела изрядно округлиться — правда, служанка с самого начала не отличалась особой стройностью. Разве не за этот самый срок Клементина превзошла все границы разумной упитанности? Возможно, эти двое в сговоре?
Надо бы за этим присмотреть...
Госпожа Алоизия фон Ноттхаффт ворвалась в особняк графа Тьорринга и пробилась на прием. С самого возвращения ее супруг запер кошелек на три замка, а счета-то оплачивать нужно, и она намеревалась получить от графа Тьорринга достойное вознаграждение за те тайные услуги, которые оказала ему в Мюнхене. Секретарь графа, Флоренц фон Фишбах, внес ее имя в книгу посетителей и вскоре пригласил в кабинет графа.
Увы, желаемого госпожа Алоизия не получила. Граф полагал, что оплате подлежит лишь выполненная работа, а результаты деятельности госпожи фон Ноттхаффт представлялись ему куда менее впечатляющими, нежели ей самой. Вся кипя от невозможности выплеснуть свою ярость, Алоизия покинула кабинет и остановилась лишь в приемной у стола секретаря. Перевела дух, оглядела молодого человека, сочла достойным и, решив получить от нынешнего визита хоть что-нибудь полезное, завела с ним беседу о своей дочери, всячески расписывая ее красоту.
И тут в приемной появился Альберт, придворный шут-карлик его светлости курфюрста. Алоизия в ужасе замерла: ее никак не должны были видеть у графа Тьорринга, или прощай вся ее шпионская деятельность, а вместе с ней и надежда получить обещанное вознаграждение. А шут задал вопрос:
— Госпожа фон Ноттхаффт, вы-то что здесь делаете?
Алоизия умела думать быстро. К счастью, тут и врать не пришлось.
— О, я просто отняла толику внимания у этого достойного молодого человека, которого надеюсь вскоре представить своей дочери. — И легонько шлепнула Флоренца фон Фишбаха по запястью. — Значит, договорились. Вам в самом ближайшем будущем пришлют приглашение в наш скромный особняк. И не нужно дорогих подарков, учтите, — игриво погрозила она пальцем, — букета и какой-нибудь корзинки сластей будет вполне достаточно. До встречи.
И она двухмачтовым бригом проплыла к двери и скрылась.
— Вообще-то мы с этой дамой не знакомы, — Флоренц оправил камзол и подвернул манжеты рукавов. — Но она действительно рассказывала о своей дочке Клементине. Красивая, должно быть, девушка.
— Если я не ошибаюсь, вы родом из-под Тьольца? — Альберт мячиком вспрыгнул на край письменного стола — сидя там, карлик приходился молодому человеку почти вровень. — Не могу судить о баварских канонах красоты, но в числе первых красавиц нашего края Клементина фон Ноттхаффт не будет никогда.
— То есть ее дочь...
— Ну скажу так, — ухмыльнулся карлик, — если сравнивать со мной, то она конечно же красивее. В остальном...
— Договаривайте уже. Что с ней не так?
— Да ничего, кроме чрезмерной любви ко всему вкусненькому. Так что объемы ее пристали скорее матери пятерых детей, но не юной девице.
Завершив работу, Флоренц фон Фишбах неторопливо шагал на постоялый двор. Было уже темно, и по пути он снова думал о том, что услышал утром.
Клементина фон Ноттхаффт. Девица с не самым богатым приданым, иначе бы ее мать не описывала красоту дочери с таким усердием — золото искупает любые недостатки. Но обширные и доходные земли в наследство Флоренцу и так предстояло получить, так что он не видел особой нужды в том, чтобы «жениться на деньгах». Вот если девушка и в остальных отношениях не хуже, можно подумать.
А из головы все не шли слова карлика «объемы, как у матери пятерых детей». Он попытался представить себе такое. И не смог.
Флоренц вспомнил первый свой визит в бордель вместе с отцом, тот предлагал ему самых свеженьких молодых шлюшек, одну за другой, а Флоренц не мог оторвать взгляда от пышнотелой, толстомясой бордель-маман, прелести которой не умещались в платье. Никогда прежде он не видел столь толстой женщины. В итоге он выбрал наименее тощую из девиц, но все время перед внутренним взором его стояла хозяйка борделя — ее массивные бедра, расплывшаяся талия и круглые пухлые руки...
Сам того не замечая, Флоренц свернул в направлении особняка фон Ноттхаффтов и очнулся буквально за пол-квартала от дома. Медленно прошел вдоль ограды, глядя на освешенные окна второго и третьего этажа, попытался тихо пробраться внутрь, но удобного лаза не обнаружил. Но любопытство его разыгралось, и ночью в видениях Флоренца присутствовали изрядно толстые, раскормленные и расплывшиеся матроны.
А наутро он велел слуге потихоньку побродить вокруг дома фон Ноттхаффтов и разузнать побольше о Клементине фон Ноттхаффт. Любопытство его, подогретое фразой карлика, достаточно разыгралось, чтобы заявиться туда самому и посмотреть на эту девицу собственными глазами, однако Флоренц знал, что даже имея устное приглашение, появляться раньше чем через неделю было бы неучтивой поспешностью. Так что лучше сдержать нетерпение и дождаться приглашения письменного, а пока — пусть Фридхельм потрудится.
— Мне всячески расписали, сколь прелестна молодая барышня Клементина фон Ноттхаффт, но если у барышни есть заметные изъяны, то я хотел бы знать об этом до визита. Можешь оказать мне любезность и разузнать о ней побольше? Выясни что сможешь, прежде всего — относительно ее внешности.
Затем был долгий и нудный день рутины в графской приемной. Вернувшись на постоялый двор, Флоренц сгорал от нетерпения и принялся расспрашивать слугу, не дожидаясь окончания ужина.
— Итак, Фридхельм, что ты сумел выяснить?
— Господин мой, самому мне Клементину фон Ноттхаффт повидать так и не удалось. Но я сумел поболтать со служанкой из дома фон Ноттхаффтов, имя ей Марта, пока провожал ее на рынок. Она девица весьма упитанная и я решил развязать ей язык с помощью купленных на рынке сластей. План удался. Красоту Клементины фон Ноттхаффт Марта описывала примерно так же, как вам — ее мать. А еще Марта провела меня в дом и показала висящий в приемной портрет молодой барышни. На портрете изображена действительно красивая девушка, здоровая, румяная и светловолосая, и во внешности ее я не нашел никаких изъянов, разве что для своих лет она несколько полновата.
— Ага, — только и сказал Флоренц фон Фишбах. — А что именно ты имеешь в виду, говоря «несколько полновата»?
— О, сударь, разумеется, я расспросил служанку — вы же знаете этих портретистов, они часто приукрашивают изображение, чтобы польстить клиенту. У девушки на портрете имелся лишний вес, с пол-пуда или чуть побольше. Служанка честно сказала, что портрету около двух лет, и с тех пор барышня стала несколько круглее. Я, словно делая ей комплипент, поинтересовался: «Так что, теперь молодая госпожа толще, чем ты?» — ведь многим женщинам нравится, когда их называют более стройными, чем на самом деле; Марта, однако, это за комплимент не приняла и ответила — нет, теперь они с барышней приблизительно одних размеров.
Флоренц фон Фишбах всплеснул руками.
— Отменная работа, Фридхельм, но не заставляй же меня мучиться ожиданием: опиши теперь эту служанку, раз сложением она схожа со своей госпожой!
— Что ж, мне представляется, что немало времени она проводит на кухне, и аппетит, с которым она уничтожала купленные мной на рынке сласти, тому порукой. Груди ее изобильны и чрево им под стать, как и обширные бедра. Узкий проем черного входа для слуг Марта заполняет собою почти целиком.
— Иными словами, ныне юная барышня куда упитаннее, нежели изображено на портрете.
— Этот вывод, сударь, напрашивается сам собою, если только служанка говорила правду, — ответил слуга.
— Благодарю, Фридхельм. Ты мне весьма помог. — И вручил ему несколько монет. — На сегодня ты свободен.
— Спасибо, сударь, вы так щедры!
Дни тянулись с удручающей медлительностью. Флоренц фон Фишбах даже завел себе обыкновение прогуливаться в районе особняка фон Ноттхаффтов, надеясь хотя бы краем глаза увидеть служанку, а то и саму барышню. Это ему не удалось, отчего нетерпение лишь разгоралось. Но вот наконец с почтой прибыло обещанное госпожой Алоизией приглашение посетить их скромный дом. Он помнил ее слова про букет и корзинку сластей, и разумеется, сладости для упитанной юной барышни фон Ноттхаффт непременно следовало прихватить в подарок — как знать, быть может, это поможет стать ей еще несколько круглее, чем сейчас. Флоренц фон Фишбах позволил себе немного потратиться и заказал у дворцового кондитера большую коробку лучших конфет. Цена его удивила, но молодой вельможа решил, что дело того стоит.
— Поторопись же! Он может прибыть в любую минуту! — кричала Алоизия фон Ноттхаффт на свою дочь, которая слишком долго возилась с одеждами и прической.
Наконец та покинула свои покои и начала спускаться по лестнице. Ох, только и могла вздохнуть госпожа фон Ноттхаффт, это платье вот-вот лопнет прямо на ней! Но переодеваться времени уже не было...
Наконец-то. Он вышел из экипажа, облаченный в лучший свой костюм, слуга распахнул перед ним двери и впустил в приемную. Минуту спустя вышла Алоизия фон Ноттхаффт и пригласила его пройти в библиотеку. Там уже ожидали отец и дочь. Флоренц прилагал все усилия, чтобы не слишком пожирать взглядом юную барышню, ибо та оправдала все его ожидания относительно упитанности. Учтиво поклонившись, краем глаза он наблюдал за ее тяжелым реверансом. Затем немедленно презентовал букет и конфеты. Большую часть беседы взяла на себя мать, но дочь также сумела вставить несколько весьма недурственных замечаний, чем приятно поразила Флоренца, равно как и искусной игрой на клавесине. Платье барышне было изрядно тесновато, и он вволю любовался (насколько это было возможно, соблюдая правила учтивости) ее пышным бюстом, круглыми руками и широкими бедрами. Покидая особняк фон Ноттхафтов два часа спустя, Флоренц был уверен, что познакомился со своей будущей супругой. А на постоялом дворе, радостный, воображал, какие же упитанные у нее ноги, если исходить из общей ширины и пропорций бедер...
Наутро его ожидал пренеприятный сюрприз. Его вызвал господин граф.
— Дорогой мой Флоренц, — проговорил фон Тьольц, — как тебе известно, госпожа Алоизия фон Ноттхаффт выполняет для меня кое-какие щекотливые поручения.
— Да, милорд.
— К сожалению, ее усилия пока не увенчались успехом; напротив, эта женщина своей бестолковостью и дерзостью ставит под угрозу мои планы — каковые, безусловно, полностью отвечают чаяниям его величества. — Экхард Тьорринг строго посмотрел на Флоренца. — Таким образом, было бы крайне огорчительно, если бы меня — или моего секретаря — что-либо явно связывало с нею.
Флоренц не собирался ничего скрывать.
— Вероятно, сударь, вам стало известно о том, что вчера я был приглашел в гости к этой госпоже. Все дело в ее дочери: она представляется мне достойной спутницей жизни.
Граф Тьорринг знаком велел молодому человеку сесть и самолично наполнил коньяком два бокала.
— Дорогой Флоренц, есть много матерей, у которых имеются хорошенькие дочки на выданье. В настоящее же время я отсоветовал бы тебе дальнейшие свидания с этим семейством. — И сделал глоток коньяка.
Флоренц осушил свой бокал, не чувствуя вкуса.
— Да, милорд. Я буду держаться от них подальше.
— Прекрасно. Можешь возвращаться к работе.
И лишь снова оказавшись за письменным столом, Флоренц осознал, в каком оказался положении. Сердце ухнуло в бездну. Вчера он познакомился с воплощенным идеалом женской красоты и готов уже был сделать ей предложение — и вот сегодня ему велено держаться от нее подальше.
А он обязан повиноваться.
Флоренц не удивился, что граф так быстро узнал о его визите к фон Ноттхаффтам. На то он в конце концов и лучший агент его величества.
И все-таки ему хотелось хотя бы издалека полюбоваться юной пышечкой Клементиной. Так что Флоренц снова велел слуге пообщаться со служанкой и сам отправился следом. Служанку он счел девицей вполне привлекательной, хотя конечно с красотой и манерами барышни фон Ноттхаффт никакого сравнения, но по крайней мере статями они действительно совпадали, Фридхельм был прав.
По распоряжению хозяина Фридхельм выяснил у служанки распорядок дня Клементины фон Ноттхаффт, и вооруженный этим знанием, Флоренц сумел несколько раз оказаться неподалеку особняка как раз в должный час, чтобы повидать свой идеал. Однажды он видел, как она с усилиями карабкается в фамильный экипаж; в другой раз — как она прогуливается в парке у особняка, и полюбовался ее медленной покачивающейся походкой. Увы, моменты эти выпадали слишком редко, и когда Флоренцу все же удавалось увидеть ее — весь вечер после этого он лежал в постели с закрытыми глазами, воображая Клементину и играя со своим дружком. Однажды заглянул в дом свиданий, где снял самую пышнотелую из местных шлюх, и оказавшись меж ее массивными ногами и стискивая складки на жирных боках, он снова закрыл глаза и подумал о Клементине...
Увы, встретиться с нею еще раз он никак не мог.
Напрасно в особняке фон Ноттхаффтов надеялись на возвращение Флоренца фон Фишбаха. Алоизия фон Ноттхаффт чрезвычайно расстроилась, что столь обходительный и достойный господин не торопится нанести им повторный визит, и заключила, что виной всему, безусловно, чрезмерная полнота ее дочери, которая, безусловно, не может понравиться молодому человеку. Она проследила, чтобы и Гвидо фон Ноттхаффт выразил Клементине схожее мнение. Но поскольку Флоренц так и не появлялся, родители посоветовали Клементине поскорее забыть о нем и заняться собой — то есть жесткой диетой.
День за днем Клементина страдала от мук голода: мать самым строжайшим образом следила за величиной порций за столом. Наблюдай она столь же строго за перемещениями служанки Марты, возможно, это помешало бы той по ночам доставлять голодающей Клементине корзинки со снедью из кладовой. В нынешней же ситуации все усилия касаемо диеты привели только к тому, что вес Клементины перестал расти.
Потихоньку приближалось рождество.
Алоизия фон Ноттхаффт, держа подмышкой любимого мопса Геркулеса, открыла дверь в парадный зал — проверить, как идет подготовка к празднеству.
— Святые угодники! — воскликнула она. — Что это такое?
Все стулья стояли на столе, а внизу на четвереньках перемещалась служанка с тряпкой, протирая паркет характерными боковыми движениями, в такт которым покачивалась ее внушительная филейная часть. Спиной к госпоже Алоизии на раскладной лестнице стояла ее дочь Клементина, и самолично украшала статую Богородицы венцом из бумажных роз. Снизу-сзади могучие бедра девушки казались еще более объемистыми, чем обычно.
— Мама! — с полным ртом скорее промычала, чем воскликнула Клементина. Прожевала, проглотила и развернулась вполоборота. — Пожалуйста, не ругайся в парадной зале при святых!
— Барышня смеет наставлять собственную мать, значит? — подошла Алоизия фон Ноттхаффт к лестнице. — А кто, интересно, позволил тебе лопать рождественские пончики до наступления празднества!
— Да я всего-то один взяла...
Но довольное лицо девушки было для матери достаточным доказательством совершенного ею налета на корзинку с сахарными фигурками, пончиками и ореховыми пряниками.
— Ах, дитя мое, ну почему ты все время объедаешься, толстея как рождественская гусыня? Как же мне подобрать тебе достойного мужа?
— А Марта рассказывала, что есть края, где изобильные телом женщины очень ценятся...
Служанка замерла. Так вот, значит, откуда ветер дует...
— Где ты только набралась подобных глупостей?
— Но, госпожа, это правда. Мой брат...
— Чушь. В Леванте такое встречается, но здесь, если ты не заметила — Бонн, резиденция архиепископа Кельнского. У нас барышне совершенно неважно, как она выглядит, было бы приданое достойным. А вот если его нет, на жирный круп жениха не очень-то подманишь...
Речь госпожи фон Ноттхаффт прервал звон дверного колокольчика. Слуга доложил:
— К вам два господина, мадам.
Два господина оказались вельможами из приближенных самого курфюрста. И в четких и недвусмысленных выражениях огласили, что тайная деятельность госпожи Алоизии против его светлости подлежит беспромедлительному прекращению, а засим ей в течение недели надлежит покинуть пределы архиепископства Кельнского.
Алоизия фон Ноттхаффт замерла соляным столпом. И лишь через несколько минут прикусила нижнюю губу. Жизнь продолжалась.
— Изгнание — незавидная участь, но все лучше, чем темница… — Она медленно стиснула кулак. — Ничего, придет и мой час, и я подготовлю карты посильнее.
Вытерла глаза. Слез от нее не дождутся!
— А пока — в Баварию!
Алоизия поспешно вернулась в зал, пинком распахнув двери.
— Приготовления — закончить! Все украшения — по коробкам! Рождество отменяется.
Клементина с открытым ртом замерла, глядя на мать, но тут Алоизия обратилась прямо к ней:
— А ты пока можешь набивать пузо своими любимыми сладостями, сколько влезет. Чтобы в пути не проголодаться.
— Но, мама...
— Мы уезжаем. А теперь иди лопай, вопросы закончились!
Упрашивать Клементину не пришлось. Но вскоре мать коротко объяснила ей сложившиеся обстоятельства, и девушка, разрыдавшись, так и осталась сидеть в зале — и сквозь слезы продолжана уплетать за обе щеки пряники и пончики.
Там ее и нашел отец.
— Девочка моя, что случилось?
Рассказ, прерываемый всхлипываниями дочери, стал для Гвидо фон Ноттхаффта последней каплей.
— Алоизия! — заорал он и ринулся в покои супруги.
— Что ты себе позволяешь? — вопросила она… и осеклась, ибо в глазах всегда меланхолично-спокойного фон Ноттхаффта полыхала праведная ярость.
— Доигралась! Твои Господом проклятые придворные интриги наконец-то вышли тебе же боком! Ты опозорила всю нашу семью! Мы всегда были верными слугами курфюрста, а теперь я узнаю от дочери, что ты собираешься забрать ее с собой в Мюнхен? Так вот, не будет этого! Я не намерен оставаться покинутым в одиночестве супругом и позволить своей дочери быть приживалкой в чужом городе! — Гвидо фон Ноттхаффт был вне себя от гнева. — Нет уж, любезная моя женушка, ты сама во всем виновата — сама и расхлебывай это варево! Тебя изгнали волею его светлости — что ж, этого уже не изменить, но ни сам я, ни моя дочь к этому не имеем ни малейшего касательства! Убирайся в Мюнхен, или куда тебе будет угодно, и благодари небеса за то, что я позволю тебе взять мою карету и лошадей!
Никаких возражений господин фон Ноттхаффт слышать более не желал, так что на следующий день Алоизия уехала — одна. Отец и дочь смотрели вслед удаляющейся карете, Клементина рыдала навзрыд, а у Гвидо фон Ноттхаффта отъезд супруги вызвал смешанные чувства. Он очень жалел дочь, которая лишилась матери, но сам при мысли о том, что Алоизия теперь не будет ни докучать ему своими выходками, ни пускать громадные суммы на ветер, ощущал скорее облегчение. Пожалуй, без ее глупых трат на дорогущую мебель, шторы, придворные одежды, утварь и прочую никому не нужную роскошь, он сможет вскоре восстановить семейное состояние.
— Не горюй, Клементина, — проговорил он. — Вдвоем мы заживем так хорошо, как никогда ранее.
Клементина продолжала всхлипывать.
— Может, я смогу сделать что-нибудь, чтобы скрасить тебе горе утраты? Как насчет сластей от придворного кондитера?
Предложение девушка выслушала с явным интересом, и вскоре отец и дочь в легком экипаже отправились в лавку. Среди сластей и прочих вкусностей настроение у Клементины настолько улучшилось, что даже весьма значительный счет фон Ноттхаффт оплатил с легким сердцем.
Клементина фон Ноттхаффт за последние годы так раздалась вширь, а ее мать так часто ругала ее за это, что отношения у матери и дочери стали довольно-таки прохладными. Неудивительно, что девушка вскоре перестала горевать о ней. Это заметил и отец. Не так уж много времени прошло, а она снова была исполнена радости бытия. Немало помогло делу и то, что теперь Клементина могла есть сколько пожелает. Счастье дочери для господина фон Ноттхаффта было куда важнее каких-то там диет — да, она снова начала округляться, и он махнул на это рукой. Клементина и раньше не была изящной сильфидой, с этим ничего не смогла поделать его жесткая и вьедливая супруга, так что сам он не стал и пытаться. Все равно бесполезно. Кроме того, он полагал, что девушка уже достаточно разумная и сама в состоянии о себе позаботиться.
На дворе стоял месяц май, и Клементина фон Ноттхаффт при всем желании не смогла бы втиснуться в прошлогодние легкие летние платья.
Тем временем Алоизия фон Ноттхаффт давно прибыла в Мюнхен и испросила аудиенции у графа Тьорринга. Секретарь графа заранее знал, что именно она может ему поведать.
Граф Тьорринг был чрезвычайно недоволен госпожой Алоизией и изволил громко и отчетливо изложить ей степень ее интеллектуального несовершенства и неспособности должным образом исполнить вполне разумное поручение. Спустя несколько недель и еще три или четыре разговора в том же духе граф фон Тьольц тем не менее счел достойным назначить госпоже Алоизии скромный пенсион, за оказанные ранее услуги. Флоренц решил использовать представившуюся возможность и, выждав момент, когда граф находился в приятном расположении духа, осмелился задать вопрос.
— Господин мой?
— Да, Флоренц?
— Милорд, раз Алоизия фон Ноттхаффт больше не обитает в архиепископстве Кельнском и не состоит более у вас на службе ни явно, ни тайно...
— Ты хочешь знать, сколь уместным для тебя будет возобновить связь с ее откормленной дочкой? — усмехнулся граф, который крайне редко что-либо забывал. — Я знаю и ценю, что в прошлом году вопреки собственному интересу ты по моему слову порвал с вышеупомянутым семейством. Коль скоро Алоизия фон Ноттхаффт по собственной глупости убралась из общего расклада, в нынешней ситуации никаких препятствий для этой связи я более не вижу. Кроме разве что габаритов юной барышни, которая, как я слышал, за последние месяцы еще больше раздалась в объеме. Если так будет продолжаться и дальше, она вскоре ни в одни двери не пройдет.
— Спасибо, милорд! — Флоренц сам не заметил, каким воодушевленным стал его голос от этих последних слов. — Я охотно съездил бы в Бонн, а габариты юной барышни мне никаких трудностей не доставят. Даже наоборот.
— Понятно, — рассмеялся граф. — Ты весь в деда.
— Не совсем понимаю, ваше сиятельство.
— У твоего деда, Георга фон Фишбаха, имелись подобные склонности.
— Но моя бабушка...
— … была стройной, я знаю. Но у твоего деда имелись весьма упитанные служанки и кухарки, которые нередко согревали его постель. О твоем деде говорили, что у него самые откормленные слуги во всей Баварии.
Флоренц фон Фишбах решил при первой же возможности поговорить по душам с дедом Георгом — тот, вопреки более чем преклонным годам, был еще вполне в здравом уме и почти крепкой памяти. Однако сперва нужно решить главный вопрос.
— Господин граф, когда вы сможете обойтись без моих услуг на достаточно долгий срок, чтобы я сумел съездить в Бонн?
— Что ж, полагаю, ближе к концу лета я смогу без тебя обойтись недельки четыре.
Гвидо фон Ноттхаффт готовился к осмотру своих владений, которым столь долго вынужден был пренебрегать. Весной он несколько беспокоился, сумеет ли дочь все это время выдержать одна. Однако же Клементина пережила расставание с матерью, повзрослела и сама принялась вести семейное хозяйство, чем дальше, тем увереннее. Господин фон Ноттхаффт с удовольствием отметил, что общий доход заметно вырос — Клементина, в отличие от матери, не была склонна к излишней роскоши, разве только стол при ней накрывали куда более обильный. Девушка с неизменным аппетитом уплетала сласти и заметно поправилась. Гвидо фон Ноттхаффт порой сомневался, чем для нее все это закончится. Но поскольку он и сам вынужден был заказать себе новый жилет — этого требовал округлившийся живот — подобные сомнения он оставил при себе.
Без стоящей над душой матери его дочь выросла не только вширь, но и повзрослела, она вполне разумно подходила ко всем финансовым вопросам — и к июню у Гвидо фон Ноттхаффта не было никаких сомнений, может ли он на целых два месяца покинуть городской особняк, оставив Клементину главой дома.
Поздно вечером в конце августа утомленный донельзя Гвидо фон Ноттхаффт вернулся из поездки. В нескольких милях от города у экипажа сломалось колесо, и пока его починили, миновало полдня. Он собирался вернуться еще до ужина, но увы. Слуг господин фон Ноттхаффт отослал отдыхать — они и без того устали, ремонтируя экипаж. Кучер задал корму лошадям, а сам хозяин дома решил, что он ничем не хуже лошадей и тоже может подкрепиться, для чего и направился прямо в кладовую — там наверняка найдется то, что можно съесть сразу и без предварительных кулинарных экзерсисов. В кладовой он нашел кусок ветчины, сделал солидный бутерброд на пол-ковриги и нацедил из бочки кружку пива. Потянувшись на верхнюю полку за пончиками, Гвидо фон Ноттхаффт услышал за дверью тяжелые шаги, а потом увидел свет. Служанка, подумал он — но свеча озарила круглое лицо его дочери.
— Папочка? Ты откуда? Все-таки сумел добраться!
— Да, девочка моя, поездка была долгой, сломалось колесо и я остался без ужина, вот и решил немного перекусить.
— Как хорошо, что ты все-таки приехал! А у нас тут с ужином все было хорошо, но я все равно зашла за парой вкусностей.
— Ну так возьми и себе, поедим вместе.
Отец глазам своим не поверил, видя, как Клементина буквально протискивается в кладовую. Ему самому дверь чрезмерно узкой не показалась. В ожидании дочери он устроился за столом для слуг, она вскоре присоединилась с полным подносом сладкого. Гвидо взглядом попытался измерить ее габариты. Два месяца назад Клементина была более чем округлой, но с тех пор раздалась вширь настолько, что иначе как «толстой» назвать ее было просто немыслимо. Тяжело дыша, она плюхнулась на деревянный табурет, пожелала отцу «приятного аппетита» и принялась уписывать вкусности за обе щеки.
— Господи, Клементина, ты что, снова поправилась?
Девушка с невинным видом на него посмотрела.
— Да, папа, немного поправилась. А что, тебе не нравится? — И игриво опустила взгляд.
— Да нет, просто удивился. Вроде не так уж долго меня не было, чтобы ты так округлилась.
— Ну, я тут хорошо кушала.
— Да уж вижу...
Гвидо фон Ноттхаффт задумчиво смотрел, как дочь продолжает лопать сладости. На ее платье по бокам появились новые вставки — явно необходимые, ибо даже после такой доработки оно вовсе не казалось на могучих телесах Клементины слишком просторным. Живот ее упирался в край стола, а бедра с обеих сторон свисали с отнюдь не узкого табурета. Поглощая сладости горстями, девушка дышала все тяжелее и тяжелее, но остановилась лишь, полностью очистив поднос.
После сытного ночного перекуса оба отправились спать. Клементина медленно шествовала вперевалку, и идущий позади Гвидо снова поразился, насколько же растолстела его дочь. Даже считая только эти два месяца… Под тонкой тканью домашнего платья ее жиры ходили ходуном, подобно бурным волнам, каких никогда не ведал спокойный Рейн.
Наутро господин фон Ноттхаффт сел проверить счета, и удивился еще раз. Расходы на сладкое и вообще на продукты заметно выросли, пришлось также оплатить необходимые услуги портного — вполне очевидно, почему, — однако общий итог семейного бюджета оказался куда лучше, чем при расточительной Алоизии.
А потом, разбирая письма, он просто поразился. Среди конвертов было послание от господина фон Фишбаха. Взломав печать, Гвидо фон Ноттхаффт поспешил его прочесть. Флоренц фон Фишбах сообщал, что в середине сентября хотел бы нанести им визит, если только тому не будет возражений, о каковых просит уведомить своевременным письмом. Он приносил свои искренние извинения относительно своего отсутствия в прошлом году и выражал надежду на то, что ему будет дозволено встретиться с молодой барышней.
Гвидо фон Ноттхаффт немедленно вызвал дочь.
— Клементина, ты еще помнишь Флоренца фон Фишбаха?
— Да, папа, хорошо помню.
— Как тебе показался этот молодой человек?
— В прошлом году, когда он был у нас, он был очень милый.
— Что ж, он написал мне и сообщил, что желал бы еще раз повидать тебя.
Господин фон Ноттхаффт внимательно наблюдал за дочерью.
— Правда? Какая приятная неожиданность!
Он хорошо знал свою девочку — она не притворялась. Клементина обрадовалась письму и охотно еще раз повидала бы его автора. Так что он легко сочинил ответное благожелательное послание Флоренцу фон Фишбаху.
А за обедом Клементина еще раз поразила его видимым отсутствием аппетита, чего с ней отродясь не случалось. Господин фон Ноттхаффт спросил напрямик, и получил ответ:
— Я за последний год немного поправилась, и очень волнуюсь: а вдруг он решит, что я слишком толстая.
— Девочка моя, если ты в прошлом году не показалась ему слишком толстой, то и теперь все будет в порядке.
— Ты правда так думаешь, папа?
— Разумеется, иначе бы я так не сказал. С чего вообще тебе в голову пришла такая мысль?
— Нашу служанку, Марту, бросил жених, сказал, что она слишком толстая. Она так расстроилась...
— Это правда? — Гвидо фон Ноттхаффт внимательно взглянул на служанку, которая как раз проходила рядом. За последние месяцы та также округлилась, хотя до статей хозяйки-Клементины теперь уже явно не дотягивала, та попросту лопалась по швам. — Марта, мне тут дочка рассказала о твоем женихе — он действительно решил, что ты слишком толстая?
Служанка смущенно моргнула.
— Да, сударь. С тех пор, как я работаю у вас, я несколько пополнела, и мой Мартин теперь ищет себе другую, постройнее.
— А насколько толстой ты была, когда вы только познакомились?
— О, тогда я была почти тростинкой. В доме у нас еды никогда не бывало вдосталь, когда отец умер, мать едва тянула хозяйство. И лишь благодаря роскошной кухне у вас в доме я несколько округлилась, а теперь Мартин меня бросил и я просто не знаю, как быть...
— Спасибо, Марта, это все, что я хотел узнать. Не печалься, ты найдешь себе другого, а пока можешь отдохнуть.
Служанка удалилась, а Клементина полюбопытствовала:
— Папа, к чему все эти вопросы?
— Сейчас объясню, дочка. Служанку бросил жених из-за того, что она слишком располнела, и ты боишься того же. Вот я и выяснял, есть ли различие в том, как вы располнели.
— И что же ты выяснил?
— Ты сама все слышала. Марта познакомилась с женихом, когда была еще стройной. Теперь она располнела и он ее бросил. С Флоренцем фон Фишбахом тебе нечего бояться того же.
— Но почему ты так решил?
— Все очевидно. Когда вы с Флоренцем фон Фишбахом впервые встретились, ты уже была толстой. И он явно ничего не имеет против округлых форм.
— Да, но ведь я с тех пор еще пополнела?
— Дитя мое, что-то ты сегодня туго соображаешь. Конечно же, ты пополнела, и куда сильнее, чем я мог себе представить. — Клементина покраснела, а отец продолжал: — Однако же, разница между толстой и очень толстой женщиной куда менее заметна, чем между стройной и толстой.
— То есть ты тоже считаешь, что я слишком толстая? — расстроилась девушка.
— Не принимай близко к сердцу. То, что за последний год ты заметно поправилась, ты и сама знаешь. — Клементина осторожно кивнула. — Важно другое: для господина фон Фишбаха «слишком толстой» ты не стала.
— Ты в этом уверен?
— Практически уверен.
Клементина явно обрадовалась.
— Так что кушай как следует, девочка, не мори себя голодом.
И все последующие дни барышня фон Ноттхаффт строго следовала этому наставлению.
К знаменательному дню второго свидания с Флоренцом отец решил подарить Клементине новое платье. У портного глаза на лоб полезли, когда он увидел габариты юной барышни, а чтобы точно измерить наиболее выдающиеся обхваты, помощнику пришлось сбегать за второй мерной лентой — одной не хватало. Пораженный мастер удалился, сам не веря собственным записям, но через неделю он вернулся с новым платьем, которое село на Клементину как влитое, идеально соответствуя пышным формам барышни фон Ноттхаффт.
Итак, она сидела в своих покоях и ожидала его появления. Массивный бюст, поддерживаемый снизу корсажем платья, образовывал могучее декольте, а корсет был затянут ровно настолько, чтобы не стеснять дыхания. Зато все жиры на спине были должным образом утянуты, а живот выпирал не слишком заметно. Более того, в новом платье у Клементины образовалась вполне явственная талия — во-первых, портному удалось обеспечить правильное сочетание цветов, а во-вторых, бедра барышни были настолько широки, что расположенная над ними талия казалась почти стройной. Округлые руки и плечи оставались обнаженными, локоны должным образом завиты, а пухлое лицо с двойным подбородком искусно напудрено.
В дверь позвонили. От нетерпения девушка едва дышала.
Отец встретил молодого господина фон Фишбаха, и минут через пятнадцать вежливой беседы вызвал дочь, дабы та присоединилась к ним.
Равно от нетерпения сгорал и Флоренц фон Фишбах. Когда он услышал от графа о том, что Клементина продолжает полнеть, любопытство его разыгралось, и вот хозяин вызывает дочь и она сейчас войдет сюда — сердце Флоренца замерло. А когда она, во всем своем роскошном великолепии, тяжело переваливаясь с боку на бок, вступила в библиотеку — душа его пустилась в пляс. О да, графу не соврали, девушка действительно стала заметно толще, чем прежде. Флоренц открыто любовался новыми складками Клементины, которые вшитый в платье корсет удерживал в относительном покое, но зато выше и ниже они самым завлекательным образом колыхались от малейшего телодвижения. Он поднялся, поцеловал ей руку и наигалантнейшим образом сопроводил к кушетке, достаточно основательной, чтобы выдержать эту роскошную тяжесть.
В течение всей беседы Флоренц не мог оторвать взгляда от Клементины. В прошлый раз он нашел девушку безусловно прекрасной, особенно в том, что касалось ее округлых форм; сейчас она растолстела настолько, что красота ее попросту ошеломляла.
И вечером он сделал предложение, на которое и отец, и дочь фон Ноттхаффт охотно ответили согласием.
Дрожа от предвкушения, полураздетый Флоренц стоял под дверью в спальные покои и в замочную скважину смотрел, как служанка помогает разоблачиться его с-сегодняшнего-полудня-как-супруге. Он пожирал взглядом складки на ее спине, любовался ее широкими бедрами и колышущимся чревом. Вот на пол с шорохом упала юбка, и новобрачный впервые увидел обнаженные ноги Клементины. Массивные, объемистые, подобные двум разбухшим колоннам. Упитанное чрево барышни — нет, уже госпожи фон Фишбах! — свисало так низко, что полностью скрывало ее тайные места.
Пораженный ее изобильными прелестями, Флоренц заметил, как восстала его мужская плоть.
На Клементину надели ночную сорочку, и она тяжело покатилась к двери, дабы впустить в покои супруга и господина своего. Он поспешно отскочил от замочной скважины и присел на стул, готовый достойно встретить свою любимую.
Многие женщины просто сбросили бы ночную сорочку на пол одним движением плеча. Но Клементина с ее объемистыми бедрами вынуждена была стягивать сей декоративный элемент облачения новобрачных через голову, и Флоренц воспользовался случаем, чтобы еще раз полюбоваться всеми ее обнаженными прелестями, а заодно несколько ослабить давление на собственное затвердевшее мужское достоинство. Между ними оставалось лишь несколько шагов. С каждым тяжелым шагом все складки ее сала колыхались и вздрагивали, и эту симфонию соблазнения не скрывала теперь даже самая легкая одежда. Из-за разбухших бедер супруга шествовала вперевалку, одна нога, потом другая, а объемистое чрево ходило ходуном вправо и влево. Быстрым движением Клементина сцапала Флоренца за самую выдающуюся часть тела, коей сейчас был отнюдь не нос, улыбнулась и не без усилий опустилась перед ним на колени. Не так уж много времени ей понадобилось, чтобы выпустить первую толику его семени.
Затем наступила очередь Флоренца. Уложив супругу на кровать, он велел ей завести руки за голову и откинуться на подушки, а потом принялся ласкать все ее многочисленные складки, теребить их и целовать, пока она счастливо вздыхала, тая под его ласковыми руками, а затем он опустился ниже, раздвинул ее ноги, приподнял складку чрева и коснулся языком священной расщелины, отчего Клементина радостно застонала. Между ее разбухшими бедрами было горячо, тесно и влажно. Стискивая складки на ее боках, Флоренц снова и снова языком теребил бугорок наслаждений в глубине, а она стонала все более громко и страстно, и как раз когда эти стоны свидетельствовали о том, что вершина уже близко, мужское достоинство его достаточно воспряло, чтобы продолжить исполнение супружеского долга наиполнейшим образом...
И чтобы новобрачные наконец замерли, насладившись друг другом до полного изнеможения, понадобилось немало времени.
А год спустя Флоренц стоял перед ложем и любовался разбухшей как шар Клементиной, которая только что подарила ему первенца.