Кавай
Кавай
(Cute)
Она кавайная?
Несмотря на всю ее любовь к анимешкам — нет, повторяю я. Жирные, раскормленные, тучные телеса, вываливающиеся из покрытой пятнами соуса, влажной от пота и слишком тесной одежки — далеки от какой бы то ни было привлекательности, как ни глянь. Она тянется за очередным куском, ее рука, а вслед за рукой и половина тушки, дрожат от усилий. Она пыхтит, утомленная тяжкой необходимостью поднять слишком тяжелую руку, и начинает жевать, отчего раскормленная шея активно колышется, пока она закрывает рот, пальцами и губами заталкивая в рот весь кусок сразу, постанывая от удовольствия, и дожевывает кусок.
А я наблюдаю за всем этим. Пузо, развращенное годами чревоугодия, издает ленивое урчание, пока она ерзает на кушетке. Прынцесса, блин.
За эти годы она изрядно выросла, и в основном таки вширь. По паспорту еще и восемнадцати нет, а сала килограммов под двести, если не больше.
Наклоняет голову, отчего ее раскормленная шея становится еще толще — бесполезно, раскормленные сиськи и разбухшее пузо выросли настолько, что кроме них, она внизу практически ничего и не видит.
— У меня тут картошка упала, помоги найти?
Взглядом нашариваю в целом сонме оберток и картонок тот самый ломтик жареной картошки.
— Не вопрос.
Она быстро запихивает его в рот — «быстро поднятое не считается упавшим» — и продолжает лопать. Жует, тяжело дыша, на лбу испарина, и все ее телеса ходят ходуном. Привлекательности нет и близко. Но — чистый кавай.
Кожа ее, спасибо молодости, практически безупречная, хотя ее и распирают центнеры жира. Телеса ее гипнотически колышутся, когда она ерзает на диване, пытаясь устроиться поудобнее. Пыхтя от сего нелегкого занятия, она тянется за шипучкой и, сомкнув на бутылке толстые пальцы, одним длинным глотком выдувает пару сотен калорий, не отрывая взгляда от телеэкрана.
Тихое «ик», и она продолжает лопать, а я снова располагаюсь рядом с ней на диване. Тесновато, должен заметить, слишком уж широко раздвинуты ее бедра — мало того, что сами по себе они более чем объемистые, так еще и бездонная утроба чрева давит на них сверху, раздвигая еще сильнее.
Так и тянет прикемарить под ее теплым и мягким бочком… однако я понимаю, что еще немного, и еда закончится, а потому мне надо встать и принести еще. Что-то я отвлекся.
— Господи, я сейчас постоянно такая голодная, не думаю, что смогла бы перестать есть, даже если бы захотела… живот просто...
— Нет ничего дурного в хорошем питании, — сообщаю я.
На кухне дожидается большая пицца, которую я и доставляю прямо к дивану. Хихикнув, она благодарно пыхтит, вся колышущаяся, разрумянившаяся — наверное, от усилий.
Моя обжора… Чувствую, как мой парень там, внизу, активно трется о шорты. Скрыть такое от нее стоит мне больших нервов, но скорее всего, она ничего и не замечает, все ее внимание сосредоточено на ином.
— О, пепперони! Обожаю!
Пухлые пальцы, перепачканные маслом, поднимают ломтик пиццы над ее ртом, роняя капли соуса в сочные полуоткрытые губы. Ломтик опускается на ее язык, и она принимается жевать, а все ее лицо и тело трепещут, словно включаясь в процесс. Взгляд ее, как всегда, где-то еще, стеклянный, отстраненный, она предается чревоугодию, крайне мало волнуясь насчет своей внешности или здоровья. Волосы ее тускловаты — несколько дней не мыла голову. От нее не воняет, ничего подобного, просто ей лениво так долго находиться в стоячем положении, так что полностью под душ она влезает только когда совсем никак. Замечаю случайно несъеденный кусочек у нее в пупке, и еще один, между грудей; так и тянет собрать их языком прямо оттуда, но я беру себя в руки, пусть и не без труда. А мой парень все активнее шевелится.
Взять бы это ее пузо да как следует потискать...
— Так, надо отлить...
Доев ломоть пиццы, она облизывает губы и начинает нелегкий процесс перехода в вертикальное положение. Начинает с переползания поближе к краю дивана, но ее собственный вес приковывает ее к месту, так что приходится предпринять вторую попытку, на этот раз — ерзая на ягодицах вправо-влево, каждый раз продвигаясь по сантиметру-два вперед.
Это ей удается, но ценой немалых усилий. Она тяжело, с присвистом заглатывает кислород, сражаясь с собственной тяжестью, жирами и ленью. При этом угрюмо рычит, вытягивая вперед разбухшие от сала руки, чтобы максимально перенести вперед центр тяжести.
На ее раскрасневшейся мордочке замечаю ручейки пота, губы плотно сжаты. Делает краткую передышку — бесполезно, все равно задыхается и потеет, стоит начать продвижение снова. Наконец пытается подняться — дважды, и дважды терпит неудачу, ее пузо ходит ходуном, как и все прочие раскормленные телеса, звучно шмякающиеся друг о дружку. Тяжело дышит, с великими усилиями заполняя кислородом все поры своей раскормленной тушки, пытается встать в третий раз — и снова никак. Отдышавшись, скрещивает пухлые руки на объемистом животе.
— Можешь помочь?
Поднимаюсь, хватаю ее за скользкие от еды ладони и помогаю подняться. Сказать, что она не в форме — это ничего не сказать. Что духом, что телом, сама уже почти ничего сделать не может и просит помощи… Не то чтобы я так уж возражал.
Смотрю, как покачиваются туда-сюда ее раскормленные окорока, пока она вперевалку движется к ванной комнате, затем поворачивается боком, чтобы протиснуться в дверь, и закрывает ее за собой. Несколько минут спустя выходит и, пыхтя от усилий всю дорогу до дивана, плюхается на него, окончательно выбившись из сил. В такие мгновения ей как никогда нужен помощник, а всему виной лень и чревоугодие.
— Еще голодная?
— Угу, — отвечает она, ожидая, что я сейчас скормлю следующий кусок ей прямо с рук, и так я и делаю.
Она продолжает есть, медленнее, но все так же уверенно. Подбирает пухлыми пальчиками несколько ломтиков пепперони, съедает, а потом вылизывает пальцы начисто. Массивный двойной подбородок волнующе дрожит.
Так, моему малышу точно хватит. Ему срочно надо наружу, пойду-ка я к себе наверх...
— Ты уже спать?
— Ага, спокойной ночи, сестрица.
Сплошной кавай.