Изменяющийся идеал

 Изменяющийся идеал

(More than an ideal)

Мы повстречались на какой-то вечеринке, просто оказались за большим столом друг против друга. Нет, это не было любовью с первого взгляда — я сперва ее не то что не заметил, но так, скользнул взглядом: я пришел сюда со своими друзьями, она со своими, нам было что рассказать и о чем послушать… в общем, прошло больше часа, когда я наконец посмотрел на нее во второй раз.

Не ослепительная красавица, нет. Если бегло взглянуть, так ничего особенного — но вот если присмотреться повнимательнее… Знаете, все эти топ-модели, которые привыкли быть в центре внимания — да, центр, но с ними пообщаешься минут пять, и все, дальше незачем и не о чем говорить. А эта была другой: в толпе почти не разглядишь, и если вот так вот пройти, не обратив на нее внимания, то через десять минут вовсе забудешь, что она тут вообще была. Зато если провести с ней некоторое время, она так западает в память, что остается навсегда.

Этому эффекту способствовало все. Внешний вид, стиль одежды, личность. Четкое и скульптурное лицо, лишенное этих фотомодельных гримасок, которое воспринимается не сразу, зато потом не становится скучным. Волосы не то темно-русого, не то светло-каштанового оттенка — банально, по мнению большинства, и самое то конкретно для нее, — достаточно длинные, чтобы кончики локонов падали ниже столешницы, на которую она опиралась локтями, мягко-шелковистые, но при этом пышные, почти прямые, но не идеально, и как бы «естественно растрепанные». Слегка пухленькая, примерно такими могли быть голливудские актрисы, если бы не сидели на жесточайших диетах, а для мира за пределами телеэкрана — разве что чуть побольше нормы, и судя по ее позе, уверенности и планомерному поеданию чипсов и орешков, эту норму она глубоко имела в виду.

Через некоторое время мы уже общались о том о сем, а потом и вовсе забыли об окружающих и переключились друг на друга. У нас оказалось немало общего, у нее хватало любопытства, подкованности и энергии сделать интересной практически любую тему, от философских мудрствований до газетных штампов. Через полчасика мы уже понимали друг друга с полуслова и заканчивали предложения друг за друга.

Время за разговором текло как-то слишком быстро, и вот за столом остались лишь мы вдвоем — остальные ушли танцевать или сбежали к барной стойке за добавкой горячительного. Внезапно и совершенно неожиданно она попросила меня пересесть на другую сторону стола, рядом с ней.

— Зачем еще? Говорить через стол даже удобнее.

— Я хочу кое-что тебе показать.

Я поднялся, не без труда обошел длинный стол и проследил за ее взглядом, направленным вниз. Оказалось, что ее вес также не очень-то угадывался с первого взгляда. Живот оказался настолько большим, что я даже принял ее за беременную. Конечно, этого вопроса я не задал, догадываясь уже, что был бы не первым. Да и судя по довольно-таки массивным бедрам, дело не в беременности, а в общей корпулентности. Да, «выше стола» она выглядела килограммов на пятнадцать-двадцать поменьше, чем на самом деле.

— Просто хотела, чтобы ты увидел вот это, — указала она на свой живот. — Уже не раз бывало, что парень, который сидит напротив меня, поболтав о том о сем, явно выказывает интерес к дальнейшему продолжению и приглашает меня на танец. А как только я встаю и он видит, что меня чуток побольше, чем он полагал — тут же извиняется и дает задний ход.

— Значит, твои габариты дают определенное преимущество. Помогают отфильтровывать всякий мусор. — Мы оба похихикали. — Что до меня, думаю, ты уже поняла, что беспокоиться не о чем. Мне очень понравилось беседовать с тобой, и как этому может помешать твой вес? Меня интересуешь ты сама, твоя личность. А цифры на весах — просто один параметр из очень и очень многих.

— Ты, конечно, все правильно говоришь, но этот параметр все же очень важен в плане того, насколько тебя считают привлекательной, — она чуть покраснела, осознав, что именно сказала. — Я имею в виду — даже если не планируешь развития событий, привлекательность все-таки не последнее дело в повседневной жизни.

— Да, но на нее влияет многое. Если тебе интересно мое мнение, я имел дело с разными девушками — от очень худых до более чем корпулентных. Идеальные женские пропорции, по моему мнению, это где-то под восемьдесят кило при росте метр шестьдесят, но по-хорошему тут не в размерах дело, а в том, полагаю, насколько удобно женщине в собственном теле. Я бы даже сказал, что даже относительно стройная девушка может восприниматься как «слишком толстая», потому что с первого взгляда видно, что ей не по себе быть такой.

— Знаешь, многие женщины моих пропорций сказали бы «просто у меня такой обмен веществ», и наверное, кое у кого так и есть. Но будь у меня обмен веществ ниже нормы или даже нормальный — да я б уже в двери не пролезала! Я всегда много ем, собственно, почти постоянно что-нибудь жую. И я всегда была пухленькой, но раньше, сколько бы ни ела, больше не поправлялась. Только где-то год назад пришлось пропить один препарат… в общем, там предполагался побочный эффект в плане десятка лишних килограммов. Так и оказалось. Тогда я впервые в жизни попыталась ограничить себя в еде. Не помогло, вес все равно рос. Ну а раз я толстею, если ем мало, и толстею, если ем много — какой смысл заморачиваться? Вот только когда курс лечения закончился, я все равно продолжала поправляться, хоть и медленнее. Боюсь, вскоре придется взять себя в руки и серьезно заняться собой. Для моих метра шестидесяти восемьдесят шесть кило — уже многовато… но это я понимаю умом, а телом реальной необходимости не чувствую. Правда, если не влезу в очередную пару брюк, необходимость такая может и появиться!

И выразительно подергала за пояс брюк, которые сидели не то чтобы в облипку, но и свободного пространства в них оставалось немало.

— Впрочем, даже и тогда, полагаю, это вот пузо никуда не денется. Во всяком случае, не за пару-тройку недель. И раз уж я такая, какая есть, выбор у меня невелик: или устраивать по этому поводу истерики, или принять себя нынешнюю. Что я выбрала, сам догадайся, — ласково погладила она себя по округлому животику, — но как ты прекрасно понимаешь, вот это вот — не я, не моя суть. И я не случайно подняла этот вопрос лишь после долгого разговора… Однако все же, хоть это и не вся я, но довольно существенная часть меня, часть моей жизни, часть моих забот, так что...

— Я понимаю, — прервал я. — Обычно девочки не говорят с мальчиками о своем весе.

— Да, но я хотела, чтобы ты познакомился со мной и с этой стороны.

— А заодно проверила, что я об этом думаю, так? Не беспокойся. Если тебе нелегко заставить себя скинуть эти двадцать или сколько там кило — ну и не надо. Лучше быть толстой и счастливой, чем тощей и несчастной.

— Эй, не плагиать моих фраз, я сама хотела сказать именно это! Я это регулярно себе повторяю, особенно когда испытываю кризис уверенности в себе. Очень способствует внутренней мотивации.

— Забавно, как мы переводим скользкие вопросы вроде веса в жизненную философию.

Мы обменялись улыбками. Потом посмотрели по сторонам — народ уже начал расходиться, — и она вернулась к теме:

— Чуток философии не повредит. Может, даже на пользу пойдет, чтобы не отрываться от реальности, погружаясь в фантазии. Знаешь, как-то я пыталась встречаться с парнем, которому нравилось быть со мной, он говорил, что с такой вот кругленькой — это самое то… и при этом ему было стыдно знакомить меня со своими друзьями. А ведь я тогда была чуть постройнее нынешнего. Наверное, ему нравилось прижиматься в постели к кое-кому мягонькому, но на людях он хотел блистать в обществе девицы модельных статей. В общем, я послала его подальше.

— Что ж, позволь доказать тебе, что я не такой. Давай выйдем в люди — сама решай, когда и куда, — только надень самые тесные штаны, в какие только втиснешься, и блузку, которая слишком короткая и не прикрывает твое пузико, а перед этим ты как следует покушаешь или выпьешь побольше воды, чтобы казаться еще толще, чем на самом деле. И ты убедишься, что мне в твоем обществе будет совершенно не стыдно.

— Ты это нарочно, чтобы взять «на слабо»?

— Нет, нарочно, чтобы воспользоваться возможностью раскрутить тебя на еще одно свидание и узнать тебя поближе.

Следующим вечером мы отправились на концерт под открытым небом. «На слабо» она не раскрутилась и не оделась в слишком тесные шмотки, но юбка и футболка определенно не скрывали ее округлостей. Концерт был приятным, а еще мы встретили там знакомых и решили потом продолжить вечер в ресторанчике по соседству. Я успел пообедать и заказал себе только десерт. Она, очевидно, нет, потому что взяла большую тарелку супа, целое блюдо свиных ребрышек с печеной картошкой и пирожное на десерт, и слопала все это очень быстро. Судя по глазам, она бы съела еще что-нибудь, но не решалась сделать дополнительный заказ. Еще пару часиков мы сидели там и болтали, а потом я пошел провожать ее домой, благо и жили мы оба неподалеку.

По дороге попался киоск с хот-догами, и она, глядя на вывеску, замедлила шаг — но ничего не сказала.

— Хот-дог будешь? — спросил я. — Я бы взял штучку, а то десерт заказал маленький — не думал, что так долго просидим.

— Да, я тоже, пожалуй, один съела бы. А то торопилась на концерт и не успела как следует пообедать, так что хот-дог сейчас в самый раз.

Очереди не было, так что я вернулся через минуту, одну булочку с сосиской передал ей, от второй откусил кусочек сам. Она проглотила свой хот-дог, когда я не съел и половины, и голодным взглядом уставилась на недоеденный остаток.

Я взял ее за руку.

— Послушай. Будь сама собой, не притворяйся. Я хочу видеть настоящую тебя, так что, пожалуйста, не веди себя как-то иначе только потому, что я с тобой. Я же вижу, что ты голодная, но стесняешься взять больше — что в ресторане, что здесь. Так что я сразу купил тебе два хот-дога, ведь ясно было, что одного не хватит. — Достал из пакета заначенную булочку с сосиской и презентовал ей. — Если бы ты была сейчас одна и не стала его есть — не ешь, но если бы меня сейчас рядом не было и ты съела бы и второй, то не стесняйся.

— Спасибо, — чуть покраснев, проговорила она.

После этого мы стали встречаться, потихоньку выстраивая настоящие отношения. Мы не спешили, но и не сдерживали себя ни в чем, так что через месяц нам уже казалось, что мы знакомы многие годы. За это время мы немало друг о друге узнали, и ее вес никогда не был в центре внимания. Однако, когда мы как-то готовились у нее в апартаментах к очередному выходу в люди, она после душа подзадержалась в ванной. Я заглянул полюбопытствовать, как там моя хорошая, и обнаружил ее на весах, задумчиво втягивающей пузо и затем выпячивающей обратно, при этом обе руки неустанно пощипывали слой мягкого жирка.

— Уже восемьдесят девять, если тебе вдруг любопытно.

— Не волнуйся, все у тебя в порядке. — Я, как всегда, когда успокаивал ее, устроил ей легкий массаж спины, при этом время от времени мои ладони ласкали ее бока и касались выпуклых боков пузика. В первый раз, когда это случилось, она напряглась, но потом привыкла и уютно растекалась под моими движениями.

— Да я не волнуюсь. Просто это так странно… Когда начала поправляться, мысленно обозначила себе порог «девяносто, и не дальше». И вот этот порог уже совсем рядом, рукой подать, а я думаю: и чего я, дура, так боялась? Ведь ничего особенного. Или все-таки что-то особенное есть? Тогда надо поскорее его перейти и посмотреть, что будет.

— М-да, а все мое дурное влияние. Может, мне следовало врать тебе и шпынять тебя за то, что ты такая толстая, может, ты и не похудела бы, но хотя бы не поправлялась дальше. Увы, ничего не могу с собой поделать: я считаю, что ты просто великолепная именно такая, какая есть. Помнишь, я тебе говорил об идеальных женских пропорциях? С тобой эти пропорции несколько изменились, еще немного, и будут в точности как твои. Но даже если и нет, не переживай, мой идеал женщины всегда был «пухленькая и с длинными волосами», но когда я встречался с одной девчонкой — кожа да кости, и стрижка ежиком, — пока мы были вместе, я считал ее самым прелестным созданием в этой части вселенной.

— Твое это влияние или нет, я уж не знаю, но… вот нет у меня никакого желания худеть, хоть тресни. Просто хочу быть прежней собой, когда я уже привыкла, что никогда не буду худой, и при этом могла лопать сколько угодно и не беспокоиться, что толстею.

— Знаешь что? — я развернул ее лицом к себе и взглянул прямо ей в глаза. — Перестань волноваться. Перейдешь ты свой страшный порог в девяносто кило или нет — там посмотрим. Если перейдешь, тогда и будем решать, как нам дальше жить, чтобы ты не толстела, раз не хочешь.

Жизнь текла своим чередом, и всякий раз, когда она вновь влезала на весы — стрелка показывала все большие числа. И всякий раз мы оба чувствовали, что сейчас она вот самое то, практически идеал, а вот еще пара кило будут, наверное, лишними. И пару кило спустя все повторялось. Для нее «лишними» становилось то, что приходилось в очередной раз беспокоиться, как бы влезть в очередную шмотку, а для меня — что приходилось прикидывать новый вес на старый идеал. И как она потихоньку разбиралась с трудностями гардероба, так и я осознавал, что старый идеал, который чуть вырос вширь, оказался не хуже, а даже наоборот, потому как то, чего «слишком много» для всякой другой женщины, для нее было идеальным.

Теперь ее уже нельзя было принять за беременную даже выше талии: она росла вширь, руки и плечи округлялись, пополнел и бюст, который и раньше был далеко не плоским, просто не в ее стиле было носить одежки с большим вырезом. Еще один штришок к общему «не рассмотреть с первого взгляда». Так что лишние килограммы идеально распределялись по всему телу, а она почти всегда оставалась такой же счастливой, уверенной в себе и энергичной — и я просто не мог себе представить, чтобы она начала худеть. Не ее это было, и все.

Мы не поднимали вопрос ее веса или привычек в еде, разве что пара комментариев «еще раз такое случится, и придется мне следить за тем, что я заказываю», ну а я принял ее такой, как она есть — не только словами, но и тем, как я ласкал ее живот, когда мы лежали в обнимку, что куда лучше любых слов. Нам было о чем поговорить и помимо этого, я говорил истинную правду, так что ее неутолимый аппетит и медленно растущая вширь фигура (которая росла бы вширь куда активнее, если бы не ее активный обмен веществ) были просто забавной подробностью на фоне прочих выдающихся особенностей личности.

Не было ничего удивительного в ее кулинарных талантах — у любителей хорошо покушать такое не редкость. Я, со своей стороны, повар никакой, могу разве что слепить бутерброды или сварганить что-нибудь простенькое, тщательно следуя инструкциям, как при лабораторном эксперименте. А вот у нее к этому делу был талант, она могла свободно импровизировать и всегда находила великолепное сочетание вкусов. Однажды она поэкспериментировала с моим любимым рагу по маминому рецепту, и сотворила истинный шедевр — достаточно близко к оригиналу, чтобы узнать, и достаточно своего, чтобы это не было плагиатом. Я просто аплодировал ей, попробовав первую ложку. Ей тоже понравилось — она слопала полную миску, потом встала, чтобы убрать кастрюлю, передумала и набрала себе добавки.

— Я вроде и наелась, но уж очень вкусно, не могу оторваться! Если у твоей мамы все такое вкусное, как это ты сам не растолстел? — с набитым ртом проговорила она, и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Сама не знаю, что со мной. Наверное, это странно, но… я бы так вот сидела и ела с утра до вечера.

— Так ты же так и ешь?

— Не совсем. Я всегда ем, когда хочу что-нибудь, и никогда не отказываюсь от вкусненького, когда голодная, а ты же знаешь, что голодная я всегда. В общем уже привыкла, что если чего-нибудь хочется — могу есть и не особо поправляться, так что калорий никогда не считала… но я всегда останавливалась, когда наемся, а не когда больше уже не лезет. — Она покраснела, потом наклонилась ко мне, отчего ее живот коснулся моих коленок, и прошептала: — Я не знаю, что со мной случилось, но в последнее время все чаще приходит мысль: а что, если я буду есть и дальше, пока вообще в состоянии в себя что-то впихнуть?

— То есть ты, хоть и ешь так много, никогда полностью не насыщаешься?

Выплеснув свои тайные мысли, она снова посмотрела мне в глаза:

— Не то чтобы иногда. Часто наедаюсь, иногда — даже переедаю, но я еще ни разу не пробовала, каково это — слопать столько, чтобы действительно больше ни крошки не влезло? Я ведь всегда была пухленькой, а потом начала толстеть и даже неудобно стало, что столько ем, и не осмеливалась нырять еще глубже… Так, внутри что-то щекотало, немного щекотало, так сказать, а что, если попробовать — но я всегда легко справлялась с этим искушением. И вот теперь во мне уже девяносто шесть кило… прости, я помню, что мы говорили насчет «порога» в девяносто, но было даже странно осознавать, что этот порог уже позади, а ничего не переменилось… Знаешь, я только за последние три месяца набрала пять кило, это даже быстрее, чем когда я принимала то лекарство.

— Наверное, тут и моя вина есть, что я не помогал тебе блюсти фигуру.

— Или мой обмен веществ переменился. Или мы теперь чаще выбираемся в какой-нибудь ресторанчик, чем когда я была одна. Не знаю. И не знаю, как быть дальше. Если я решу похудеть — думаю, я смогу, как бы трудно не было, ты же знаешь, характера мне и не на такое хватит… Просто я раз за разом откладываю это решение. Я и дальше могу его откладывать, хоть месяц, хоть год. Просто не хочу совсем уже разжиреть, сто двадцать кило, это было бы уже чересчур, это же как две средних девушки. А я… я, несмотря на вес, всегда была в форме, но в последнее время… чувствую, что выносливость уже не та, какая была раньше… просто… я не знаю...

Несколько мыслей одновременно крутились у меня в голове, но в итоге победила одна. Я взял ее за руки и взглянул глубоко в глаза.

— Мы оба знаем, что однажды тебе придется переменить свой образ питания. Но еще мы оба знаем, что тебе удобно быть такой, какая ты есть, и на то, чтобы сесть на жесткую диету здесь и сейчас, мотивации тебе не хватит. А значит, я почти уверен, что еще четыре-пять кило ты точно наберешь. И займет это где-то еще три месяца, если мы ничего не изменим в нашей жизни. Итак, если ты все равно поправишься килограммов на пять — как ты предпочтешь это сделать? Как с прошлыми пятью — никогда не чувствуя сытости, всегда пытаясь удержаться и нервничая? Или же полностью примешь свои внутренние желания и насладишься тем, чем можешь и хочешь?

— Может, ты и прав. Я люблю покушать, но держу себя в руках. Недостаточно, чтобы не поправляться, но достаточно, чтобы лишать себя части удовольствия.

— Именно, в этом и проблема: сейчас ты все равно поправляешься, но не полностью наслаждаешься съеденным. Так что выбирай: или крепче держать себя в руках, чтобы больше не толстеть, или отпустить поводья, наслаждаться процессом питания и ощутить, каково это — полностью насытиться. А какой смысл болтаться посредине?

— Хмм… Однажды мне придется взять себя в руки достаточно крепко, чтобы сесть на диету, никуда не денешься. Вечно так продолжаться не может. Но как я уже сказала, прямо сейчас должной мотивации у меня нет, а со своим аппетитом я сражаться не могу.

— Знаю, и повторяю, тут есть и моя вина. Но что я, должен тебе врать в глаза, говорить, что мне не нравится, что ты такая толстая, и постоянно убеждать тебя сесть на диету? Ты бы, конечно, не похудела, но по крайней мере осталась бы в нынешних своих пропорциях, которые мне так нравятся… Но я не хочу манипулировать тобой. Потому что полностью с тобой согласен и поддерживаю любой твой выбор.

— Ага, а еще я бы сразу поймала тебя на манипуляциях, и ничего хорошего точно не получилось бы. Оно и к лучшему, доверие трудно заработать и так легко потерять. Но все-таки что-то же делать надо, а то так и будет «ну еще пяток кило», пока оба мы не пожалеем, что не прикрутили кран раньше.

— Нет, это не главная проблема. Главная — это как эти пять кило появятся. Пока ты будешь наслаждаться каждым кусочком, или пока ты будешь отбиваться от них всеми силами?

Она не знала, как ответить, а я продолжал:

— Вот мое предложение. Мы оба знаем, что на пять кило ты почти точно поправишься, и потом мы будем решать, что делать, чтобы больше такого не было. Так почему бы не попробовать за эти пять кило полностью отпустить поводья и получить максимум удовольствия? Ну так не за три месяца ты их наберешь, а за два. Или за один. Но зато не сдерживая себя ни в чем.

— Значит, за месяц. И никаких ограничений! Если уж я потом сажусь на диету, хотя бы в последний раз оторвусь по полной!

— Да ладно, не надо думать о диетах как о чем-то взрывном! Я же понимаю, что ты никогда не хотела быть худой, а просто перестать резко поправляться. Может, ты сама собой остановишься и перестанешь толстеть, достигнув уровня, на котором твое тело само хочет оставаться. С этого уровня очень трудно слезть как вниз, так и вверх. Может, поэтому-то ты в свое время и могла лопать сколько влезет, и оставаться на своих семидесяти трех, или сколько там было — и без курса лекарств так бы и оставалось, со мной или без меня. Но даже если теория не подтвердится и тебе все же придется взять себя в руки — уверен, с учетом твоего обмена веществ ты все равно сможешь себе позволить есть больше, чем средняя девушка!

— Ну, если посмотреть на это с такой точки зрения — все даже как-то и не очень страшно звучит. Ладно, оставим диеты в стороне и перейдем к экспериментальной части!

Я сам удивился, во что перерос этот эксперимент. Всю первую неделю она только и делала, что готовила свои любимые блюда в неимоверных количествах и все это съедала, не забывая жевать что-нибудь вкусненькое в промежутках между основными трапезами. Вечером мы сидели перед телевизором и заказывали пиццу — среднюю для меня и семейную для нее, — причем она, слопав свою, прихватывала еще пару ломтиков моей, а потом еще отправлялась на кухню подкрепиться чем-нибудь из оставшегося в буфете. Еще она обошла все забегаловки быстрого питания в округе — нет, время от времени она и раньше там перекусывала, но обычно это был именно перекус, бургер или пара хот-догов, а сейчас она решила попробовать все, что было в меню. Причем в самом буквальном смысле этого слова: она заказывала блюдо из списка, съедала, заказывала следующее, и так пока больше в нее не влезало ни крошки; тут она ставила пометку, где остановилась, чтобы завтра продолжить с того же места. Или не завтра, а сегодня же, но чуть попозже.

Через две недели у нее снова был вид как у беременной. Не потому что так сильно растолстела, а просто потому, что желудок был постоянно набит как барабан, в любое время суток.

Еще больше умилял ее детский энтузиазм. Сперва она смущалась, но стоило лишь начать — это как прыгать в холодную воду. Она относилась к этому как к игре, или даже как к состязанию. Не иначе, с собственным желудком. В общем, две недели спустя, с трудом выкатившись из-за стола после обильного завтрака в субботу, она влезла на весы и гордо сообщила:

— Сто два! Ничего ж себе, — похлопала себя по пузу, которое было так плотно набито, что даже не колыхнулось.

— Да, ты перекрыла ожидания и по объему, и по срокам. Отличный финишный рывок получился.

— Какой еще финишный рывок? У нас впереди еще больше двух недель!

— Погоди, я думал, что план был — чтобы ты набрала неизбежные пять кило так быстро, как только возможно, полностью наслаждаясь процессом...

— А я думала, план был — оторваться как следует в течение месяца! — прервала она, потом сбавила тон: — Я знаю, сама испугалась, как мне все это пришлось по душе… но смысл в том и был, чтобы полностью насладиться процессом и не беспокоиться ни о чем. И именно это мы и делали, даже если все случилось быстрее, чем мы предаолагали. Увы, ничто хорошее не может длиться вечно. Жаль, что я так настроилась на месяц обжорства без всяких ограничений… Ну так что? Возвращаемся к прежнему распорядку? Потому как на жесткую диету с завтрашнего дня я точно не настроена.

— Тебе и незачем. После таких двух недель это точно будет пыткой. Не переживай, прямо сейчас решать незачем.

— Тогда есть еще кое-что, что я хотела бы попробовать. Я наконец-то почувствовала, каково это — не останавливаться, пока не достигну предела. А что дальше?

— То есть — что дальше?

— У нас впереди выходные. Я хочу попробовать, каково это — перейти пределы. Продолжать есть даже когда я полностью и окончательно обожралась. Больше того, что вообще возможно.

Ее энтузиазм просто завораживал, так что я ляпнул, не задумываясь:

— Пирог или рагу?

Она подпрыгнула и повисла у меня на шее, отчего мы просто свалились на диван, а ее раздувшееся пузо плотно прижималось ко мне. После долгого поцелуя она заявила:

— Пироги, рагу и жаркое.

Я поехал в магазин за продуктами. Когда вернулся, она сидела в кухне на полу, спиной к стене, уже без футболки, и со стоном оглаживала раздувшийся живот, а перед ней валялись две коробки из-под пиццы.

— Просто, я не могла дождаться, пока ты приежешь, и заказала пиццу.

С моей помощью она медленно поднялась, и когда мы выгрузили из пакетов все закупленное по списку, она задумчиво проговорила:

— Посмотрим, что в меня еще влезет...

Похоже, что боль в переполненном желудке очень походила на боль в пустом желудке, потому что когда я спросил ее, как она себя чувствует, то ответ был — «умираю от голода». И встала у плиты.

Приготовленное, разумеется, предназначалось на чуть попозже, но она постоянно пробовала кусочек того, этого, и еще вот этого. Я глазам своим не верил, как она с таким раздувшимся пузом продолжает что-то есть — ее расперло уже настолько, что она то и дело задевала пузом что-нибудь на буфете и на столе, уж слишком быстро и непривычно выросло.

Наконец она переместилась из кухни на диван. Я сел рядом и ласково оглаживал ее бедный разбухший живот.

— Хочу… еще...

Она так объелась и устала, что даже жевать не могла.

— Помоги… еще...

Найдя в холодильнике пакет йогурта, я принялся кормить ее с ложки. Мое мнение в расчет не принималось. Она высказала желание, я должен был его осуществить.

Медленно расправившись с йогуртом, она закрыла глаза и задремала. Минут десять спустя попросила пончиков. Я принес всю коробку, она радостно сцапала один — и с трудом его сжевала. Потребовав помощи со вторым, и я скормил ей его, очень медленно, но когда она облизала с моих пальцев глазурь, было ясно, что это еще не конец. Я скормил ей третий пончик, и вот это уже было все, она тяжело дышала, вся мокрая от усилий, волосы разметались по дивану, а пузо торчало вверх как гора. Следующие полчаса она почти не щевелилась, потом начала стонать.

— Ох. Как. Больно.

На глазах ее выступили слезы, она почти скорчилась, насколько позволял разбухший желудок. Я попытался ласково погладить ее бедное пузико, но тут же получил по рукам.

— Прекрати! Ты даже не представляешь, как это больно. Как мы только позволили себе дойти до такого?!

Я попытался успокоить ее, но был послан.

— Убирайся! Я зла на тебя, слов нет! Ненавижу себя, и тебя тоже!

Я с трудом устроился рядом с ней, но она не позволила моим рукам находиться сколько-нибудь близко к ее животу. Так мы и задремали.

Где-то через час я проснулся — она медленно встала и направилась на кухню. Я пошел за ней, и обнаружил распахнутый настежь холодильник. Она вытащила пакет молока и пила прямо из него. Не просто пила — присосалась к горлышку, словно это был эликсир жизни. Я боялся, что случится дальше — как бы ей снова не стало так же больно, — и попытался отобрать у нее пакет. Она сопротивлялась, и я напомнил:

— Ты же всего два часа назад проклинала меня, что я тебя так накормил, и тебе так больно. Что же ты сейчас творишь, совсем спятила?

— Нет, но я проголодалась!

— Но… ты же только что...

— Это было давно. А сейчас я проголодалась.

Потом она извинилась за то, что так на меня разозлилась, она просто не была к такому готова. Ну а поскольку от выходных осталось еще немало, мы продолжили запланированное, то есть примерно то, что происходило два часа назад. А потом повторили. И еще раз. И еще. В воскресенье вечером она выглядела примерно как на десятом месяце, оба мы вымотались донельзя и лишь долгий сон помог нам очнуться.

Утром в понедельник она подвела итоги. Обычное для нее дело: хотя она и руководствовалась в основном эмоциями, но когда считала нужным, становилась предельно рассудительной и рациональной персоной.

— Что ж, теперь ясно, что у меня нет выбора — быть худой или толстой. А только толстой или очень толстой. Но хорошо, что мы вчера ударились в такую крайность. А то было у меня искушение и дальше продолжить так, как в предыдущие две недели, но сейчас… я устала, пожалуй. Как после вечеринки, какую закатываешь только раз в год. Пожалуй, мы можем такое повторить еще разок — где-то месяца через два, — но не до таких пределов. Зато теперь мне хватит. На какое-то время уж точно.

То ли это было осознанное решение «теперь мне хватит», то ли, что вероятнее, она действительно устала после этих диких выходных, но следующие пару недель она вполне успешно воздерживалась от обжорства. Затем, однако, аппетит потихоньку вернулся снова — и заметили мы это только когда однажды вечером в пиццерии она слопала столько, что не смогла ни застегнуть куртку, ни одернуть вниз футболку, ни подтянуть брюки вверх, так что так и вышла наружу с торчащей полоской голого вздувшегося пуза.

— Кажется, я теперь едоголик. Зависимость от еды.

— Это само по себе не зависимость. Едоголик — это не когда ты много ешь. Кстати, с выпивкой или компьютерными играми, к примеру, то же самое. Дело тут не в объемах.

— Ага, конечно. Я слопала столько, что хватило бы целому семейству, обожралась так, что больше и крошки впихнуть не могу, и при этом хочу еще и еще, и продолжу, как только в желудке все это чуть-чуть утрамбуется… и после всего этого я еще, оказывается, не едоголик?

— Точно, драгоценная моя. Почему ты столько ешь?

— Потому что нравится! Потому что мне от этого чертовски хорошо!

— Вот именно. Зависимость — это когда ты делаешь что-то для подавления чувств, для замены чего-то. Зависимость — это когда ты делаешь что-то не потому, что нравится, а чтобы заполнить пустоту. Когда тебе даже и не нравится, но ты все равно делаешь. Вот что такое зависимость. Наверное, я не совсем правильно объяснил, специалист нашел бы, к чему придраться, но, надеюсь, разница и так понятна.

— Да, я поняла. Но к вопросу о разнице… а какая разница между пончиком с ореховой начинкой в шоколадной глазури, и пончиком с начинкой из шоколадно-орехового крема? — Мы как раз проходили мимо кондитерской.

— Ты что, смеешься? Ты же только что сказала, что и крошки больше не сможешь съесть.

— Сейчас не могу, но может быть, в машине, по пути домой… Так что надо купить и тот, и другой. Или попробовать и другие варианты? Вечер только начался...

В общем, такими темпами ее вес быстро перевалил за сто десять, и лишь в районе ста пятнадцати кило начал потихоньку стабилизироваться. Заметить это было не так просто, она уже достаточно растолстела, чтобы плюс-минус пара кило были физически не видны. И никаким подбором гардероба было уже не скрыть, насколько она толстая, а уж втягивать живот и вовсе бессмысленно. Лицо и раньше было круглым, тут мало что переменилось, а вот во всех остальных местах она стала куда шире, больше и толще, чем несколько месяцев назад. В какой бы компании мы ни находились, обычно она была самой толстой.

В любом новом месте или в новой компании обычным ее поведением было скромно-смущенное, и раскрывалась она далеко не сразу. Но когда раскрывалась — разница была колоссальной. На новую вечеринку она приходила в мешковато-скромных одежках под горло, скрывающих все, что можно, однако когда знакомилась с местом и с народом, на второй-третий раз ее уже совершенно не волновало, что сиськи вот-вот вывалятся из декольте. В новой пиццерии, к примеру, она сперва садилась за угловой столик лицом к стене, почти скрывая, что и сколько ест, облаченная в длинный балахон — но уже в третье посещение даже не пыталась одернуть футболку, из-под которой торчало раздувшееся пузо.

Разумеется, кое-что из-за растущих габаритов пришлось поменять. Она все чаще носила юбки и платья, потому что ей не нравилось, как елозят друг о дружку штанины джинсов в области бедер. Нам нравилось бродить по горам, но в последнее время мы выбирали маршруты максимально короткие, чтобы она смогла насладиться пейзажем и не слишком устать. Уверенность в себе, однако, у нее оставалась прежней, она даже меньше, чем раньше, стыдилась собственного тела, иногда до смешного даже. Как-то она натянула одну из своих старых футболок, забыв, что та теперь доходит едва до пупка, и половина пуза беззастенчиво торчала наружу, а она беззаботно лопала мороженое. И лишь потом заметила мой взгляд.

— А тебя не волнует, что я так растолстела?

Вопрос был непростой. Меня и правда время от времени посещало беспокойство, не перегибаем ли мы палку, но обычно меня это не то что не волновало, а даже, пожалуй, возбуждало. Так что вместо долгих объяснений я просто пожал плечами:

— С чего вдруг? Да, тебя стало больше. А если больше хорошего — хорошо, то...

Она прервала:

— В таком случае принеси мне еще мороженого, оно замечательное!

Беспокойство мое рассеялось окончательно, когда она заявила, взвесившись, как делала почти каждые выходные.

— Сто семнадцать. Ровно столько же, сколько и две недели назад.

— Я и не заметил, что ты села на диету.

— Я и не собиралась. Просто ты, похоже, оказался прав, мое тело наконец достигло желаемого уровня. В самое время, а то я на той неделе решила, что если я еще поправлюсь, придется притормозить с шоколадом. Как хорошо, что это уже не нужно!

Действительно, ее телу, похоже, действительно было удобно в промежутке от ста пятнадцати до ста двадцати кило. Несколько раз бывало так, что после пары напряженных недель она худела до ста пятнадцати, но потом быстро возвращалась обратно. А когда она как-то попробовала повторить обжорный рывок и намеренно поправиться — ничего не получилось, сто двадцать максимум, и потом пара набранных с таким трудом килограммов сами собой ушли. Забавный вышел опыт. Помню, с каким ужасом она когда-то говорила о «разожраться до ста двадцати», а тут так расстроилась, что дальше и не получается. Не знаю, что ей вдруг стукнуло в голову, ведь раньше она не хотела целенаправленно набирать вес. Может, уже привыкла вот так вот потихоньку толстеть, или восприняла внезапно возникший барьер как своего рода вызов? Не знаю, но в любом случае я поддерживал все, чего она хотела. Неделя каторжного обжорного труда, весы показали сто двадцать один, победный вопль индейцев чероки — и через две недели питания в обычном режиме на весах снова было сто семнадцать. Потом она с облегчением призналась, что словно протрезвела, и хорошо, что это странное стремление так быстро ушло.

Похоже, вес действительно стабилизировался, даже несмотря на почти еженедельные скачки аппетита от «обычного», то бишь чуть больше положенного для средней девушки, до «ненасытного», когда недельная порция калорий уничтожалась за сутки. Мы просто плыли по течению и были счастливы.

А потом уютная семейная жизнь пошла кувырком — мне пришлось уехать за границу. У компании-партнера возникла интересная проблема, а поскольку я как раз специалист в этих технологиях, мне предложили смотаться и решить вопрос. Дела недели на три, ну на месяц от силы. Я согласился, разумеется, а на месте оказалось, что там не все так просто, и командировку продлили еще на неделю, потом еще… и несколько раз, когда казалось, что все готово, всплывал новый изъян, который тоже надо было решить. Однажды уже и билет на самолет зарезервировали на завтра, а потом пришлось все отменять и в срочном порядке решать и этот вопрос тоже.

И вот четыре с лишним месяца спустя я направлялся в аэропорт с чувством глубокого удовлетворения от хорошо выполненной работы и желанием наконец оказаться дома.

Сразу на выходе из зеленого коридора я увидел ее. Длинное, ярко-красное платье, раньше я его не видел. Довольно просторное, так что она казалась даже шире прежнего, но крой был свободным и скрывал истинные формы хозяйки. А еще она отрастила волосы, которые достигали теперь самых бедер, ниспадая обычным вольно-растрепанным водопадом.

Четыре месяца в разлуке — слишком долго. Я метнулся к ней так быстро, как только мог, и мы целовались и обнимались как озабоченные подростки. А еще я удивился, потому что обнимая ее, погружался глубже, чем раньше, и она сама казалась мягче, чем раньше, и теперь ее плоть при объятиях словно обволакивала меня.

И лишь когда мы пошли в выходу, бок о бок, я смог взглянуть на нее в профиль. Тут-то и понял, насколько она выросла. Длинное и просторное платье скрывало все, что могло скрыть, но даже так было видно, насколько выпирает под тканью ее пузо. Собственных ног при ходьбе она уже точно не видела. Декольте у платья было довольно скромным по обычным стандартам, но откровенным для нее, обычно прикрывающей «все-что-можно», и когда она шла, слегка переваливаясь с боку на бок — тоже новенькое, раньше так не было, — ее груди так и подпрыгивали.

Может, я слишком уж откровенно пялился на нее, потому что она заметила и резко сменила тему:

— Я же вроде писала тебе, что немного поправилась.

— Немного? — переспросил я иронично-веселым тоном.

— Ну ладно, ладно. Хорошо так.

— И как тебе это удалось? Когда ты пыталась нарочно набрать вес, ничего не получалось.

— Ела много, — она пожала плечами. — Ты же знаешь, я та еще обжора.

— Ты и раньше вроде не сидела с пустым желудком.

— Ну да, но рядом ведь был ты, были и другие дела, так что хоть я и люблю поесть, однако это не было единственным удовольствием в жизни. А тут тебя нет, я одна-одинешенька, выбираться в люди — не к кому и незачем, вот и стала утешаться как могу… ох, ты же именно это и говорил о зависимости! Нет, конечно, до нашей с тобой встречи так не было, и не потому, что я по тебе скучала (хотя конечно же скучала, глупый!) — а просто потому, что я перестала быть такой… социально активной персоной, вот. Меньше ходить, меньше делать, от скуки разленилась, от лени стало еще меньше желания чего-то делать, можно сказать, сорвалась в штопор. И да, ты был прав насчет зависимости, впервые в жизни я ела даже когда не получала от этого удовольствия.

— Для моего эго сие, конечно, утешительно, но я полагаю...

— Да брось, не настолько я сошла с катушек! Да, конечно, если бы мы расстались по той или иной причине, я бы справилась, конечно, не сразу, но потихоньку, в конце концов, жизнь продолжается. Но вот это вот постоянное «ну чего идти туда одной, ското ты приедешь, вот вместе и сходим», и постоянное «подождать всего неделю, ну две», понимаешь?

Мы как раз подошли к машине и забрались внутрь. Я мысленно уже был готов к тому, что увижу — и все равно поразился, насколько сильно выпирает теперь ее пузо, надежно возлежа на коленях. Раньше я полагал, что она практически идеальная, а вот еще несколько килограммов будет многовато, постоянно отодвигая эти несколько килограммов, пока она потихоньку набирала вес. И вот сейчас, после долгой разлуки, я просто не мог бороться с собой — я категорически обожал все ее новые округлости. И, пытаясь сменить тему, заметил:

— У тебя стали великолепные волосы.

— Думаешь? — спросила она, перебрасывая всю свою роскошную гриву на левый бок, чтобы не мешала. — Просто было лениво подстричься.

В этих четырех словах содержалась целая бездна информации. Она была не из тех, кто часами просиивает в салонах красоты — она туда, кажется, и не заглядывала ни разу на последние годы. И экспериментов с прическами на моей памяти она не затевала ни разу, разве что иногда заплетала косу, когда было жарко или волосы просто мешались. «Подстричься» для нее значило — слегка подрезать кончики, чтобы волосы держались разумной длины, до того места, где когда-то была талия. «Лениво подстричься» в ее случае значило многое. Очень многое, мои мысли даже свернули с проторенной дорожки.

— Настолько разленилась, значит...

— Да брось ты ходить вокруг да около! Я же знаю, ты умираешь, хочешь спросить, сколько я вешу. Вот честно: не знаю. В последний раз было сто двадцать семь, я испугалась и убрала весы. Это было почти месяц назад, сколько сейчас — без понятия.

Дома, в ванной, она гордо встала на весы. Сто тридцать три.

— Ого. Хорошо, что ты вернулся, а то еще парочку «подождать всего неделю», и кто знает, насколько бы меня еще расперло...

С нелегким сердцем она предприняла попытку сбросить вес. Процесс диеты ей, разумеется, совсем не понравился.

— Сто тридцать два? Килограмм за четыре недели мучений? Это что же, мне два года морить себя голодом, чтобы скинуть все, до чего я в одиночестве разожралась?..

И поставила меня в известность, что такой результат — не стоит постоянной слежки за тем, что она ест, не стоит ежевечерних попыток заснуть на голодный желудок (это при том, что она ела куда больше, чем полагалось бы людям, сидящим на диете), и поскольку я вернулся и наша жизнь возвращается к обычному распорядку, разумеется, все наладится само собой.

— Может, я даже потихоньку сама по себе вернусь к тому, что было. А если и нет — останусь такой, как сейчас… смысл рвать все жилы? Нет, если ты сам этого хочешь, просто скажи, может, ты и сможешь убедить меня постараться получше...

Я не пытался ее убеждать. Во время диеты она выглядела такой несчастной и потерянной, а кроме того, я любил ее, и неважно, какие изменения претерпевало ее тело — мне она нравилась как личность, а не как мясо в образе женщины. Но себе самому я не мог не признаться, что считаю ее идеальной именно в нынешних габаритах. Будь у нее проблемы со здоровьем — другой разговор, но за вычетом того, что она теперь была не такой ловкой, как прежде, все медицинские показатели — давление и прочая, — были в пределах нормы. И она, в конце концов, не лежала на диване двадцать четыре часа в сутки. Нет, на тренажерах не потела, она этого не признавала, но чем-то мы занимались постоянно. Если недалеко — ходили пешком или ехали на велосипеде. Любили бродить по горам, и хотя альпинисткие подвиги нам не светили, но это все равно активность.

Она даже гордилась, когда на коротком маршруте по окрестным холмам некоторые девицы постройнее ее выбились из сил раньше, чем она. Я не преминул ее поздравить:

— Вот видишь, лень и безделье куда хуже действуют на спортивную форму, чем твои сто тридцать два кило!

Она покраснела.

— Вообще-то вчера было уже сто тридцать шесть. Но думаю, это временно, мы в конце концов отмечали твое прибытие и перебрали с походами по ресторанам...

— Знаешь, что странно? — с одобрительной улыбкой заметил я. — До командировки я считал твой вес или идеальным, или на килограмм-два выше идеала. А сейчас, когда ты стала заметно толще, сам себе поражаюсь, но слишком толстой тебя не считаю даже близко. Это при том, что сначала ты была немногим более чем пухленькой, а сейчас уже практически сверхгабаритная.

— Не искушай меня. Я осилила эту тропу, но устала куда сильнее, чем следовало бы. А ведь год назад мы и не по таким маршрутам свободно бродили!

Был один вид физической активности, где ее вес совершенно ей не мешал: плаванье. Раньше мы частенько ходили в бассейн, но сейчас ее приходилось туда буквально выпихивать, все же с прошлого раза ее стало на добрых двадцать кило больше, и она, как обычно, стеснялась всего на свете. Сперва она не хотела вылезать из раздевалки, смущаясь показаться на людях — народу в бассейне действительно хватало, — уговаривая «давай вернемся домой». Потом я все же ее уболтал, она переоделась в купальник и быстро плюхнулась в воду, и почти все время болталась на одном месте. В следующий визит она позволила себе выбраться на крайний шезлонг вдали от остальных и немного позагорать. В третий раз вела себя так, словно в бассейне нет больше никого, кроме меня и нее. А в четвертый раз, никого и ничего не стесняясь, оглаживала свое пузо, слопав три громадных порции мороженого. Дальше уже не я ее тащил в бассейн, а она меня.

Потом была наша свадьба. По этому поводу она впервые за много лет посетила парикмахерскую и сделала настоящую прическу — теперь волосы лежали в несколько слоев, достигая середины спины. Для многих и это длинные, но ее-то я с такими короткими никогда не видел. Даже стало грустно, что она лишилась столь роскошной дикой гривы, но она уболтала, что хочет по случаю праздника изменить свой обычный вид — а сесть на строжайшую диету и сбросить пятьдесят кило сала сей совершенно не улыбается.

— Да и какие мои годы, надоест строгий стиль — отращу снова, делов-то.

Время от времени мы вот так вот покусывали друг друга, не боясь обид и зная, где можно остановиться. Мы точно знали, когда поднять вопрос веса или еды, когда это возбуждало меня или ее. Однако это совершенно не было стержнем наших отношений, нет, даже до фетиша не дотягивало. Мы просто время от времени наслаждались и этим тоже. У нас хватало и других тем, от которых мы оба получали удовольствие.

Иногда она неделю или две кряду ухитрялась провести, ни разу не объедаясь до отвала. Хотя, «ухитрялась» — не совсем тот термин. Она просто не обращала на это внимания, и я тоже. Когда хотела — тогда и не сдерживалась, а когда желания не было, заставлять себя не считала нужным.

Вес ее, однако, медленно рос. Она толком этого не сознавала, все еще мысленно находясь в те радостные времена, когда находилась на стабильном уровне в сто пятнадцать-сто двадцать кило, когда ела что хотела и когда хотела без каких-либо последствий, и когда ей не приходилось волноваться, как бы не слишком поправиться, если вдруг нападало желание объедаться целую неделю напролет, или не слишком похудеть, если такого желания вдруг какое-то время не возникало. Последнее выглядело совершенно умилительно, потому как обычно барышня габаритом «за сто тридцать пять» радовалась бы, случись ей похудеть. Однажды я упомянул это открытым текстом, на что получил ответ:

— Чего? Чему тут радоваться, я тебя спрашиваю? Чтобы свисала кожа? Чтобы появились морщины? Чтобы сиськи стали на номер меньше? Ты спятил? Чтобы моя плоть утратила плотную упругость? Ты же мне постоянно твердишь, какой это кайф, когда мягкое тело сочетается с силой мускулов и плотной упругостью кожи? Упругость, мягкость, кожа — все вместе и в гармоничном сочетании, убавь одно, и все пойдет прахом! Ты помог мне принять себя, принять мое тело, так с чего я буду над ним так измываться? Да, если бы во мне по-прежнему было сто двадцать кило, я охотно осталась бы на том же уровне, но ни за что не намерена специально худеть! Ты прекрасно знаешь, что меня в моем теле и раньше, до встречи с тобой, в общем все устраивало, но благодаря тебе я научилась наслаждаться каждой его частью, пока оно потихоньку росло вширь! Да, это и твоя вина тоже, ты ответственен и за мое нынешнее тело, и за то, что оно теперь мне так нравится! И да, я лучше буду толстой и счастливой, чем… рррр, да, тощей я никогда не была… в общем, лучше буду очень толстой и счастливой, чем просто толстой и грустной, понял?! Да, это хорошо, что я больше так не толстею (и не смей меня прерывать, тот рывок, когда тебя не было, был исключением), потому что мое роскошное статридцатипятикилограммовое тело как раз лучшее, какое только может быть, достаточно большое, чтобы быть круглым и роскошным, и не настолько большое, чтобы утратить упругость! Так что да, еще хорошо, что я не теряю этого столь тяжко заработанного веса, если вдруг у меня какое-то время нет аппетита! И не смей недооценивать мою радость, что мне не нужно пыхтеть каждую секунду, пытаясь сохранить свое тело в идеальной форме! Да, и кстати говоря, я уверена, что нам обоим не надо, чтобы идеальная в твоем понимании женщина была бы больше меня, так ведь? — подмигнула она мне и закрыла тему.

И все это она выдала буквально на одном дыхании! С каждым словом пылая все большим энтузиазмом, с искрами в очах, обнимая меня, позволяя мне ласкать себя там и сям, встряхивая растрепанной гривой волос, а ее груди, живот и многочисленные складки сала колыхались от резких движений, создавая еще более умилительное впечатление… в общем, я сдался и выкинул белый флаг. Она точно знала, зачем я задал этот вопрос, и точно знала, что с каждой фразой ее монолога я полностью согласен, и каждым движением ее тело доказывало, что ни малейшего недопонимания между нами нет.

Однако она кое в чем ошибалась. Что бы ни стабилизировало ранее ее вес на уровне чуть пониже ста двадцати кило до той четырехмесячной обжорной зависимости — сейчас этого не было. Мы все время были вместе и потихоньку накапливающиеся изменения в ее теле при нынешних габаритах заметить было никаки невозможно, но она определенно не худела. Собственно, когда она какое-то время спустя вновь попыталась натянуть то красное платье, в котором встречала меня в аэропорту — ей это удалось с немалым трудом. И длинное просторное платье теперь походило на трико, облегая все складки ее разбухшего тела. Этому факту она удивилась, поскольку последний раз надевала красное платье еще до нашей свадьбы, и тут же побежала в ванную, откуда вышла с еще более озадаченным видом.

— Сто сорок два. Плюс шесть кило за месяц с небольшим.

— Кажется, ты набираешь весь почти как когда меня не было. А ведь говорила, что это потому что скучала за мной...

— Бред какой-то. Раньше я толстела, потому что горевала, а сейчас толстею от счастья? Но я же с самого твоего возвращения ни разу не переедала — ем не больше, чем хотелось бы.

— Не знаю. Может, твое тело привыкло к тогдашнему обжорству, и теперь в растянувшийся желудок влезает больше, чем нужно? Или у тебя поменялся обмен веществ?

— Даже не знаю, что и думать. У меня нет никакого желания становиться ментьше — иногда я этому радуюсь, а иногда сама себя боюсь. С одной стороны, страшно вот так вот продолжать, я в конце концов всегда хотела самостоятельно вставать с дивана, без посторонней помощи. Разумеется, это дело далекого будущего, но если так пойдет и дальше… А с другой стороны, мне что, весь остаток жизни бояться отпустить поводья? Когда, может быть, новый стабильный уровень всего-то в паре-тройке кило впереди?

— Лучше быть толстой и счастливой, чем тощей и несчастной, ты всегда так говорила.

— Перестань, я серьезно. А кроме того, вскоре выбор может быть уже между очень толстой и несчастливой и очень-очень толстой и счастливой.

— Не помню, чтобы ты была несчастливой и раньше.

— Ладно, — сморщилась она, — давай сформулируем иначе — «лучше быть толще и счастливей, чем просто толстой и радостной». Так пойдет? Но должен же быть какой-то предел! Ладно, пусть диета, но смысл? Да, мой обмен веществ уже не тот, и наверное, я не очень-то похудею — но я ведь даже не хочу! Мне удобно быть такой, какая я сейчас. Я даже не боюсь набрать еще пару-тройку кило. Или пять. Но не каждый же месяц!

— То есть ты пока не достаточно испугана, чтобы резко менять образ жизни. А это значит, что ты будешь толще, чем сегодня. Но ты не толстеешь так резко, чтобы это вдруг заметить — и что должно случиться, чтобы мы оба поняли, что уже перебор? Потому что я боюсь, что чувствую то же самое. Я люблю тебя именно такой, какая ты сейчас. Ты для меня прекраснее всего именно такая, как сейчас. И если поправишься еще — ты все равно будешь идеальной, или даже еще прекраснее, но еще пять-десять кило, возможно, будет уже многовато. А еще я боюсь, что если ты и в самом деле наберешь эти пять-десять кило — я скажу то же самое, что говорю сейчас.

— А как насчет того, чтобы положиться на судьбу? Как в первый раз, ну, разве что не будем специально проверять, насколько я смогу растянуть свой желудок? Да, и чтобы по-настоящему положиться на судьбу — никаких больше взвешиваний, никакого лишнего беспокойства. Мой вес устраивает нас обоих, хорошо это или плохо, но как есть, так есть. Так что похоже, что я как минимум немного поправлюсь, прежде чем нам станет неудобно.

— Логика понятная. То есть до тех пор, пока станет неудобно и мы оба решим, что пора приложить силы и положить этому конец… Надеюсь, у тебя хватит силы воли, чтобы сделать это, если будет нужно...

— Хватит. Но только если действительно будет нужно.

— … А до тех пор у нас два варианта: или постоянно беспокоиться и снова и снова повторять этот разговор три-четыре раза в месяц над весами, которые будут показывать немного другие цифры, и снова откладывать решение на потом — или просто убрать весы подальше и наслаждаться жизнью. Может, ты вскоре снова достигнешь стабильного уровня веса. А если нет, мы будем беспокоиться, когда почувствуем необходимость вернуться к этому вопросу.

— В таком случае — положимся на судьбу!

— Ладно, ты голодная?

— Всегда!

Лицо ее становилось чуть круглее, руки чуть объемнее, а живот чуть больше обволакивал меня, когда я обнимал ее. Раньше ее сиськи и пузо соревновались, кто дальше выпирает, но теперь пузо решительно вырвалось вперед даже при том, что продолжало расти в стороны и свисало все ниже. Но положиться на судьбу оказалось правильным решением. Она полнела медленно, потом еще медленнее, а потом остановилась. Где-то в районе ста пятидесяти кило, может, чуть поменьше, порой набирая до ста пятидесяти пяти, но не далее — точно не знаю, впрочем, поскольку взвешиваться она прекратила. Жизнь наша текла своим чередом, разве что кое-что пришлось поменять, теперь она не могла делать это так же хорошо, как прежде. Например, ей пришлось полностью перейти на душ — в ванну она попросту не помещалась. Отказались мы и от прогулок по горам, заменив их моционами по парку — она могла ходить пешком, но не по круче. Естественно, никакого бега трусцой, на такое у нее не хватало дыхания, а главное, два метра, и все ее телеса колыхались так, что выпрыгивали из чего угодно.

О ее весе мы не особенно говорили — в жизни хватало других приятных вещей. Но это оставалось своего рода перчинкой, иногда я помогал ей объедаться до полуотключки и мы оба наслаждались как процессом, так и фантазиями — но случалось это само собой и не слишком часто. Когла возникало желание, мы с ним не боролись, но и не торопили его, так что подобное случалось достаточно редко, чтобы не угрожать здоровью — и достаточно часто, чтобы доставлять удовольствие нам обоим. Обычно же она ела достаточно много, лишь иногда ограничивая себя в сладостях или бургерах, когда привычная одежда начинала становиться ей тесна: обмен веществ все-таки был уже не тот, что когда-то. Впрочем, при ее габаритах ей нужно было куда больше, чем обычной женщине, так что было не так уж трудно устраивать «разгрузочную» неделю, когда она ела только за двоих, а не за троих. Не будь такого режима, все могло бы выйти из-под контроля, но этот режим возник сам собой, без лишних сложностей. Она привыкла к такому распорядку.

Все шло по плану.

Пока у нас не появился ребенок.

Все говорят, что с появлением ребенка у родителей не хватает времени больше ни на что — но только когда сам это переживешь, понимаешь, где тут чистая правда, а где скажем так не совсем. Новорожденный, разумеется, все время требует внимания, а когда дите наконец заснет, настанет пора заняться накопившимися домашними делами, которые никак не сделать, пока оно бодрствует. Час или два свободного времени найти нереально, но при этом более чем достаточно ситуаций, когда есть несколько минут, а делать особо нечего. За эти пять-десять минут ни фильм посмотреть, ни книжку почитать — не прерываться же полдюжины раз за главу. Зато такие перерывы идеально подходят для перекусов. И какой бы активной и радостной она ни была, эти вынужденные перерывы по-настоящему отягощали ее ощущением пустоты и скуки. И она привыкла эту пустоту заполнять, сама того не замечая. Постоянные перекусы напрочь прогнали чувство голода, и она просто не понимала, сколько съедает в течение дня. В декретном отпуске она безвылазно сидела дома, и с таким расписанием заполнить урывки свободного времени было физически нечем, только едой. Каждый день, когда я возвращался с работы, она непрестанно жевала — до ужина, после ужина, и до самого отхода ко сну. Полагаю, пока я был на работе, она ела не меньше. По всему дому валялись обертки от чипсов, орешков, печенья и шоколадок, и чем бы она ни занималась — не проходило и пяти минут, чтобы в ее рту не оказалось чего-нибудь съедобного.

Само собой, нам обоим хватало куда более важных забот, чем ее режим питания. Но ее фигура претерпевала определенные изменения от этого режима. Я, разумеется, давно привык, что она потихоньку растет вширь, и что ее красота в моих глазах от этого лишь возрастает. Привык и к тому, что мой образ идеальной женщины всякий раз становится круглее и массивнее — так что в том, что она на прошлой неделе была чуточку менее круглой и мягкой, чем на нынешней, не оказалось ничего неожиданного. Неожиданным оказалось другое: насколько же больше места она теперь стала занимать. Моя любимая и до беременности была уже далеко не той пухленькой девушкой, с какой я некогда познакомился, нет, она была толстой, очень толстой, такой толстой, что не каждый день на улице увидишь. Но в последнее время я решительно столкнулся с нехваткой свободного пространства рядом с нею. Ясно, что она и раньше занимала больше половины двуспальной кровати, но чтобы настолько больше… Мы не могли разминуться в дверном проеме, не могли одновременно влезть в кладовку — вообще говоря, она и одна-то туда теперь с трудом втискивалась.

Не знаю, что тут сыграло главную роль. Краткие, но постоянные периоды безделья, которые она заполняла перекусами? Изменения гормонального баланса? Жизнь домохозяйки, лишенная даже номинальной физической активности? Ясно то, что три этих фактора совокупно привели к тому, что ее разносило вширь невиданными прежде темпами. Я уже с трудом мог обхватить ее, обнимая, а руки ее толщиной были, пожалуй, побольше, чем мои ноги.

Странно, что она сама не полностью понимала, насколько ее разнесло. Все чаще она задевала что-нибудь пузом или боками, но видимо, успела к этому привыкнуть за время беременности. В конце концов, в этом колоссальном пузе вот только что было наше счастье, наш будущий ребенок — а после родов она не успела отвыкнуть, что такого пуза уже нет, как оно как-то само собой выросло до прежних объемов. Причем хотя форма немного изменилось, но вес и объем — отнюдь, даже наоборот, оно выпирало теперь не только вперед, но и в стороны, и сильнее свисало вниз, почти до середины бедер. Выросло не одно только пузо, как обычно, новонабранные килограммы распределелись по всей ее фигуре, сделав мою ненаглядную приятно-равномерно-шарообразной. Но поскольку, повторяю, она привыкла к таким мелочам за время беременности, и не замечала, что ей теперь так же трудно нагибаться, чтобы что-то поднять с пола, что надо очень аккуратно двигаться, чтобы не задевать пузом за дверь и не сшибать боком напольную вазу, и что пузо в сидячем положении заполняет колени на три четверти, и что ей трудно долго стоять или ходить, и что спать приходится на боку, и чтобы встать с пола или с низкой кушетки, нужны обе руки — и тому подобные действия, которым мешает само присутствие громадного пуза. Все это совершенно не было для нее новостью, вот она и не обращала особого внимания на то, что ребенок-то уже родился, а прежней легкости даже близко нет — ее ведь и не было. На кухне у нас была полка, на которую она с ее росточком и до беременности с трудом дотягивалась, и постоянно жаловалась, что краешек буфета при этом врезается в ее мягкий живот. Во время беременности она либо звала меня что-то с этой полки достать, либо обеими руками приподнимала живот и укладывала его на буфет, а уже потом тянулась к полке. Второй вариант она предпочитала и сейчас, так что тут ничего не изменилось, кроме того, что с каждой неделей возлежащий на буфете живот занимал все больше и больше места.

Многое, что могло бы раскрыть ей глаза на происходящее, просто не происходило с мамашей-домохозяйкой. Ее роскошные и стильные платья, в которые она давно уже не смогла бы втиснуться, бесполезно висели в гардеробе, потому как мы никуда не выходили, чтобы пришлось наряжаться. В нашем любимом клубе ей пришлось бы потрудиться, чтобы втиснуться за стол — но у нас не было времени на клубы. Мы больше никуда не ездили, так что она не могла прочувствовать на личном опыте, насколько узкими стали двери или сидения в автобусе или самолете. Она почти не выбиралась из дому, а для редких прогулок по парку хватало эластичных тапочек — ну не мучиться же ей со шнурками, в самом деле. Главной нашей общей заботой был и оставался ребенок, как оно всегда и бывает со всеми новорожденными.

Неизменным оставалось и мое влечение к ней, к ее телу. Я обнимал и ласкал ее расплывшиеся формы всякий раз, когда была возможность, мне нравилось погружаться в ее мягкую плоть — а ей нравилось мое внимание. В моем сознании смешивались и радость от испытываемых чувств, и вина за то, что она набирает вес со страшной силой, а я ничего по этому поводу не делаю. Но поскольку она почти постоянно была на седьмом небе от счастья и особенно не беспокоилась насчет того, что так толстеет, а самое главное — потому что нам обоим хватало забот и без того, — в общем, вопрос этот я так вслух и не поднимал.

Однажды нас пригласили в гости. В последние года это случалось нечасто — многие былые знакомые разъехались, обзавелись семьями, — но на нынешнем мероприятии планировалось собрать более десятка старых приятелей. Я договорился с родителями и завез ребенка к ним, а потом мы отправились в гости.

Старый кирпичный дом без лифта. Третий этаж. Начала она подниматься по лестнице как обычно, абсолютно не подумав, что к таким резким упражнениям ее тело уже не приспособлено. К первому пролету она уже напрочь запыхалась, после второго — едва дышала, а на третьем этаже слова не могла вымолвить, только жестом остановила меня: погоди, мол. Несколько минут мы стояли, пока она не отдышалась, и лишь потом, когда пришла в себя, мы позвонили в дверь.

А в гостях она практически ничего не ела, и вела себя отстраненно, словно медитируя — совершенно непохоже на ее обычный стиль, раньше она, хоть и оставалась какое-то время в стороне от событий, быстро вписывалась в ту или иную компанию и ныряла в дискуссию, болтая о том о сем, хрустя всякими вкусняшками со стола. Сейчас же она просто сидела в стороне и слушала, о чем говорят люди — или, может быть, изображая, что слушает, а сама размышляла о чем-то своем.

Дома она первым делом сбросила всю одежду и встала перед зеркалом, сжимая обеими руками живот, приподнимая его и опуская, сдвигая вправо-влево; щипала себя за бедра, перебирала массивные складки сала, словно только что поняла, каково это — быть толстой. Мы давно уже не поднимали вопрос ее веса, и сейчас в апартаментах повисла неуютная тишина. Она нарушила ее первой.

— Похоже, я совсем не в форме… — И, резко, почти испуганно: — Так дальше нельзя, надо что-то делать! Обычно за полгода после родов женщины скидывают вес, а если вдруг потом и начинают поправляться из-за гормонов — то это уже потом. А у нас едва три месяца прошло, и взгляни на меня! Надо что-то придумать. Срочно.

— Мысли есть?

— Пока нет. Ну ладно, насчет срочно я погорячилась, за день-два все равно так уж сильно не поправишься… и… я хочу все-таки приготовить торт по тому особому рецепту, как раз на следующей неделе годовшина свадьбы… но откладывать дальше нельзя! Еще немного, и я без твоей помощи не смогу встать с дивана, а тогда мне будет уже куда сложнее перестать набирать вес.

— Как насчет для начала выяснить, сколько ты вообще весишь?

— В последний раз было сто пятьдесят, но это я взвешивалась задолго до беременности. Потом, во время врачебных осмотров, мне что-то там проверяли. и вес в том числе, но подробности меня тогда не интересовали, только бы с ребенком и родами все было в порядке.

Весы, спрятанные глубоко в кладовке, мы нашли далеко не сразу. А когда нашли и она с гордым видом влезла на них, снова став той уверенной и счастливой девушкой, какой была всегда, даже после кратких периодов депрессии, — когда она встала-таки на весы, экран высветил лишь красное ERR.

— Ну же, давай, я хочу знать! — воскликнула она, слезла с весов и встала снова. Тот же результат. Она в гневе воздела кулаки к небесам, отчего все ее тело всколыхнулось мягкой волной — увы, это не помогло ни заставить весы функционировать, ни как-то иначе утолить возбужденное любопытство.

Я проверил агрегат.

— Так, батарейки в порядке, иначе вообще не засветился бы. — Взвесился сам, вроде нормально. Перевернул весы тыльной стороной. — Ага, все ясно. У этих весов предел — сто пятьдесят. У некоторых моделей бывает запас прочности процентов на десять, то есть до ста шестидесяти пяти, но даже и это не наш случай.

— Ну в таком случае с тебя новые весы, которые будут функционировать! А я пока попробую составить полный список, что в моем распорядке дня изменилось за последний год.

Заказывать весы через интернет я не хотел — привезут только через несколько дней, — а в универмаге вроде была модель, годная до двухсот кило. Но когда я заглянул туда завтра, оказалось, что на складе ее нет и в ближайшее время не будет, спрос слишком мал, а у всех имеющихся вариантов предел был от ста двадцати до ста пятидесяти килограммов. В общем, вернулся с пустыми руками и полез в сеть. Выбрал такие весы, которые гармонично сочетались с плиткой у нас в ванной, ну и для гарантии с верхним пределом во все двести пятьдесят кило.

Закупая домой что-нибудь новенькое и интересное, мы всегда распаковывали контейнер вместе — это как разворачивать рождественский подарок. Посылка прибыла, я ее позвал. Из спальни она появилась почти голая, в одном бюстгальтере на пару номеров меньше, чем нужно. Длинные волосы, которые она не подстригала с самой свадьбы, снова отросли до пояса, мягким плащом окутывая ее тело. Громадный живот, полностью свободный от одежды, без помех выпирал во всех направлениях. Обильные груди выплескивались из чашек слишком тесного лифчика. Закатное солнце окружало ее роскошные формы мягким ореолом, и я с трудом подавил желание затащить ее обратно в спальню — посылка, в конце концов, может и подождать.

— Ты чего это ходишь голышом? Или это новое дополнение к нашей церемонии распаковывания бытовых обновок? Я рад, конечно, но надела бы хоть штанишки какие, а если бы я не один пришел?

— Я в штанишках, между прочим! — обиженно заявила она, приподняв живот обеими руками и попытавшись заглянуть под него — спереди, сбоку, словно проверяя, есть ли там что-нибудь. — Шутишь? — Чуть не потеряв равновесие, оперлась одной рукой о стену. Увы, спереди заглянуть ну никак не получалось, то пузо мешало, то сиськи. Лишь потом она догадалась, что повернуться и глянуть на боку куда легче. — Ага, видишь, я в трусиках!

Я это видел, когда еще она в первый раз приподняла живот, и попытался извиниться, но она прервала меня:

— То есть у меня пузо уже так выросло, что спереди под ним и белья не разглядеть?

Один из тех редких моментов, когда она сама не знала, как реагировать на неожиданное известие. Шок? Страх? Возбуждение? Недоверие? Самоирония с толикой чистой радости? Все эти эмоции скользили по ее круглому лицу, мы какое-то время просто стояли вот так, молча, и на этот раз тишину первым нарушил я.

— Что ж, пора узнать суровую и жесткую правду.

— А может быть, правду мягкую и волнительную, — выразительно колыхнула она собственным пузом, вновь обретя обычную свою уверенность в том, что справится со всем, что пошлет ей жизнь, а с шутками это будет куда проще.

Сто восемьдесят семь.

— Ого… это же… это более чем вдвое больше, чем когда я впервые с тобой встретилась.

Да, я тоже слышал в ее голосе затаенный страх. Более чем вдвое, это при том, что она и тогда совсем не была худой. Мы оба были испуганы тем, как быстро все вырвалось из-под контроля. Но поскольку мы — это мы, то даже на страшное можно и должно было реагировать с улыбкой.

— Да, жаль, что мы пропустили точный момент.

— Угу, отметили бы круглую двукратную дату, — полушутливым тоном согласилась она.

— Увы. А ведь это было, наверное, где-то в прошлом месяце...

— Ну ничего, теперь будем тщательно отслеживать, чтобы не пропустить момент трехкратной даты. Тогда и повеселимся как следует! Да не смотри ты с таким испугом, я же пошутила! Втрое — и в самом деле перебор, это ж выйдет двести сорок восемь, до такого я ни за что на свете не доберусь!..

Перевела дыхание и задумчиво добавила:

— А впрочем… я уже говорила так однажды, правда? Если после первых родов меня вот так вот разнесло… или потому что я стала мамашей-домохозяйкой… и ведь прошло всего три месяца… и мы все равно планировали как минимум еще одного ребенка, ведь так?..