Гарем

Гарем
(Im Harem)

Собеседование. С арабской принцессой. Что я тут вообще делаю? Эта одетая с иголочки, довольно упитанная дама будет моей работодательницей.
Она рассматривает мое резюме. «Анн-Софи Экерт», написано там. Двадцать семь лет, родилась в Кельне, изучала музыковедение и изящные искусства. Свободно владеет английским и французским. Играет на пианино и аккордеоне, а также в бадминтон.
Да, это я.
Арабская принцесса интересуется — могу ли я раскрыть ее сыну, он принц и наследник престола Саудовской Аравии, красоты и оттенки западной музыки. Да, отвечаю я; еще несколько фраз — и мне предлагают работу.
А я понимаю, что я сейчас в таком тупике, что соглашусь.
Два года как выпустилась из университета и постоянно в поисках работы. Производственной практики полно, вроде как постоянно занята, даже дважды переезжала и пахала на переработках за бесплатно… но ни в опере, ни в музее, ни в картинной галерее, ни на рок-фестивале не могла получить постоянное, прочное место.
Это одна из причин, почему я после выпуска набрала почти десять кило. После переезда пришлось бросить мою любимую секцию бадминтона, ну а стресс от работы проще всего снимался плотным перекусом. И со своим ростом метр шестьдесят пять и весом в семьдесят кило я чувствую себя не просто толстой, но и разочарованной во всем на свете. Встречалась с одним парнем — расстались, и не могу точно сказать, переезд тому виной или все-таки мои новообразовавшиеся слои сала отметились.
Короче, у меня не жизнь, а сплошное расстройство. А передо мной сидит женщина, которая предлагает царские — ну хорошо, принцевские — условия, включая бесплатную еду и проживание, а в мои обязанности будут входить частные уроки музыки: один час в день, на большее у юного принца нет времени. Но жить мне предстоит в гареме, в чужой стране.
И все равно я в таком раздрае, мне нужны деньги и сбросить весь этот перманентный стресс… в общем, я говорю «да». Это же не навсегда, в конце концов...
Две недели спустя я вылетаю в Саудовскую Аравию.
По прибытии, еще в очереди на паспортный контроль, ко мне подходит женщина, вся в парандже, представляется как Нахиме, взмахом какой-то карточки проводит меня мимо всей таможни с паспортистами и сажает в роскошный лимузин, на котором мы и едем во дворец. Когда водитель занимает свое место и закрывает перегородку в салон, Нахиме откидывает вуаль с лица. Вполне симпатичная, за сорок. Она поясняет, что прикрывать лицо и фигуру следует лишь в присутствии мужчин, и тут же в лимузине я переодеваюсь в подготовленный для меня комплект «одеяния арабской женщины», а Нахиме учит меня, как правильно закреплять паранджу, чтобы видны были только глаза.
Местный дресс-код.
По прибытии в гарем вуаль с лица тут же снимается, ведь мужчинам вход сюда строго запрещен.
Меня ведут к выделенным мне покоям. Глаза мои лезут на лоб: отдельный домик, этакое бунгало, в котором и заблудиться недолго. Омерзительно роскошный концертный рояль и стеллажи, заполненные книгами и нотными записями — Бах, Лист, Гауди, Хиндемих и кто только не.
Распаковываю багаж — и пугаюсь до смерти, когда передо мной вырастает крохотная филиппиночка. Аси, представляется она, я теперь твоя служанка, твои заботы — мои заботы; а на мое возражение, что я и сама могу о себе позаботиться и вообще предпочитаю одиночество, азиаточка с перепуганными очами признается, что у нее нет иной работы, и если я отказываюсь, ее тут же пинком вышвырнут обратно на Филиппины. Так что, делать нечего, я велю ей принести мне колу и что-нибудь пожевать.
Так начинается моя дружба с Аси, которая будет стоить мне не одного лишнего килограмма...
Следующие несколько неделю привыкаю к обстановке. Снаружи слишком уж жарко, большую часть дня провожу в своих «апартаментах», а Аси обслуживает меня. Потихоньку знакомлюсь с другими обитательницами гарема, но у них распорядок примерно такой же. Библиотека и музыкотека у меня богатейшая, так что я читаю и жую, играю на рояле и ем, беседую с другими дамами из гарема — и снова-таки ем.
По ходу дела знакомлюсь и с традиционной музыкой Аравийского полуострова, Нахиме помогает мне и вообще всячески вводит в мир арабской культуры.

И вот приходит время первого урока для принца. Ему семь лет, мальчик избалован донельзя, но хорошенький и само обаяние. Я расспрашиваю, какая музыка ему больше нравится, и вообще знакомлюсь с учеником. Час пролетает очень быстро, но я охотно начинаю подбирать материал на полный курс. Уж если делать, то как следует, а моя новая работа мне пока очень нравится. Я, правда, все равно не могу представить, что мой «рабочий день» будет длиться всего час — ну хорошо, с учетом подготовки материалов и прочего, пусть даже три часа. Это при том, что в Германии я трудилась от десяти до двенадцати, и не всегда за сверхурочные доплачивали как следует. В общем, подобрав за три часа хорошее расписание и материалы на следующие две недели, я с удовольствием съедаю плотный обед, который приносит Аси. Я этого заслуживаю.

Следующие недели протекают быстро. Я жду уроков с принцем, наслаждаюсь общением с мальчиком, для которого потихоньку из «говорящей мебели» становлюсь условно-достойной собеседницей. Кое с кем в гареме успеваю подружиться, например, с Катрин, она американка и отвечает здесь за маникюр и тому подобное. Катрин — милая дама «за тридцать», она живет в гареме уже несколько лет и очень рада общению со мной, потому как умирает от скуки. Заявляет, что всячески сопротивляется кулинарным соблазнам гарема, но все равно килограммов двадцать лишних в ней есть. Здесь или сходишь с ума, или жиреешь как на дрожжах, жалуется она, а иногда и то, и другое. Лично мне не верится. Да, я вроде успела чуток поправиться, но тут, пожалуй, сама виновата: стоило упомянуть при Аси, что обожаю ватрушки, так теперь меня ими просто закармливают. В Эр-Рияде есть все. И целая лавка, в которой подают, на минуточку, двадцать семь видов ватрушек: кроме сладкого творога — шоколад, клубника, персик, груша, морковь, мед, изюм… в общем, после урока музыки сажусь перед телевизором и объедаюсь до отвала.
Ситуация — абсурднее не придумаешь. Я воспитана так, что просто не могу отказываться от еды или выбрасывать недоеденное, в семье приучили «очищать тарелку начисто», даже когда сыта, потому как оставлять поданную тебе еду недоеденной — невежливо, это значит, что тебе не нравится и ты не уважаешь чужой труд. А здесь, у арабов, все совсем иначе: хозяин демонстрирует гостю собственные достаток и щедрость, выложив перед ним столько еды, что хочешь не хочешь, а что-то на тарелке да останется; а если вдруг все съедено, гость тем самым демонстрирует: еды было слишком мало, я все еще голоден.
Вот из-за моей вежливости-то все и происходит. Как бы я ни пыталась вежливо съесть все принесенное, мне тут же доставляют добавку, а в следующий раз на тарелке оказывается больше, чем в предыдущий, в итоге и я обожрамшись до нестояния, и слуги сбились с ног, загружая стол… а желудок мой с каждым разом раздувается все сильнее, и чтобы просто ощутить сытость, мне с каждым разом требуется все больше и больше еды — больше, чем на самом деле нужно для поддержания жизнедеятельности… в общем, понятно, откуда у Катрин лишние килограммы.

А в курсе музыкального обучения постоянно случаются перерывы. Принц ведь на месте не сидит, у него то и дело поездки по стране, и хотя иногда мне разрешено составить ему компанию, но в основном приходится оставаться в гареме. Тут-то и приходит скука. Центр гарема перемещается вместе со двором, а тем, кого оставили, банально нечего делать, только болтать, смотреть телевизор и есть. Собственно, еда — единственное утешение: она всегда вкусная и помогает скрасить времяпровождение. А с плотно набитым желудком я всегда могу прикемарить на диване, тогда время летит быстрее. На фигуре такой образ жизни отзывается не лучшим образом, а что делать.

Но я не могу не смотреть правде в глаза: с тех пор, как я перебралась в Саудовскую Аравию, я поправилась уже на двадцать кило. И когда смотрю на собственное отражение — живот, бедра, ягодицы, бюст, куда ни глянь, — мне самой страшно, как будто кто-то шутки ради подсунул мне кривое зеркало. Старую одежду можно выбрасывать. Штаны я не то что застегнуть — натянуть не могу, застревают в бедрах. То же и с куртками-рубашками, рукава стали слишком тесными. Катрин считает, что я разжирела. Не скажу, что она неправа, я уже перекрыла ее объемы, хотя она тут уже почти десять лет, а я всего ничего. Всему виной здешняя жизнь. Много сплю, жру как не в себя и почти не двигаюсь. А с другой стороны, у меня ведь нет никого, ради кого мне следовало бы — или просто хотелось, — держать себя в форме. И напротив, время от времени, когда я все же выхожу «в свет», порой слышу выкрики и комментарии бедуинов относительно моей новой фигуры — «Ах, что за красавица, какие роскошные сиськи! Только посмотри на это сокровище!» — и вновь и вновь, глядя на свои жиры, я вспоминаю их слова и мне становится легче, даже порой говорю себе: слышишь, дура, вот и радуйся. В кои-то веки отрастила пышный бюст, почувствуй себя наконец женщиной.

А в гареме организовали фестиваль, в лучших традициях. Признаться, я не слишком им наслаждаюсь. Всю ночь просто ем шоколад. Даже потанцевать не получается — это больше не для меня. Слишком разжирела. Глупый вид будет.

Чтобы убить время, занимаюсь французским языком с Нур. Девушка в свои девятнадцать имеет весьма внушительные пропорции: рост метр девяносто, громадные сиськи и бедра двухметрового обхвата. Нахиме как-то упомянула, что Нур способна за день слопать еды, в пересчете на международную валюту, баксов на пятьсот. По ее виду — нетрудно поверить. Так-то лицо у нее красивое, и макияж всегда идеальный.
На занятия Нур приносит с собой тетрадь, пенал и целый мешок пирожных и иных сладостей; облачена, как правило, в бесформенный балахон. Осторожно умостившись на диване, она улыбается, слушает меня и истребляет запасы сладкого. От нее я многое узнаю относительно арабского образа мыслей, особенно по части женщин. Она чрезвычайно гордится своей принадлежностью к арабскому миру и не испытывает и тени сомнений относительно основ своей культуры. И хотя вследствие этого ее взгляд на многие материи кардинально отличается от моего, мы стали лучшими подругами. Собственно, мы полностью совпадаем по двум вопросам: ей тоже не хватает мужских объятий, и мы обе обожаем сладкое. Каждый день мы сидим, болтаем о том о сем по-французски и по-английски — и сметаем горы пирожных, пахлавы и прочих вкусностей. Я набираю вес еще активнее, чем прежде. Нахиме волнуется, достаточно ли у меня одежды нужного размера, меня же волнует другое: сумею ли я вообще когда-нибудь выбраться из этой медовой паутины...

Работа становится все более и более нудной. Ну чему я могу научить принца всего-то за час в день, вдобавок треть уроков отменяют в последний момент «по форс-мажорным обстоятельствам». На подготовку времени особо не трачу, уже незачем. Все опостылело. Я почти заставляю себя читать, хотя за рояль время от времени все еще сажусь. Разговоры внутри гарема крутятся почти исключительно о сексе. Вот никогда бы не подумала, что мне так будет его не хватать, но полное отсутствие простых телодвижений иногда сводит с ума. Да, я прекрасно умею сама «сбрасывать напряжение», и все равно так хочется забыться в крепких мужских объятиях… Но — нельзя. Просто невозможно. Негде, не с кем, а охрана тут совершенно драконовская. Впрочем, плевать. Я сумела настроить на зомбоящике спутниковые каналы западного телевещания, в том числе и такие, где попадаются голые мужики. Хоть полюбуюсь...

Три с половиной года спустя нога моя вновь ступает на родную германскую землю. На рождество мне предоставили четырехнедельный отпуск. Из самолета выхожу, подпрыгивая от восторга, как маленькая девочка. Мать собирается встретить меня в аэропорту, хотя на свои доходы я спокойно могла бы заказать такси. А еще меня внезапно расстраивает мой собственный вид: из всех своих прежних шмоток западного стиля я напрочь выросла больше года как и в Саудовской Аравии таскала только балахоны и безразмерные шаровары. Там немало таких, как я; а в Европе я чувствую себя коровой среднего размера. Реакция матери… ожидаемая: она хоть и знает, что надо высматривать в толпе корпулентную даму во всем восточном, но по ней чувствуется, насколько ее предположения разошлись с тем, что она видит собственными глазами.
С прочей семьей не лучше, у них глаза на лоб лезут. Отправляюсь за покупками и к собственному стыду осознаю, что отныне мой удел — большие, а вернее, сверхбольшие размеры. Хотя сама, в общем-то, виновата, несколько лет кряду жрать как не в себя, и вот итог.
Мамина квартирка — мрак. Старое здание, третий этаж. С трудом, пыхтя и обливаясь потом, карабкаюсь по лестнице, с трудом протискиваюсь по узкому коридорчику, заставленному книжными стеллажами. Маме хорошо, она как была в детстве шваброй, так ей и осталась, а мне...
Впрочем, все это ничуть не мешает моему аппетиту. Как прибыла в Германию, так и продолжаю лопать свинину — сочную, нежную, во всех видах. В Аравии я вроде и не скучала по «запретному мясу», а тут вдруг понимаю, какая же это вкуснятина. Булочки с сосисками, отбивные, колбаски, стейки, жаркое и просто пирожки. Раньше я и помыслить не могла заказать «на себя одну» полное блюдо свиного жаркого с клецками и красной капустой; сейчас я легко уплетаю такое, взяв также грибной суп на первое «для аппетита» и хороший кусок пирога на десерт, а потом, пропихиваясь по рождественским распродажам, походя уписываю еще и пакет жареных анчоусов. Неудивительно, что с такими аппетитами меня распирает как на дрожжах.
А еще я отдаю должное выпивке — там, в Аравии, мне снова придется забыть такое удовольствие, и надолго. С каждой трапезой — как минимум пару бокалов вина, и бутылочка-другая пива в промежутках, и глинтвейн на распродаже… Весь декабрь у меня голова кружится, от обжорства или от выпивки, сама не знаю, но желудку такое сочетание нравится. И хорошо, что я не отказалась от привычного арабского костюма — будь на мне штаны, они бы за эти недели точно треснули по швам, а балахону все равно. Разве что складок стало поменьше прежнего.
Зато каким взглядом встречает меня Нахиме по прибытии — это нечто. Влезаю на весы. Сто двадцать семь, однако. За четыре недели умудрилась разожраться на семь кило.

Юному принцу предстоит вояж в Штаты на полгода — подтянуть разговорный английский и набраться опыта. Истинная причина, полагаю, в том, что он фанатеет от баскетбола.
Для меня, впрочем, важно то, что в его «багаж» включают и меня, и я на полгода покидаю гаремные застенки. Хоть какое-то разнообразие.
Нью-Йорк. Мы заселяемся в большой отель, принц получает суперсюит, мне же как «персоналу» достается простенький номер. Но даже этот номер весьма просторный — и конечно же, оснащен по полной программе. Мы вольны заказывать в номер все, что пожелаем — казначейство Саудовской Аравии платит за все, — но принцу «в багаж» навязали и команду поваров, вдруг-де мальчик соскучится по национальным блюдам.
Разобрав чемоданы, первым делом заказываю из местного ресторана большой и толстый бургер с картошкой и с урчанием уплетаю полузабытый «деликатес». А потом решаю прогуляться по городу, вольная и независимая — без сопровождения и даже без вуали. Мне, неверующей среди неверующих, это дозволено. Впрочем, я все равно одета в белый бедуинский балахон, потому как других одежек нужного размера у меня нет.
Наслаждаюсь солнечной погодой при умеренной температуре. В пекле Аравии мне с моими жирами нелегко, а тут — вполне себе ничего.
В одежном магазине пытаюсь одеться по западной моде. Только эластик, все прочее даже не рассматривается как явно неудобное; несколько удивляюсь, но все-таки удается подобрать более-менее подходящий вариант, в Америке мой размер все-таки входит в линейку одежной индустрии. Так что переодеваюсь в рейтузы и майку с широким вырезом, демонстрируя всему свету половину изобильного бюста, и продолжаю прогулку.
В супермаркете решаю побаловать себя местными сластями: пончиками, зефиром и черным шоколадом. В Аравии шоколад из-за жары мгновенно тает, горячий — сколько угодно, а в плитках и конфетах там его банально не достать, так что ловлю момент и затариваюсь вкусняшками… ну, года на три хватит. Может быть.
Добравшись до Центрального парка, плюхаюсь на скамейку и отправляю в рот первый сникерс. Затем как-то сам собой разворачивается второй… Нет, не хватит.
В это самое время ко мне подходит симпатичный мужчина — лет тридцать с хвостиком, может, чуть постарше меня — и представляется, мол, я Джон, а как тебя, красотка, зовут? Я готова от стыда растечься лужицей — мало что жирная, так еще и шоколад жру у него прямо на глазах… Но ему все-таки удается уболтать меня на чашечку кофе, и я потихоньку расслабляюсь и отдаюсь общению. Приятный, симпатичный и вообще… и несколько дней спустя наше общение перетекает в более тесные отношения, и меня больше всего поражает, что я нравлюсь ему не «несмотря на» свои сверхизобильные объемы, а как раз наоборот, благодаря и им тоже. Джон любит толстушек, а я сейчас уж точно вхожу в эту категорию...
Поскольку в Штатах принцу не до уроков музыки, я могу полностью посвятить себя новообретенным отношениям. Почти каждый день меня водят в ресторации со шведским столом, классические «съешь сколько влезет», и Джон усаживает меня за стол и скармливает мне такие горы вкусняшек, что потом я с трудом могу выкатиться оттуда. А секс — просто безумный, он так долго изучает все мои выпуклости и складочки, что я, вопреки изначальной своей неуверенности «ну как же так можно, со всеми этими жирами...», с каждым разом все больше отдаюсь его нежным прикосновениям, и как мои разбухшие телеса охотно принимают ту форму, какие ему угодны в данный момент...
После обжорства в ресторанчиках мы отправляемся либо ко мне в номер, либо к нему в апартаменты. Дальше нам, собственно, и не надо. Как правило, после всего он убалтывает меня «скушать еше что-нибудь», и в итоге мое пузо набито как барабан и я только и могу, что лежать и стонать, к его вящему удовольствию.
А у Джона странные тараканы насчет моих объемов и веса. Снова и снова он заставляет меня влезать на весы, и с каждой неделей показания их — в американских фунтах, мне лень заниматься пересчетом, — становятся все больше. Или измеряет обхват моего пуза, которое тоже растет его заботами, и когда он видит «цифровой эквивалент» дела рук своих, улыбкой его можно освещать темные улицы не хуже фонаря. Чувствую себя рождественской гусыней, от некоторых дней в памяти только и осталось — жру и сплю.
Полгода проходят, нам пора отбывать из Штатов. С грустью прощаюсь с Джоном — он хороший, — но где-то в глубине души я даже рада, что это кончилось. С одной стороны, мне нравилось чувствовать себя желанной и привлекательной, с другой… я для него была скорее объектом вожделения. Объектом с растущими показаниями объема и веса. В первый раз, когда Джон меня взвесил, там было двести девяносто восемь фунтов или около того, а перед отлетом — триста сорок два. Тут уж я взялась за калькулятор: за полгода его заботами я набрала почти двадцать кило, теперь во мне сто пятьдесят пять килограммов. Не то чтобы я так уж удивилась, за последние годы меня настолько расперло, что с мелочами вроде треснувших брюк, слишком тесных кресел и сложностями с наклониться что-нибудь достать я сталкивалась не один десяток раз.

Возвращение в Аравию. Жара бьет по башке словно молот, а дополнительный вес, набранный в Америке, кажется вдвое, если не втрое больше.
Когда мы снова встречаемся с Нур, у нас обеих глаза на лбу. Она и до того была мягко говоря нехуденькой, но за полгода моего отсутствия ее корпулентная фигура пропорциями стала еще более шарообразной. Нур также поражена, насколько же сумела разожраться я. Сие ни на миг не останавливает нас от привычного поглощения местных сластей — наперегонки и целыми подносами, — и хотя на весы я больше не взбираюсь, но прекрасно понимаю, что продолжаю толстеть.
Тонус как у старухи. Тело отказывается таскать такой вес. Подняться на один лестничный пролет — уже подвиг, дальше мышцы просто отказывают. Почти не выхожу из дому. Постоянно чувствую себя уставшей, и чем больше валяюсь в лежачем положении — тем быстрее устаю потом.
Ноги настолько расплылись, что с трудом хожу вперевалку. А если приходится покидать здание гарема, до машины меня сопровождает Карина, и я опираюсь на ее руку. Мне давно плевать, что мне нужен все больший и больший размер одежды, что Нахиме уже заказывает на меня балахоны индивидуального пошива, в которых хоть как-то скрываются мои объемы, что при ходьбе мне требуется опора. Вообще говоря, ради собственного блага и собственного здоровья мне бы надо все это прекратить и перестать толстеть… но я просто не могу. Еда для меня как наркотик, даже хуже. А если я пытаюсь есть поменьше — день тянется жевательной резинкой, желудок вопиет и в итоге я сдаюсь… и в очередной раз объедаюсь до отключки, и потом час-другой расслабленно валяюсь на диване, пока набитый желудок уютно урчит, переваривая пищу, а я отдаюсь приятным грезам.
Жру и сплю. Как та свинья, все чаще и чаще обжираюсь и становлюсь все тучнее и менее подвижной. Нахиме лишь качает головой, но не мешает мне следовать избранной судьбе.

Принц скоро отметит свой четырнадцатый день рождения, окончательно перейдя в мир мужчин. Контракт с женщиной-учительницей музыки, таким образом, далее продлевать невозможно. Мне предложили остаться в гареме и остаток жизни наслаждаться арабским гостеприимством, и признаться, у меня очень большое искушение это предложение принять.
Но сперва лечу «в отпуск» — в Германию. Где обнаруживаю, что вешу теперь сто восемьдесят семь кило. И если калькулятор не врет, это значит, что с тех пор, как я впервые отправилась в Саудовскую Аравию, я набирала больше килограмма в месяц.
В умеренном климате Европы мне становится легче, и хотя я по-прежнему слишком толстая, ленивая и малоподвижная, жиры уже не так сковывают меня. Собственно, поэтому-то я и вернулась в Германию, в том числе. Да, я жирная корова, но здесь я хотя бы не чувствую себя заключенной в темнице собственных жиров и могу почти нормально жить.
Благо на что жить — пока есть, заработала я щедротами принца более чем достаточно...