Дезабилье

Дезабилье
(en deshabille)

С тех пор, как ты живешь со мной, ты поправилась уже на пол-центнера, и сама начинаешь это замечать. Ты уже не ходишь, а перекатываешься, и дыхалки не хватает ни на что — жиры твои, тучные и расплывшиеся, нелегко тягать. Собственно, ты этого почти и не делаешь — почти весь день проводишь либо лежа в кровати, либо сидя на диване. Я пытаюсь предусмотреть все, что ты захочешь, чтобы тебе не приходилось вставать, разве только в случае крайней необходимости; не люблю, когда моя красавица пыхтит и отдувается, сражаясь с окружающей средой. Ты отродясь не была спортивной, но сейчас категорически не в форме, потому как до невозможности разжирела.
Сегодняшнее утро начинается вполне обычно: пока я собираюсь на работу, ты, выдув полную кастрюлю овсанки с шоколадом, вновь отключаешься и засыпаешь. Часик спустя, проснувшись, начинаешь посасывать сливочно-шоколадный коктейль, заедаешь шоколадками под зомбоящик — и как-то незаметно опустошаешь всю пятилитровую бутыль! Приятно, уютно. Десять утра? Неважно, все равно пора вздремнуть, пока в желудке неспешно бурлит калорийнейший состав.
А еще час спустя просыпаешься, движимая знакомым ощущением, единственным, которое имеет над тобою необоримую власть. Голод! Возможно, это коктейль виноват, почему он так быстро закончился? Дотягиваешься до телефона и заказываешь пиццу — как всегда на обед. Потом вспоминаешь, что ты спишь голышом, и выбираешься из постели, чтобы натянуть последние шмотки, которые на тебя еще как-то налезают: старые добрые розовые спортивки и черно-полосатая блузка, которые ты в свое время поименовала «чехлом для танка»...
Для начала блузка: хорошо, что она без рукавов, иначе твои расплывшиеся массивные руки и не протиснулись бы. Кое-как, но налезает, туго облегая роскошный бюст. Почему это мои соски стали такими чувствительными, думаешь ты, потом одергиваешь блузку максимально вниз — ну, примерно верхнюю треть пуза прикрывает. Если не ерзать.
Затем розовые спортивки. Ниже колен более менее нормально, а вот дальше… бедра твои настолько раздались в объеме, что от колен и выше штанишки сидят в облипку. А уж о том, чтобы заправить в них пузо, и речи быть не может. Так что твоя самая внушительная подробность остается обнаженной, и ты знаешь, что я бы такое не одобрил — но выбора нет. Пицца тебе так или иначе нужна. О чем вновь и вновь напоминает утробный рев.
Воздвигнувшись в вертикальное положение, ты, медленно и вперевалку, перекатываешься по коридору. В гостиной плюхаешься на диван. Надо отдохнуть. Одеться и пройти целых пять метров от кровати — это слишком тяжкий труд для тебя. На кофейном столике оставленная мной стопка банкнот на еду — а еще ты совсем забыла, что я поставил там вазочку с конфетами. И как раз когда ты дожевываешь шестую шоколадку с птичьим молоком, звонит дверной звонок.
Ты поднимаешься, пытаясь одернуть блузку пониже и подтянуть штаны повыше — и то, и другое бесполезно. Все твое колоссальное пузо напоказ. Господи, думаешь ты, какая же я толстая! И согретая этой мыслью, вперевалку топаешь к двери, на ходу облизывая с губ остаток шоколада.
Вся красная от усилий, запыхавшись, но с широкой предвкушающей ухмылкой, ты открываешь дверь. Три больших пиццы. Двух на обед тебе когда-то хватало с запасом. Но с тех пор миновал не один месяц и прибавился не один десяток килограммов. Остудивший обнаженную кожу прохладный осенний ветерок вновь напоминает тебе о твоем дезабилье, но стыдиться поздно. Взгляд курьера скозьзит по твоему бюсту и замирает на твоем голом пузе, на массивной подушке бледного сала, складками свисающей ниже середины бедер. Покраснев еще и от такого обстоятельства, ты вручаешь ему две двадцатки, пробормотав «сдачи не надо».
Он тепло улыбается:
— Девочка, ты небось очень проголодалась, так?
Интересно, на его маршруте ты самая крупногабаритная, или есть и побольше?
Улыбнувшись, ты киваешь обеими подбородками.
— А помощь тебе случайно не нужна? — интересуется он, все так же пялясь на твое голое пузо. Чуть наклоняется, прислонившись к дверному косяку. — Наверняка ведь пицца будет вкуснее, если ты позволишь мне скормить ее тебе, красавица.
— Вряд ли моему парню это понравится...
— Кот из дома — мыши в пляс, — настаивает он. — Видно же, что тебе нелегко вот так вот бегать к двери. Почему бы тебе не впустить меня, чтобы скучно не было?
Ты краснеешь и опускаешь взгляд. Хочется хлопнуть дверью и остаться наедине с пиццей.
А он продолжает:
— У меня там в машине еще две коробки, одно твое слово — и они твои, детка. Такая красавица не должна кушать одна.
Наконец собравшись с духом, ты отвечаешь:
— А я одна и не ем.
И пока он пытается понять, что это значит, ты закрываешь дверь и щелкаешь задвижкой.
И обессиленно опираешься на стену, сердце колотится. Как страшно жить! Ты едва способна передвигаться, даже курьер из пиццерии видит, какой ты стала уязвимой. И тут ты вдруг понимаешь, почему я с таким пылом оберегаю тебя от всего на свете: потому что сама о себе ты позаботиться уже не можешь. Ты ленивая и ненасытная обжора, которая только и делает, что жрет как не в себя, с каждым днем все больше, превращаясь в беспомощную гору сала… и тебе это нравится.
От теплого аромата орегано и моцареллы желудок твой требовательно урчит: не задерживайся, жуй давай. Вперевалку докатившись до постели со стопкой коробок, ты плюхаешься на двойной матрац. Обессиленная, колени и ступни ноют даже от столь недолгой ходьбы, но пухлые руки уже тянутся к пицце номер раз. Первый ломтик отправляется в ожидающе разинутый рот, изнутри вырывается стон неутоленного желания, когда языка касается горячий слой расплавленного сыра. Каждый день вот так, и все равно от первого кусочка ты всегда стонешь, как в порнофильме. Остаток ломтика исчезает за считанные секунды, кровать скрипит и жалуется, и вот ты уже снова в обычном своем положении полулежа на подушках, пузо уютно выплеснулось вперед промеж раздвинутых бедер. Так есть удобнее всего, в который раз уверяешься ты, пристраивая коробку на пузо, чтобы никуда не тянуться. Капли горячего сыра и масла оставляют пятна на блузке. Неважно.
Ты сейчас в своей стихии: чистое и беспримесное чревоугодие. Неутолимый аппетит плюс самая калорийная еда из доступных. Ты всегда хочешь больше, всегда хочешь запихнуть в себя что-то еще. Ты сейчас почти в трансе, на гребне волны возбуждения, все центры наслаждения в твоем мозгу соединены в неразрывную цепь с обильной едой и собственными жирами. Ты даже не сознаешь, что заглатываешь все большие и большие куски… и делаешь это все быстрее и быстрее, на своей волне ты не замечаешь даже, что резинка розовых спортивок все туже врезается в твои раскормленные бедра — нет, ты просто ешь, поглощая пиццу, щеки и подбородки перепачканы соусом, но тебе все равно. Ты чувствуешь, как твое массивное раскормленное пузо давит на твою расщелину — и это возбуждает тебя еще больше.
Кажется, всего несколько минут прошло, и вот в коробке ничего не осталось. Ты об этом даже не задумываешься и автоматически тянешься за второй. Ты на все той же волне «налопаться по максимуму». Ты должна набить свой невероятно растянутый желудок по самое не могу, ибо он отчаянно требует именно этого. Ты сама не сознаешь пределов своего обжорства. Просто с каждым разом требуется все больше еды. И ты бездумно продолжаешь отправлять в рот ломтик за ломтиком, чувствуя, как пузо промеж ног становится все тяжелее. А еще ты чувствуешь, что промеж ног стало влажно, но — ничего не можешь сделать, вот уже примерно пол-центнера как ничего не можешь, слишком много жира. Только огладить пузо, икнуть, выпустив изнутри немного лишнего воздуха, и быстро запихнуть в рот следующий ломоть. Тебе хорошо, тепло, уютно. А что, если сделать бутерброд из двух ломтиков, думаешь ты, так ведь получится еще лучше — и немедля проверяешь эту теорию, соус капает на твой массивный двойной подбородок.
(Ненасытная прорва обжорливая.)
Еда для тебя сейчас все, ты и полчаса не способна без нее прожить, если не спишь. Иногда ты задаешься вопросом, чем все это закончится — и закончится ли. ЧТобы просто насытиться, тебе требуется целая гора еды. Ты не то что остановиться не можешь — даже замедлить темпы роста, тебя распирает как на дрожжах. Ты и ходить-то способна только от кровати до порога, и то пересиливая себя. ЕЩе килограммов двадцать-тридцать, и может быть, вообще встать не сможешь, прикованная к одному месту собственными жирами. И продолжаешь лопать, жрать, так быстро, как только можешь.
(Толстушка, которой всегда мало.)
Пальцы скребут по картонке: куда пропала вся вторая пицца? Неважно, передергиваешь ты пухлыми плечами, и берешься за третью коробку, свободной рукой оглаживая раздувшееся пузо, упиваясь великолепным ощущением сытости. Вот так вот оглаживать растущее пузо и лопать как не в себя — божественное наслаждение. Неважно, что блузка вся в каплях сыра, масла и соуса, или что она уже трещит на тебе по швам. Или что задралась так, что прикрывает только грудь, выставляя напоказ все твое разбухшее пузо, безразмерный шар мягкого сала, бледного, расчерченного растяжками.
(Курьер зрает, чем ты сейчас занята.)
Знает, конечно. Все знают. Все, кто хоть раз увидел тебя, твое пузо, колыщущееся в метре впереди тебя, и как ты едва перетаскиваешь собственный вес. Твое пузо говорит без обиняков: ты ненасытная толстуха, разожралась до нынешних неимоверных габаритов и продолжаешь жрать.
Тебе так хорошо, ты практически на вершине… и тут с этой вершины тебя срывает страшное. Ты вспоминаешь, что тебе нечего пить! Черт! Взгляд останавливается на прикроватном холодильнике, но ты понимаешь, что утром выдула всю пятилитровку коктейля. Ингридиенты в буфете есть, можно смешать еще… но одна неловкая попытка встать, и ты понимаешь, что это нереально. Ты слишком обожралась, чтобы даже скатиться с подушек. Дотягиваешься до мобильника и звонишь мне.
— Привет, детка! Как дела?
— Привет, милый, э, даже не знаю, как сказать...
— Мне ты можешь сказать все как есть, любимая. Так что?
— Я только что заказала пиццу, лежу в кровати, а коктейль кончился...
— Мммм?
— И я не могу встать. Милый, мне очень хочется пить, но я так налопалась… просто пошевелиться не могу.
— А. — Молчание, потем шепотом: — Ты нарочно хочешь, чтобы у меня крышу сорвало?
Под твоим тяжеленным пузом становится мокро и липко.
— Понимаю, любимый, но это правда… я объелась, лежу тут, совершенно беспомощная… можешь приехать?
Хорошо, что от офиса до дома мне минут пятнадцать.
— Итак, ненасытная толстуха разожралась так, что не может пошевелиться, причем еще даже обеда не было?
— Я… я знаю...
— Значит, ты хочешь, чтобы я приехал домой и смешал тебе еще одну пятилитровку коктейля.
— Да… пожалуйста… я знаю, слишком на него подсела… я слишком много ем, сама виновата...
— И наверное, тебя еще нужно как следует трахнуть, ты же там небось вся мокрая.
— Да, господи, да...
— Ладно, детка. Сейчас буду. Жди.
И во второй раз за последний час твой пульс учащается. Ты получишь еще бутыль коктейля, и разрядку там, внизу — тоже. Совсем скоро.
А пока там сколько в третьей коробке осталось, три ломтика? Ты вгрызваешься в них с таким рвением, словно боишься, что я их у тебя отниму, когда приеду. И вот съедены и они, и ты проверяешь — да, все три коробки пусты. Облизываешь пальцы и оглаживаешь свое пузо, раздувшееся и тугое… и веки твои тяжелеют, ты знаешь, я скоро приеду и позабочусь обо всем, а пока можно немного покемарить.
И последняя твоя сознательная мысль: пора, наверное, делать коктейль сразу в двадцатилитровой бутыли...