Девушки и маньяк

Девушки и маньяк
(Jessica's Workout, Minnie's Long Lunch, Cassie's Afternoon Delight)

1. Джессика: тренировка

Я наблюдаю это почти каждый день на протяжении уже четырех месяцев. И по-прежнему хихикаю, видя, как моя обжорка, с трудом втиснув раскормленные телеса в шорты и спортивный бюстгальтер, поджидает меня у дверей оздоровительного центра.
Джессика — просто картинка. Особенно когда живот переливается через пояс шортиков, а сиськи распирают слишком тесный для них лифчик. Полная противоположность того, что предполагается увидеть в вестибюле оздоровительного центра.
Само собой, когда я смотрю на нее, я вижу не просто пышные телеса, а еще и переполняющее их желание как следует подкрепиться, покалорийнее и побольше. Желание, которое становится еще сильнее, когда Джессика видит меня.
Бросается ко мне, живот ее колышется туда-сюда, мы вжимаемся друг в друга плотно-плотно — прямо посреди вестибюля, ластясь, губами, ладонями, любовно погружаю обе руки в ее складки, а потом проверяю резинку пояса.
— Еще чуток, и эти шорты лопнут прямо на тебе.
Джессика закатывает глаза.
— Ну уж нет. Если мама узнает, что я из них выросла — поймет, что я не похудела. И начнет выяснять, в чем дело.
«Не похудела» — это мягко сказано. С самой нашей встречи четыре месяца назад я помогал моей обжорочке набирать вес. Вопреки всем усилиям заботливой мамочки удержать деточку на строгой диете и четком спортивном распорядке.
Толстушкой Джессика была всю жизнь. Такая уж уродилась. Девочка стала колобочком до того, как поняла, насколько обожает покушать. В подростковый период расплылась окончательно, перевалив за центнер еще до пятнадцатого дня рождения. Потом заинтересовалась мальчиками — и узнала, что им она совершенно неинтересна, да еще и мама обеспокоилась, насколько дочка раздалась вширь. Их обоюдными усилиями Джессика сумела скинуть вес примерно до девяноста и держаться там, но мотивация ее вскоре сильно ослабла, поскольку парни по-прежнему не проявляли к ней интереса, а отказывать себе в любимых бургерах и прочих сластях — очень и очень трудно.
Закончив школу, она все больше стала выскальзывать из-под бдительного маминого присмотра и все чаще нарушать диету, так что потихоньку сброшенные килограммы. Мама, однако, еще жестче настаивала на своем, заставляя девушку каждый день потеть на тренажерах.
А потом появился я и открыл выход ее чревоугодию. Наивная юная девица встретила мужчину, который не только оценил ее формы, но и всячески поощрял ее привычку все время что-нибудь жевать — чего за все девятнадцать лет прошлой жизни не случалось! — и Джессика просто ослепла от страсти. Теперь каждое утро мы встречались там, куда ей полагалось ходить «на тренировки», и последствия зримо читались на раскормленной фигурке девушки...
Джессика плюхается на пассажирское сидение «мерса», задравшаяся футболка обнажает живот выше пупка. Потянувшись, ласково поглаживаю лакомую плоть.
— Кажется, со вчерашнего дня пузико подросло, — улыбаюсь, и сворачиваю на дорогу к моим апартаментам.
— Ты же мне три пиццы скормил. Еще бы не подросло, глупый. Повезло, что мама не заметила, как я обожралась.
— Да ну брось, три пиццы — это для моей крошки-обжорочки просто легкий перекусончик.
Ладонь моя скользит под футболку, под бюстгальтер, нашаривает набухший сосок. У возбужденной Джессики увеличивается аппетит, проверено.
Девушка, застонав, крутится на сидении.
— Уфф. Я-то в прошлый раз думала, что лопну.
— Может, сегодня так и случится, — подмигиваю я.
Левой рукой Джессика ныряет мне ниже пояса и нашаривает восставшую плоть.
— Во всяком случае не раньше, чем мне достанется вот это вот, — усмехается она в ответ.
В апартаментах она первым делом бежит на кухню, где ее ждет вазочка с печеньем. Засовывает в рот сразу по два, жует с громким хрустом и чавканьем, совершенно не стесняясь. Стягиваю с нее шортики и трусики, попутно лаская мягкие бедра. Наощупь оцениваю, как там между ног, насколько она уже мокрая. Хотя по стонам, перемежаемым громким чавканьем, и так понятно. Стаскиваю с нее футболку и высвобождаю сиськи из спортивного бюстгальтера, целую в облепленные крошками губы, но потом девушка снова предается процессу питания.
Отстумаю на шаг назад и любуюсь мягкой, раскормленной толстушкой, которая нагишом стоит у меня посреди кухни и лопает, аж за ушами трещит.
Фигуры как таковой у Джессики нет. Она просто толстая, везде. Объемистый живот, сиськи куда солиднее среднего — минимум четвертый размер тройной полноты, а то и побольше. Будет толстеть дальше — пузо станет еще больше, шире и тяжелее.
Целую ее в шею, спину, плечи, а она тем временем высыпает в рот остатки печенья. Ласкаю соски, а потом поворачиваю в сторону большого пакета из коричневой бумаги. Джессика радостно вопит и разрывает пакет с такой страстью, словно и не слопала только что неполный килограмм печенья.
Она наклоняется над горой теплых бургеров, а я пока раздеваюсь сам и готовлюсь взять ее сзади, пока она продолжает объедаться. Джесс нетерпеливо виляет массивным крупом, но обе руки у нее заняты, запихивают в рот очередную порцию снеди.
Простые ритмические движения ничуть не мешают ей поглощать пищу. Просто делают сей процесс менее цивилизованным, как будто он изначально таковым был. Сиськи ее глухо шлепают о край буфета, когда я вхожу в нее сильнее и сильнее. Лицо краснеет, глухие утробные стоны — она уже близко, и все-таки продолжает лопать как сумасшедшая. Останавливается только когда доходит до вершины, от криков и стонов изо рта у нее вываливаются кусочки теста и мяса. Впрочем, когда я выхожу и ласково поглаживаю ее по мягкой спине, Джессика доедает и их, а потом последнюю пару бургеров, и лишь потом разворачивается с довольной, сытой улыбкой и опирается локтем на буфет.
Любовно поглаживаю ее раздувшийся живот — после такой гимнастики она всегда особо чувствительна и слегка смущена собственным поведением.
— Ну ты у меня и толстушка. Кажется, прямо здесь и сейчас килограмма четыре набрала. — Улыбка Джессики меркнет, она озабоченно опускает взгляд между разметавшимися сиськами, пытясь оценить, насколько ее расперло. — Еще пара недель в том же темпе, и ты только вперевалку и сможешь ходить.
Джессика осторожно касается собственного живота. Как будто это и не она, не часть ее. Как будто вот так вот взял и вырос сам собою, а она ни при чем.
— Надо бы нам вернуться. Если мама придет первой, мне будет хреново.
Пытается наклониться за шортиками, но желудок слишком набит. Стонет от боли.
Помогаю ей облачиться в «спортивный костюм» и загружаю в машину.
— Надеюсь, ты все же не слишком быстро вырастешь из этих одежек, — поглаживаю ее бедро, ведя машину обратно к оздоровительному центру. — Выглядишь ты в них сногсшибательно.
Да, смущение уже, считай, прошло, но комплимент девушке все равно не повредит.
Само собой, Джессика хитро ухмыляется и сама гладит меня по ноге и несколько выше.
— При том, как ты меня кормишь, я не знаю, как я в них завтра втиснусь. — Доводит меня до полной боеготовности, а потом прижимается губами к моим губам, пока я выруливаю на стоянку.
— Не трави душу, — только и могу выдавить я, а она открывает дверь и собирается выходить.
— А это чтобы тебе до завтра было что помнить, — ответствует Джессика и, нарочито виляя массивным крупом туда-сюда, удаляется.
Я конечно же жду не дождусь завтрашней встречи. Но увы, у меня совершенно нет времени ни на полюбоваться ее пышными телесами, неспешно удаляющимися в направлении оздоровительного центра, ни даже помечтать о том, какой девушка вскоре станет под моим чутким руководством.
Если задержусь хоть на пару минут, опоздаю на обед к Минни.

2. Минни: обед

Когда я появляюсь у нее в конторе, Минни все еще в «кубике», широкая филейная часть свешивается по обе стороны стула, а ее начальник стоит над ней и произносит некий деловой спич, суть которого я даже не стараюсь уловить. Просто терпеливо стою себе у стеночки и жду.
Меня просто током пробирает, когда я вижу, как Минни замечает меня и у нее глаза затуманиваются. Сплав возбуждения и голода заполняет ее сразу, всю, и вряд ли остаток речи начальника доходит до нее хоть как-то.
Судя по солидной такой горсточке конфетных фантиков на столе, с утра Минни занимала рот не только деловыми разговорами.
Моя школа.
Разумеется, мне было на что опереться. Я понял это сразу, едва увидев эти бедра и задний фасад, под напором которых трещали брюки. Еще до того, как начал вплотную работать с ней.
Когда я искал «на откорм» пухлую представительницу офисного планктона, типаж Минни был не первым в очереди. Я надеялся подцепить пухлую сисястую секретаршу. Офисную шалаву. Девку с заметным избытком веса и настолько непрошибаемой уверенностью в себе, что она не отказывает никому, кто проявил бы к ней интерес. Такие быстро расплываются до нужных пропорций.
Но мне попалась Минни. Можно сказать, удачно. Бухгалтерша, с фигурой как груша, вполне симпатичная, несмотря на большие очки и гладко зачесанные назад волосы. И достаточно уверенная в себе, чтобы без раздумий согласиться пойти на свидание с миловидным незнакомцем, который обменялся с нею парой комплиментов в любимой кофейне.
Минимум внимания — и скромную тихоню просто прорвало. Она призналась, что всегда была «грушей» и чуток полноватой, но после колледжа на сидячей работе располнела еще сильнее, отчего пропорции нижней части тела стали еще более выдающимися. Призналась, что отчаянно пыталась диетами загнать свои бедра в более пристойные рамки, а то однажды в двери пройти не сможет.
Убедить ее, что могучие бедра — это не минус, а наоборот, большое достоинство, труда не составило. Пара комплиментов, и Минни моя. Я объяснил, что она сражается против лучшей части своей фигуры, и надо не загонять ее в выдуманные кем-то там рамки, а напротив, позволить ей расцветать. Вскоре Минни уже без стеснения жевала вкусняшки прямо у себя в «кубике», а за обедами объедалась до отвала. Процесс шел медленно, ведь Минни у меня так, халтурка. Месяц свиданий за обедами и несколько ужинов. Но он продвилагся, медленно и неудержимо.
Наблюдаю, как Минни поднимается, когда начальник наконец завершает спич и уходит. Бедра и задний фасад колышутся, распирая тесные штаны. Она никогда не была спортивной и не старается «держать форму», врезающиеся в мягкую плоть трусики прослеживаются сквозь тонкую ткань летних брюк. Равно как и ямочки целлюлита на ягодицах. Чуть округлившееся лицо, и даже животик начинает выступать. Моя пышечка-груша подбирается к девяноста килограммам.
Подхожу к ней сзади и щипаю за мягкое место:
— В этих брюках тебе лучше не наклоняться, разве что у тебя игла и нитки всегда с собой.
Минни улыбается, глаза блестят.
— Такие тесные? Да, мне следовало бы заметить, а то по офису уже слушок пошел, что я беременна.
— Тебя и правда распирает, — соглашаюсь я, пока мы идем на автостоянку, — а с такими бедрами ты безусловно должна быть образцом плодородия. Думаю, я легко организую тебе сразу двойню, и под моими заботами тебя разнесет так, что ты в свой «кубик» уже не влезешь.
Минни тихо стонет, закусив губу. Мы пока не перешли к постельному этапу, но она уже готова. Более чем готова. А тема «забеременеешь и растолстеешь» вообще заводит ее до невозможности. Вместо ответа она останавливается прямо посреди стоянки и впивается мне в губы жадным поцелуем; охотно повинуюсь ей, стискивая обеими руками ее могучие ягодицы и превращая аккуратный «хвостик» в симпатично-беспорядочную гриву.
Но нас ждет пиццерия.
Возбужденная пышечка готова для меня на все. А раз мы в пиццерии, то вполне готова набивать желудок жирной и калорийной пиццей. Нагружаю ей полную тарелку, и пока она лопает — снимаю с нее туфли и, забросив ноги себе на колено, массирую ступни.
Минни на седьмом небе от счастья. Улыбка шире ушей, из уголков рта сочатся капли соуса и масла. Такой же масляный взгляд — я вся твоя, бери меня где хочешь и как хочешь. Но я сдерживаюсь. Неудовлетворенная женщина всегда заедает пустоту, Минни не исключение. Она даже не осознает, сколько ухитрилась слопать, пока не очищает четвертую тарелку.
— Еще кусочек, и я встать не смогу, — стонет она, а я подпихиваю к ней добавку десерта.
— Но ты стала такая большая и соблазнительная, — шепчу я Минни на ушко, — и просто стыд отказывать себе в толике дополнительных достоинства просто потому, что в желудок больше не помещается.
Минни честно пытается впихнуть в себя громадную миску мороженого, однако большая его часть в итоге превращается в жижу. Она оседает назад с видом «сдаюсь, не могу больше». Правда не может. Закусываю губу, наступаю себе же на ногу. Чем больше Минни растет вширь, чем больше объедается — тем сложнее мне сдерживается.
Помогаю ей подняться, любуюсь раздувшимся животом, который выпирает вперед и начинает слегка свисать. Улыбаюсь — посреди обеда ей таки пришлось расстегнуть штаны.
— Вот теперь ты похожа на беременную, — замечаю я, поглаживая ее живот.
— В жизни столько не ела, — удивленно опускает глаза Минни. Отводит взгляд: вид собственного вздувшегося живота ее слегка поражает. — Ты что, загипнотизировал меня?
Ухмыляюсь.
— Если бы! Я б тогда заставил тебя вообще снять эти штаны и дать мне прямо здесь на столе.
Минни улыбается, словно сообщая, что она в общем-то совершенно не против, и даже за. Потом мы целуемся, еще и еще раз, по пути к машине, а в ней даем волю рукам и ласкаемся вовсю. Опускаю сидение и покрываю поцелуями нежный живот и бедра Минни, а она стонет, извивается и требует, чтобы я взял ее, немедленно, сразу!
— Хотя бы по-быстрому, — чуть не плачет она, — в машине, здесь!..
— Лучше бы тебе вернуться на работу, — продолжаю гладить ее, — а то еще начальник рассердится, нам это надо?
Глас рассудка приводит Минни в чувство, она снова складывает сидение и, пока мы едем, приводит себя в порядок. Но от неудовлетворенности напрочь забывает, сколько только что слопала, и охотно принимает от меня пакет со всякими вкусностями, пожевать днем.
С ней легко и просто. И все же Минни — ненадолго, знаю, она осознает всю картину куда быстрее остальных. Сейчас она начинает набирать вес много быстрее, а ведь я могу уделить ей ну час в день, и то не всегда. И однажды она пропустит мимо ушей мои слова о том, насколько ей идут лишние килограммы, перевернет эту страницу своей жизни и снова примется «спасать фигуру»...
Минни ворочается на пассажирском сидении, сражаясь с застежкой брюк; потом целует меня на прощание и вперевалку идет обратно на работу.
Скоро это закончится, но пока — будем наслаждаться тем, что имеем.
Несколько секунд любуюсь роскошными ягодицами Минни и штанами, которые доживают последние дни, а потом разворачиваю автомобиль в пригород. Надо еще успеть к Касси, пока дети в школе.

3. Касси: послеполуденные наслаждения

Касси открывает двери, облаченная в халатик. Он давно ей слишком мал, пояс невозможно толком затянуть, живот и груди остаются полуголыми.
— А я тебя тут жду, жду… — подмигивает она.
Распахиваю халатик и обеими ладонями накрываю ее левую грудь. Частично.
— Натуральное коровье вымя. Даже странно, как это ты еще не мычишь.
Касси закрывает глаза и вздыхает, словно одного моего прикосновения достаточно, чтобы возвести ее на вершину.
— Это все ты. Я постоянно голодная, с утра хожу по дому и жую все подряд, как беременная. Хотя знаю, что ты приедешь и как следуешь накормишь меня.
— Ну, тебе не впервой. Забеременеешь, снова родишь. Так будет ребенком больше, велика важность. Впрочем, может, и стоило бы доставить тебе такую радость, хотя бы чтобы полюбоваться, как твое вымя разбухнет от трех литров молока.
Пухлое красное лицо Касси совсем пунцовеет от смущения.
Касси — раскормленная мать-одиночка. Бывшая школьная звездочка из команды поддержки, которая вышла замуж за воздыхателя-одноклассника и обнаружила, что от домашней жизни ее роскошная фигура расплывается вширь. Потом забеременела, отчего стала еще мягче и пышнее. Вскоре брак дал трещину, скандальный развод и «заедание нервов» перевели Касси в «большие размеры».
Толстая, но с весьма солидным бюстом, она все-таки зацепила следующего мужа. Однако повторная беременность еще дальше продвинула ее по тропе ожирения, и второй развод Касси пережила где-то в районе ста двадцати кило. Потом случился я, и ощутив мой неподдельный интерес с своей расплывшейся тушке, Касси совсем отпустила поводья.
Никогда не заставлял ее взвешиваться, а то она еще испугается, с какой скоростью набирает вес. Но судя по тому, как телеса Касси распирают халатик шестидесятого размера, в ней должно быть не меньше ста сорока.
— Дети в садике, — говорит Касси, движеним круглого плеча сбрасывая халат. — И ты имеешь полную возможность надругаться надо мной.
— У нас уговор. Сперва еда, потом все остальное.
Касси плюхается на тахту. Любуюсь, сдерживая возбуждение. Громадная. Толстая. Везде. Громадные сиськи, расплывшийся круп. Пузо в две складки, колышующиеся бедра, складки на боках немногим меньше, чем в области сисек. Воплощенное чревоугодие и ожирение, и учитывая, что здесь я, воплощение это станет еще более зримым.
Тахту «на троих» Касси заполняет примерно на две трети. Усаживаюсь сверху, прижимаю к спинке ее руки, целую ее, обнимаю — насколько получается, — дыхание ее учащается, соски набухают, превращаются в чувствительные шарики размером с фрикадельки.
А потом она пытается пошевелить руками. Поднимаю голову, улыбаюсь.
— Снова ты за свое. А я-то думала...
Касси вздыхает, еще не до конца осознав, что я впервые привязал ее руки к тахте.
Продолжаю ухмыляться и встаю. Без большого труда раздвигаю ее колени, чтобы пузо свободно свисало между ними. Великолепное зрелище. А еще из такой позиции ей самой не подняться.
— Ты нехороший, — изображает всхлипывание Касси. — Я тебя так хочу, уже сейчас. Я вся мокрая.
— Ну так покушай как следует, и тогда я тебя возьму. — Пальцем обвожу широкий круг ареолы. Да, я нехороший, здесь у Касси особенно чувствительное местечко. Но сдержаться просто не могу.
И это только начало.
Приступаем к трапезе. Начинаю скармливать ей печенье и кексы. Потом конфеты и плитки шоколада. Проверено: ударная доза сладкого доводит Касси до вершины. Она конечно и так обжора, но в сладком угаре гормонов способна слопать столько, что любой ресторан «съешь сколько влезет» вылетит в трубу.
Я ускоряю темп. Крошки падают с ее губ на грудь и живот. Размазываю крем по ее подбородкам и между грудей, шоколадный сироп на лбу, взбитые сливки на щеках. Жирная распустеха, привязанная к собственной тахте.
Я сам тяжело дышу, наблюдая, как ее пузо растет прямо у меня на глазах, разбухает, выпирает вверх и вперед.
— Может, мне продолжать тебя кормить, пока детей не приведут из садика? Пусть посмотрят, какая ты на самом деле обжора, — продолжаю запихивать еду ей в рот, свободной рукой теребя соски.
— Я… не… шмогу… — отвечает Касси с набитым ртом, сквозь стоны, — ты шлишком… меня… рашкормил… Мне больше не схесть.
Делаю паузу, даю ей чуток передохнуть. Щупаю живот. Надо же, и правда намного тверже стал, хотя казалось бы, при таком слое сала. Развязываю руки — пусть вздохнет свободно, — предаемся приятственным ласкам и поцелуям. Целовать Касси, все одно что растопленный шоколад. Один поцелуй, и надо бежать проверяться на диабет.
Снова принимаюсь ее кормить, однако Касси и правда обожралась, ее с трудом хватает на дюжину батончиков. Пузо как шар, розовый и разбухший. Даже привязывать ее нет надобности, и так пошевелиться не может.
Снова даю ей передохнуть, а сам активно ласкаю ее груди.
— Как ты вообще таскаешь весь день такую тяжесть? — спрашиваю, приподнимая массивное вымя за соски. Касси стонет от боли и удовольствия. — У тебя ж в каждой сиське больше десяти кило!
Чуть приподнимаю и выпускаю, они с влажным шлепком устраиваются на привычной полке переполненного пуза. Потом берусь за воронку. Касси обреченно стонет, но финальный штришок необходим.
Не стоило и начинать: полкружки сливок, вот и все, что в нее влезло. Потом Касси выпускает воронку изо рта, бледная, вся в испарине. Так, хватит.
Против воли хихикаю, глядя на Касси, хотя и знаю, что несколько перегнул палку. Сплошное «сало в шоколаде» в прямом смысле данного слова.
— Сфоткать тебя, что ли, да послать твоим бывшим, — вслух размышляю я.
Но — нет, Касси уже выше таких шпилек, слишком далеко зашла.
— Но давай-ка доберемся до спальни, а то и правда дети вернутся.
А вот это дает стимул пошевелиться. Помогаю ей поднятьтся. Пузо тяжелым шаром свисает перед ней ниже середины бедер. Растяжки поверх растяжек.
Пока она ползет в спальню, берусь за мокрую тряпку и навожу порядок на тахте и в кухне. Вслух я, конечно, и предлагаю «оставить полюбоваться детям», но какой смысл заставлять Касси расходовать драгоценные калории на бесполезные попытки убрать свидетельства наших игрищ?
Касси валяется на кровати едва дыша, как выброшенный на берег кит. Лежит на боку, пузо выпирает, словно приникшая к ней клубочком отдельная персона. Целую ее и ласкаю, слегка поднимая уровень гормонов. Она, конечно, еще возбуждена, но сил после колоссального обжорства уже нет. Тем не менее, она лениво касается пухлой рукой моего бедра, демонстрируя, что от изначальной идеи отказываться не намерена.
Дальше — рутина. Ее настолько расперло, что в «миссионерской» позиции, нашей любимой, пузо очень мешается. Кровать качает из стороны в сторону, как корабль в шторм, Касси стонет и вскрикивает от боли и наслаждения, но ее заглушает урчание собственного желудка, пытающегося переварить все, что в него запихали. А еще она икает, когда я перебрасываю ее массивную ногу себе на плечо. Щипаю ее за мягкое подбрюшье, за внутреннюю часть бедра, Касси взбирается все выше и выше, чувствую, ее потные окорока сползают с меня, стискиваю горстями ее жиры и держусь, пока она не взмывает ввысь, сотрясаясь и дрожа от взрыва.
Едва успеваю выйти, а Касси уже храпит. Отрубилась от изнеможения, обжора моя раскормленная. Сижу рядом, поглаживаю разбухшее чрево, нежно и любовно. Как бы ей несварение желудка не заработать с такими объемами, бедняжке.
Смотрю на часы. У Касси минут семьдесят до того, как вернутся дети, успеет подремать. А я встаю и одеваюсь, мне уже пора. Надо все-таки появиться на работе и убедить начальство, что я весь день трудился в поте лица. А потом домой — и спать, спать, как следует отдохнуть...
… и назавтра повторить все сначала.