Чтобы моя крошка была счастлива
Чтобы моя крошка была счастлива
(making baby happy)
Ты была единственной дочерью у родителей, одержимых здоровым образом жизни, и сперва мать шпыняла тебя за «ненасытность» и пугала, мол, вырастешь слишком толстой, некрасивой и никогда не выйдешь замуж. Отец же утешал тебя, подсовывая вкусняшки, потому что знал, что ты обожаешь покушать, и просто хотел, чтобы ты была счастлива. Со временем, однако, самовлюбленная мать осознала, что если ты будешь толстой — тебе никогда не стать красивее, чем она, так что присоединилась к твоему отцу, теперь вкусняшек у тебя всегда была целая гора, а за столом — не меньше четырех добавок. С таким расписанием школу ты закончила ставосьмидесятишестикилограммовой.
А вот в коллежде каким-то чудом умудрилась похудеть. То ли потому что родителей не было рядом, то ли по иной причине — но парни начали обращать на тебя активное внимание, причем в позитивном смысле, а твой первый настоящий возлюбленный вообще оказался тренером из тренажерки и приохотил тебя к спорту. В итоге, когда после колледжа вы расстались, от тебя осталась едва половина. Понятно, что «девяносто шесть кило» и «стройная» не синонимы, но в твоем случае их можно таковыми считать.
Тут-то на сцене и появился я. Познакомились мы в спортзале: заметил я тебя давно, но долго набирался смелости пригласить тебя на витаминный коктейль после тренировки. Зато поладили мы мгновенно, и практически сразу стали проводить все ночи вместе. Вскоре ты открыла мне свою «страшную тайну», мол, раньше ты была гораздо толще (точную цифру, однако, назвала совсем не сразу), и тебя преследует вечный кошмар, что ты вернешься к прежним объемам — и ни я, и никто другой больше тебя не станет любить. На что я заверил, что за других говорить не готов, однако что касается меня, можешь расслабиться и с диетами, и спортзалом, мне твои формы очень даже нравятся, и если их станет больше — так больше не меньше!
Полгода спустя я сделал тебе предложение. К этому дню ты вернулась в «трехзначные» величины (сто восемнадцать кило) — нет, ты не забросила спортзал и не стала жрать все подряд, просто, как я и предлагал, слегка отпустила поводья и позволила собственному телу быть таким, каким удобно ему. Новые, вернее, вернувшиеся старые килограммы тебе очень шли, да и сама ты чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы не пытаться ко дню свадьбы «похудеть до идеала», как все невесты. На самом деле за эту пару месяцев ты набрала еще пяток кило.
— Извини, — сказала ты тогда, пытаясь натянуть спортивные штаны на растущий живот, — просто когда я счастлива, у меня просыпается аппетит — а в последнее время я очень-очень счастливая!
— Крошка, не за что извиняться. Мне нравится твое нынешнее тело, и в штанах этих ты выглядишь очень и очень соблазнительно. Так что ни к чему тот спортзал, сиди дома, сейчас я тебе и так устрою «сжигание лишних калорий»...
*
В день свадьбы ты выглядела потрясающе. Я видел, что платье тебе чуток тесновато, но это возбуждало меня еще больше. Когда после танца ты отошла к столу, чтобы полакомиться вторым куском торта, твой отец отозвал меня в уголок:
— Я вижу, моя крошка с тобой очень счастлива.
— Спасибо, — ответил я, не уверенный, к чему он клонит. В смысле, мы ж и так уже женаты.
— А знаешь, как я это вижу? — задал он риторический вопрос. — Потому что она снова ест. Ты себе не представляешь, как мы с ее матерью рады это видеть. Она годами морила себя голодом ради этого, своего бывшего — и места себе не находила. Так-то она очень любила поесть, не знаю, призналась ли она тебе — но в детстве она была очень толстой, мы пытались что-то сотворить с ее аппетитом, не смогли, в итоге сдались, и ее просто разнесло. Но при этом моя крошка была счастлива. И я на все готов, чтобы снова увидеть ее такой же счастливой.
— Я тоже хочу сделать вашу дочь очень счастливой, — пообещал я, — и сделаю все, что смогу.
— Хорошо. Именно это я и хотел услышать. Теперь держи, — он подал мне конверт, — это для гарантии, что у моей крошки будет все, что нужно. Ей незачем надрываться на работе. Ей и пальцем лишний раз шевелить незачем.
— Понимаю… — проговорил я, открыл конверт и увидел чек на два миллиона баксов.
— Ей об этом знать незачем, — добавил ее отец. — Это между нами. Незачем ей волноваться о плюсах и минусах, или о том, можете ли вы себе это позволить. Пусть просто радуется тому, что любое ее желание будет выполнено.
— Именно так и будет, — заверил я, хотя внутренне весь дрожал. Пряча чек в карман, я начал осознавать, что происходит. Я словно выиграл джек-пот. Моя красавица-жена, оказывается, на самом деле хочет просто быть ленивой жиреющей обжорой — а ее отец хочет за это заплатить.
Когда мы садились в лимузин, который увозил нас из ресторана, я помог тебе сбросить туфли с распухших ступней. Оставшийся свадебный торт нам упаковали в контейнер, и ты решительно принялась его поедать, но через пару минут попросла расстегнуть тебе платье. Что я и сделал, и когда ты, облегченно выдохнув, начала облизывать глазурь с пальцев, я с улыбкой вообразил, какой же толстой ты у меня вскорости станешь...
*
Медовый месяц просто сказка. Ты и я, и плевать на всех и вся. Ты расслабилась и наслаждаешься всем происходящим, и я теперь понимаю, о чем говорил твой отец: когда ты счастлива, твой аппетит теряет всякие пределы. Каждое утро — завтрак в постель: блины с маслом и сиропом, ветчина и колбаски, яичница и гренки. Потом постоянные перекусы — мороженое, чипсы, булочки и сласти — под коктейли, и так до самого обеда. На обед бургеры, сосиски в тесте и жареная картошка у бассейна. Затем опять такие же перекусы до ужина, где ты наслаждаешься стейками или жирными омарами и разнообразными десертами. Я неустанно приношу тебе еще чего-нибудь перекусить или выпить. Заверяю тебя, что у нас отдых, можно расслабиться. Твое вечно вздувшееся пузо шаром выпирает над бикини, у меня пар из ушей идет — наблюдая, как ты объедаешься весь день напролет, вечером я ласкаю тебя, оглаживаю переполненное пузо, целую в шею, обнимаю везде, щипаю за напрягшиеся сосочки и ныряю промеж твоих расплывшихся бедер, повторяя «хорошая моя девочка». И с каждым днем ты становишься все круглее.
А в день отбытия, натягивая джинсы, в которых прилетела сюда две недели назад, ты восклицаешь:
— Какого черта? От местного климата мои джинсы явно сели. Никак застегнуть не могу.
— Скорее от местных блинчиков, — смеюсь я. — Все нормально, милая, никто не заметит. Ты бы все равно их в самолете расстегнула. Да и живот твой ни в каких джинсах не спрячешь...
Ты краснеешь, но рука все равно тянется к тарелке с кексами.
— Дома пойду в тренажерку, — прожевав, заявляешь ты. — Расслабиться — это, конечно, хорошо, но такими темпами и растолстеть недолго.
— Не самый страшный вариант, — поглаживаю я твой живот, вываливающийся из расстегнутых джинсов. — Пустое, волноваться не о чем и незачем.
Обнимаю и целую тебя, и выпирающий живот на какое-то время забыт.
Обратно ты летишь в эластичных рейтузах, поедая то, что прикупила в аэропорту.
— Мы все равно еще не вернулись с отдыха, — объясняешь ты, переходя к пакету номер три, — диета начнется завтра.
— Да никто тебя на диету и не сажает, крошка. Ешь все, что хочешь. Для меня главное, чтобы ты была счастлива.
*
А назавтра нам надо выходить на работу. Поднимаю тебя пораньше, чтобы покормить завтраком, и ты, не просыпаясь, сметаешь две тарелки яичницы с ветчиной, сандвич с сыром и стакан апельсинового сока. И только потом вспоминаешь, что даже «доброе утро» не сказала.
— Прости, что-то я проснулась очень голодной...
— Знаю, крошка, ты кушай, времени еще достаточно. Я тебя подвезу на работу.
Принимая душ, слышу, как ты отчаянно пыхтишь. Быстро вытираюсь и бегу в комнату. Ты лешишь на кровати, пузом вверх, глубокий вдох, втягиваешь живот — и тянешь изо всех сил, пухлые руки твои сражаются с застежкой рабочих брюк. Брюки побеждают, и ты, кряхтя, выдыхаешь.
— Бесполезно. Это самые большие мои брюки, но даже они не сходятся. Мне на работу нечего надеть. И что теперь делать? Позвонить взять отгул, потому что я растолстела во время медового месяца?
— Крошка моя, все нормально. Ну позвони и возьми отгул. А по-хорошему, почему бы тебе и вовсе не уволиться?
— То есть как? — ты с трудом садишься, преодолевая инерцию собственного пуза.
— А вот так. Перед богом и всеми людьми — ты моя жена, а жене работать не обязательно. Нет, если сама хочешь, тогда другое дело. Но я просто напоминаю, что ты можешь жить так, чтобы быть счастливой.
— Так. Сегодня я об этом как следует подумаю, вечером поговорим. — Ты стягиваешь брюки и расстегиваешь лифчик, выпустив на волю массивные сиськи. — Пока ты не ушел на работу, принесешь мне сюда что-нибудь погрызть?
— Конечно, крошка.
… На работу ты так и не вышла.
А полгода спустя вообще почти перестала выбираться из квартиры.
*
Когда сильно сбрасываешь вес — набрать все это плюс сколько-то еще сверху гораздо проще. В день свадьбы в тебе было что-то около ста двадцати двух кило, за шесть месяцев ты раздалась до ста сорока восьми. Я не против. Мне нравится, приходя домой, обнаруживать тебя на диване или в кровати, в окружении горы пустых пакетов и оберток из-под еды. Ты могла воплотить любую свою мечту, а предпочла стать ленивой жиреющей обжорой.
Ты не представляешь себе, как это меня заводит...
— Дорогая, я дома! — сообщаю, переступая порог.
— Милый, — пыхтишь ты с дивана, — ммм, милый, я тут. Ты принес мне вкусняшек?
— Ну конечно, я принес тебе вкусняшек, обжора ты моя ненасытная, — и вручаю тебе ведерко курятины из Кей-Эф-Си, большой контейнер картофельного пюре с подливкой, бургер с жареной картошкой и два бутыля колы.
Одобрительно уркнув, ты облизываешься, и твоя футболка задирается чуть повыше, окончательно открывая твое пузо. Ты наклоняешься, пытаясь дотянуться до пакетов с едой — и резинка у тебя на штанах лопается, заставив тебя помидорно покраснев.
— Ой-ой, обжорочка моя, ты уверена, что тебе нужны эти вкусняшки? — ухмыляюсь я. — Кажется, кто-то уже перерос эластичные спортивки шестьдесят второго размера.
Сделав унылый вид, ты все так же тянешься к пакетам.
— Значит, все-таки нужны? Все эти килограммы жирной снеди? А может, все-таки встанешь с дивана и возьмешь их сама? Или ты и для этого слишком толстая?
— Нет, — обиженно пыхтишь ты, раскачиваясь, чтобы встать. — Вовсе я не слишком толстая, просто — ик! — ты уже встала, но отдачей от икоты тебя бросает обратно на диван. — Ну правда, милый, дай сюда! — придерживая пузо одной рукой, ты протягиваешь вторую за пакетами.
— Обжора, — припечатываю я, выкладываю всю провизию на поднос и ставлю на столик рядом с диваном.
Как только перед тобой оказывается еда, ты практически с рычанием набрасываешься на нее: жадно разворачиваешь бургер, который запихиваешь в рот целиком, вторая рука при этом уже тянется за картошкой с подливкой, третья (откуда третья? ах это уже первая, успела освободиться) достает ломтики жареной картошки… и вот на подносе уже только обертка и пустые бутылки, пузо твое свисает над лопнувшими штанами, а мордочка перемазана в подливке.
— Ну что, легче стало? — поглаживаю твой вздувшийся живот. Ты довольно стонешь и облизываешься.
— Милый, — уточняешь ты, — это ведь был просто перекус — ик! — а ужин ты мне еще приготовишь, правильно?
— Конечно, крошка, — погружаю палец в твой пупок, входит на две трети, и немного играю с твоим жирным пузом. — Конечно же ужин скоро будет, когда это я забывал заботиться о тебе?
*
К годовщине свадьбы ты весишь уже сто семьдесят семь кило, но сама лишь пожимаешь плечами, слезая с весов:
— Ну и подумаешь, вышла замуж и немного поправилась. У всех так. В школе я еще и потолще была. Однажды я скинула вес, смогу повторить, когда захочу.
И с гордым видом вперевалку шествуешь к дивану, который трещит под твоей тушкой.
Зная, что после такого испытания тебе захочется перекусить, я уже подготовил большой брикет мороженого, охладиться.
— Ммм, спасибо, милый, — жадно вгрызаешься ты в предложенный десерт. — Что мы, кстати, планируем на годовщину нашей свадьбы? Ты поведешь меня в ресторан на праздничный ужин? — и выразительно оглаживаешь пузо.
— На праздничный ужин нас с тобой уже пригласили твои родители. Мы с ними, кстати, с самой свадьбы и не виделись.
— Что?! — по подбородкам твоим стекает растаявшее мороженое. — Мои родители? Ни за что. Отмени встречу. Они знать не знают, насколько я поправилась. — С грустным видом ты запихиваешь в рот остатки мороженого. — Они не должны видеть меня такой.
— Ты о чем вообще? — оглаживаю я твой обеспокоенно урчащий живот. — Ты была еще толще, когда жила с ними. Ты толстая — ты это знаешь, они знают, да в общем все вокруг знают, скрыть такое невозможно. — Выразительно похлопываю тебя по пузу, ты краснеешь. — Так что дожевывай давай, если хочешь, там еще второе мороженое есть, а потом собирайся и едем к твоим родителям на парадный ужин. Я и сам не возражаю с ними пообщаться, а твоя мама, сколько помню, отлично готовит.
Спустя несколько поцелуев в щеки, во второй подбородок и в пузо, а также после второй порции мороженого ты все-таки соглашаешься, что надо ехать.
Парадно одеться не получается, только рейтузы и почти новая футболка — ни одно из твоих платьев не налезает.
— Прости, — жалуешься ты, — сама не знаю, что случилось, ведь только недавно купила! На этом вообще еще этикетка висит! Зря ты мне скормил это мороженое...
— Ничего страшного, крошка, пара мороженок ничего не меняет, — заверяю я тебя, и это святая истинная правда.
Любуюсь, как ты с трудом втискиваешься в машину, как пытаешься пристегнуть ремень безопасности — даже с удлиннителем его едва хватает на твое внушительное пузо. Ты пыхтишь, вся взмокшая, нижняя половина лица утонула в подбородках, пузо упирается в панель управления.
— Бедная моя крошка, — качаю головой и вручаю тебе коробку кексиков на утешиться. Ты на них буквально набрасываешься:
— Мммм… да… как раз… ммм… это мне и нужно… ммм… — забрасываешь ты их в рот один за другим, едва успевая разворачивать.
Когда мы прибываем к дому твоих родителей, я открываю тебе дверь и помогаю выбраться из авто. Ты кое-как одергиваешь рейтузы и вперевалку топаешь ко входу.
— Крошка моя! — из открытой двери восклицает твой отец. — О да, вижу, ты потихоньку становишься прежней!
Ты не отвечаешь — пыхтишь от натуги, преодолевая несколько недолгих шагов от парковки до крыльца.
— Слишком… тяжело, — жалуешься, ты, и я спешу на помощь, чтобы ты оперлась на меня, преодолевая остаток пути. О да, за последний год ты категорически отвыкла передвигаться на собственных ногах на такие расстояния.
Твой отец ведет нас в столовую, где уже ждет твоя мать.
— Господи, — восклицает она, видя, как ты протискиваешься в дверь, — нам, кажется, нужен тот, особый стул со школьных еще времен...
— О, милая, я об этом уже подумал, — отзывается твой отец, — было у меня подозрение, что наша крошка, выйдя замуж, немного поправится, так что утром я уже спустил тот стул с чердака, — и указывает на обеденный стул, явно изготовленный по особому заказу, в одном стиле с остальными, но вдвое шире и втрое основательнее.
Ты плюхаешься на свой особый стул, вся красная и утомленная.
— И где ужин? — вопрошаешь ты, отдышавшись.
— Уже несу! — метнувшись на кухню, восклицает твой отец, и они с твоей матерью выносят блюда с жареной на гриле курицей, парным картофельным пюре, густой подливкой, печеным окороком, ветчиной и бобами. Разливают вино, оставив бутылку на столе. — Налетайте!
Ты кряхтишь, пытаясь дотянуться до еды, чтобы положить себе на тарелку — пузо мешается.
— Ничего, крошка, я тебе помогу, — говорю я, накладывая тебе на тарелку того, сего и этого, краем глаза отмечая, как у тебя капают слюнки.
Уж не знаю, что стало причиной — приложенные усилия, чтобы добраться сюда, запах и вкус маминой готовки или стыд осознания, что ты снова доросла до своего старого стула — но на еду ты набрасываешься так, как никогда на моей памяти. Пузо твое все раздувается и раздувается, пока не вываливается из рейтуз, и ты машинально свободной рукой оглаживаешь нижнюю его часть. Постанывая от удовольствия, ты сметаешь третью добавку, четвертую, пятую… потом громко икаешь, возвращаешься в реальный мир, и я уже почти ожидаю, что ты скажешь «уфф, наелась», однако ты требовательно заявляешь:
— Десерт?
Твой отец спрыгивает со стула и, вновь метнувшись на кухню, приносит большую миску домашних взбитых сливок и шоколадный пирог.
— Пиро-о-ог! — стонешь ты, принимаясь уписывать пирог, поливая его взбитыми сливками. Пирога много даже по твоим меркам — полный поднос, — так что, осилив примерно половину, ты отключаешься прямо на стуле. Твое громадное раздувшееся пузо все в пятнах подливки, сливок и шоколада. Ты храпишь, руки бессильно свисают, но ложка все так же зажата в пальцах. Трудно поверить, что тебя всего за год так разнесло.
— Помнишь, наша малышка вот так же засыпала посреди десерта? — ностальгически говорит твой отец, и они с супругой счастливо вздыхают.
Разбудить тебя удается не сразу, а стащить со стула — еще труднее, только обещание на обратном пути проехать через чего-нибудь съедобное заставляет тебя сдвинуться с места. Уже в дверях твой отец сует мне в карман еще один конверт.
— Я вижу, что моя крошка очень счастлива. И ожидаю, что она станет еще счастливее.
Чек в этом конверте уже на десять миллионов баксов. На ближайшее время — точно хватит.