Что питает любовь
Что питает любовь
(Highschool Crush)
Урок английского, а мои мысли все об одном. Вернее, об одной. Надо сосредоточиться на деле, выпускные на носу — но вокруг нее просто аура какая-то, оторваться немыслимо.
Помню, как она только появилась у нас, классе в шестом. Я тогда о девчонках только-только начал думать (и не знал, что мне нравятся пышки), в наш район переехало новое семейство, у которых была единственная дочь, и ее взяли в нашу школу, а через несколько дней выяснилось, что она и учиться будет в одном классе со мной. Мэй, представилась она, уверенно и гордо. Отчасти уверенности ей придавал ее вид — что ж, решил я, она и правда смотрится классно! Темные волнистые волосы до середины спины и улыбка, которая в любую погоду разгоняет хандру. Стройная, но уже и буфера, и задний фасад при ней, в ее-то двенадцать с хвостиком. Весь класс, по крайней мере мужская его часть, принял новенькую на ура.
Ну а когда первоначальный задор схлынул (месяца через три, у детей это быстро), мы с ней стали лучшими друзьями. Вместе занимались тем и сем, делали уроки, сражались в видеоиграх — в общем, как друзьям и положено. Наши семейства регулярно встречались, и вскоре я уже спокойно ночевал у Мэй в доме (или она у меня), и нас отпускали пошляться по интересным местам, даже за город, лишь бы вместе.
К девятому классу я уже оформился как тайный пышколюб. Я точно знал, какие девушки мне нравятся, но Мэй оставалась моей единственной подругой. Не то чтобы я хотел скрыть от нее этот секрет, однако… с ее влиянием и популярностью, одно ее слово — и жизни в школе мне не будет. Причем я охотно перевел бы наши отношения в романтическую плоскость, и сама Мэй, я так чувствовал, не возражала бы… но ведь она была стройной. Я несколько раз пробовал встречаться с девушками ее пропорций; дохлый номер. Меня накрыла депрессия, и Мэй, конечно, заметила, что что-то не так. Она не раз спрашивала, что случилось, а я не мог признаться.
Она оставалась почти такой же, как в шестом классе — бюст где-то второго размера, стройная талия, подтянутые ягодицы. И волнистые сверкающие волосы до лопаток. Мы были бы хорошей парой, я знал это — и не мог перешагнуть через себя, физиологию не обманешь.
И вот тогда-то я и решил: а почему бы не превратить Мэй в девушку своей мечты?
И при каждом удобном случае принялся подсовывать ей всякие вкусности (которые она часто сметала в два укуса), а когда она оставалась у нас на обед или ужин, убеждал маму положить девушке побольше. Я стал брать в школу двойной «паек» с тем, чтобы она доела остаток, когда я скажу «все, наелся». И как бы ни был примитивен этот план, однако он сработал — Мэй принялась поправляться, медленно, может, на килограмм в месяц, но уверенно, и к концу года плоский прежде животик стал немного выпуклым, и грудь и задняя часть также немного округлились. Когда она отворачивалась, я мысленно измерял достижения, чтобы потом вволю пофантазировать на эту тему.
А Мэй, кажется, совершенно не замечала ни изменений в собственном весе и объемах, ни того, что я подсовываю ей все больше и больше еды...
Так прошло еще два года, и с каждой неделей она казалась все пышнее, иначе говоря — все великолепнее в моих глазах.
И вот он, день сегодняшний. У Мэй симпатичнейшие круглые окорока и тяжелый бюст четвертого размера, который уютно опирается на роскошнейший пухлый животик. Когда она выбирается из-за парты, животик нависает над поясом брюк, в которых ее мясистым бедрам и окорокам уже определенно тесновато. То же можно сказать и о груди, которая так и распирает школьную форменную блузку, а животик так и норовит выглянуть из-под задравшегося под этим напором подола. Она подходит ко мне, чтобы мы пошли домой вместе, и тело ее колышется при каждом шаге, и я не могу оторвать взгляда от этих округлостей, сочных и роскошных.
И все равно хочу, чтобы она стала еще толще, даже при том, насколько она поправилась за эти долгие месяцы.
Мэй с улыбкой интересуется, где будем обедать, и ее второй подбородок словно улыбается мне отдельно.
— Даже не знаю. А куда ты хотела бы пойти?
— Куда-нибудь, где нам никто не помешает, — широко ухмыляется она.
Складываю сумку, Мэй берет меня под руку и, прижимаясь ко мне, ведет прочь из класса. Мы идем по коридору, сопровождаемые озадаченными взглядами; Мэй видит это, прижимается ко мне еще теснее и вынуждает меня обнять ее за талию, причем сама же кладет мою ладонь себе на живот. Мозги у меня отключаются: это слишком хорошо, чтобы быть правдой!
Так вот она и ведет меня на школьный двор, плавно переходящий в ухоженную лесопарковую зону. Обычно здесь обедают только средние классы вплоть до шестого, но они уже неделю как на каникулах. Учителей рядом тоже нет, мы устраиваемся за дальним столиком, прикрытым тенью разросшихся кустов — тут нас и правда никто не увидит. Садимся на скамейку, кладем пожитки. Я уже было расстегиваю сумку, чтобы достать заготовленный специально для Мэй «усиленный паек», но она кладет руку мне на колено. И жестом велит придвинуться поближе, отчего ее пухлое бедро касается моего — и в штанах у меня становится существенно теснее. А еще я вынужденно отпускаю сумку и просто не знаю, куда девать руки.
Мэй разрывает вынужденное молчание.
— Знаешь, я в последнее время стала обжорой, — хихикает она, похлопав себя по растущему животу. Я краснею, щекам становится жарко. — Крис, — это я, кстати, — я знаю, что ты меня раскармливаешь вот уже два года. Только на днях это сообразила.
Черт, черт, черт...
— Прости, я… я… — язык завязывается в узлы, взгляд сам собой устремляется в сторону.
— Крис. Смотри на меня, — повелительным, непререкаемым тоном.
И, словно этого недостаточно — берет мою голову и силой поворачивает лицом к себе. Я смотрю в ее темные глаза, пытаюсь скрыть свою скорбь от того, что неизбежно произойдет вот сейчас. Целую вечность мы вот так вот смотрим друг на друга, а потом Мэй склоняется ко мне, приоткрыв губы и закрыв глаза. Я замираю, я смотрю, как она приближается все ближе, и закрываю глаза сам, чтобы случилось то, чему суждено. Миг, и ее губы на моих губах, а потом ее язык касается моего… Еще вечность, и минуту по часам, мы целуемся, а потом отстраняемся, не разрывая объятий — ее руки обнимают меня за бедра, мои у нее на плечах. Потом снова открываем глаза и смотрим друг на друга.
А потом она быстро разворачивается и добывает из сумки контейнер с обедом. Я делаю то же самое, только мой больше и плотнее набит, там все одно калорийнее другого, от жареной картошки до пончиков.
Сперва Мэй привычно разбирается со своим пайком, быстро и безжалостно, затем открывает мой. Где-то в процессе кладет ладонь на свой живот, который слегка вздулся от всего съеденного.
— Ты меня пока покорми, а я попробую утрамбовать все это, чтобы освободить немного места! — стонет она.
Я радостно скармливаю ей пончики — все, что остались, четыре из двенадцати, — поднося прямо ко рту, чтобы она не напрягалась, следя, чтобы крошки и варенье не запачкали блузку. Которую ее большая грудь распирает настолько, что под тканью заметны напрягшиеся соски. Как только крючки выдерживают, непонятно. А еще под напором сочной плоти блузка задирается вверх, обнажая краешек живота, тугого и бледного — пока еще без растяжек, несмотря на ее постоянное обжорство. Мягкий, гладкий — так бы и прижался, думаю я, не в силах не смотреть на оголенное великолепие.
После пончиков добываю пирог с зефиром и орехами, предусмотрительно порезанный на кусочки «в один укус». И скормив Мэй примерно три четверти пирога, решаю, что можно попробовать и до животика добраться, так что левой продолжаю ее кормить, а правой скольжу от бедра вверх к раздувшемуся животу, который и принимаюсь поглаживать круговыми движениями. Мэй стонет, не от боли, но от наслаждения, а меня охватывает возбуждение вплоть до полного безобразия в собственных штанах. Продолжаю ее кормить и одновременно ласкать бедный переполненный животик, и вот еда заканчивается, а Мэй полулежит на скамейке с видом «щас лопну», обхватив живот обеими руками, с блаженной улыбкой до ушей.
Упаковываю обратно в сумки пустые контейнеры и помогаю ей встать. Все так же под руку мы идем в класс, но на полпути Мэй шепчет мне на ухо:
— Я так обожралась, что все равно не могу сосредоточиться на занятиях. Ну ее ту историю искусств, лучше пойдем к тебе и приятно проведем время.
Я краснею: дома никого, родители будут только вечером!
Дома я открываю дверь, она плюхается на диван. Иду на кухню за лимонадом и слышу вслед: и пожевать чего-нибудь прихвати! Куда в нее столько лезет? Сделав запасы, мы перемещаемся в мою комнату — она просторная, узкая кровать в углу, стол с компьютером и шкаф с одеждой. Усаживаемся на кровать, еду я кладу прямо на пол… и мы буквально набрасываемся друг на друга, сдирая одежду. Прямо там у нас все и происходит в первый раз, самый страстный и самый лучший!
Еда, разумеется, тоже несъеденной не остается.
Закончив школу, мы поступаем в колледж и живем вместе уже официально. И хотя обоим нам приходится подрабатывать, потому что родителям нашим не по душе то, как оборачивается дело — Мэй нашими общими заботами вполне успешно растет вширь, от пухлой одиннадцатиклассницы (восемьдесят четыре кило при росте метр шестьдесят два) до роскошной обладательницы диплома бакалавра по английской поэзии (сто тридцать два кило при росте метр шестьдесят три). Затем я устраиваюсь на постоянную работу, получаю повышение, и через пару лет мне светит войти в руководящий состав компании; Мэй же остается домохозяйкой, и вот тут-то ее и разносит по-настоящему. В двадцать пятый день рождения она с моей помощью взбирается на весы и видит там ровно-юбилейное 250! Тогда-то мы и решаем наконец оформить наши отношения, чтобы Мэй смогла на свадьбе подойти к алтарю, пока она еще в состоянии ходить!
Четыре года спустя это ей более не под силу. Шутка ли, более трехсот пятидесяти кило лакомой плоти! Вот что творит с женщиной брак, любящий обеспеченный муж и нескончаемые горы съестного. В те редкие минуты, когда она не ест, мы предаемся постельной гимнастике — и хотя ее колоссальный живот приходится приподнимать по сути говоря краном, а иначе мне не добраться до ее тайных мест, но оба мы этого хотим — и получаем то, чего хотим.