Честность - лучшая политика

Честность — лучшая политика
(Feeder confession)

— Кое в чем я должен тебе признаться. Не знаю даже, как ты к такому отнесешься, не хочу тебя пугать. Но и отмалчиваться не хочу.
В общем… меня прет от пышек. От толстушек. Обожаю, когда ты лопаешь все подряд, а потом жалуешься, что тебе столько нельзя. Когда смотрю, как ты объедаешься, как тебя всю распирает… у меня от такого сразу полная готовность на двенадцать часов.
И выдав это, он ожидающе смотрит ей в глаза.
Она улыбается.
— Надо же… ну и дела. Я-то думала, ты хочешь, чтобы я похудела. Чего ж ты раньше-то молчал?
Он краснеет.
— Стыдно было, да и боялся, что сочтешь меня извращенцем. Прости, я правда этого не хотел. Но я никому и никогда не признавался, какие у меня склонности… боялся, да.
— Ну что ж, хорошо, что все-таки мне рассказал. Значит… тебе нравится смотреть, как я ем? И что же тебя тут возбуждает?
— Э, ну, просто люблю наблюдать, как ты наслаждается всякими вкусняшками, и воображаю, как ты толстеешь. Воображаю, что ты и в самом деле этого хочешь, а потому активно объедаешься. Ну и мне просто нравится, как выглядят толстушки.
— Что именно тебе в них нравится?
— Да все — широкие бедра, сочные окорока, большой живот...
Похлопав себя по животу, она уточняет:
— То есть вот это вот тебя возбуждает?
— Да. Очень! Как он немного выпирает, и как колышется, когда ты идешь...
— Значит, когда все мои выпуклости колышутся, тебе нравится?
— О да, я бы с утра до вечера кормил тебя пирожными и любовался, как колышется твой живот...
— Ха. Я, знаешь, могу и согласиться.
— Поверить не могу, что мы об этом говорим, я же никому и никогда...
— Да все отлично. И очень хорошо, что мне ты сказал. Потому что я всегда хотела повстречать парня, которому нравятся толстушки, и тогда я могла бы есть все, что пожелаю. И я уж думала, что ты как раз такой, а потом вдруг был этот намек, мол, не хочешь ли похудеть...
— Прости.
— То есть на самом деле ты хочешь, чтобы я поправилась? И насколько же? Я сейчас, значит, для тебя тощевата?
— Насколько — без понятия. Мне просто нравятся толстушки. Видел я пару девиц за двести пятьдесят кило, от которых кипятком писал. Но мне все равно, станешь ли ты такой толстой или нет, просто хочу, чтобы ты была счастлива и наслаждалась всем, что хочешь взять от жизни. Толстой и счастливой.
— Вот уж не думала, что буду встречаться с любителем раскармливания.
— Ты и о таком знаешь?
— А как же, не в каменном веке живем. Мне, толстушке, положено.
— И ты… тебе это тоже нравится?
— Даже и не знаю. Поесть я люблю, это уж точно. И лопать все подряд, чтобы у тебя от такого пар из ушей шел — это тоже, пожалуй, неплохо. Но я даже как-то и не задумывалась об этом. Как вообще это работает?
— Я-то откуда знаю? Я ведь сам никому никогда не признавался. Но, само собой, есть у меня пара фантазий на эту тему.
— А именно?
— Скажем, вечером прыгнуть в машину и проехать через пару-тройку заведений типа МакДональдса, чтобы по дороге ты все это слопала и объелась до отвала. Хочу заниматься с тобой любовью, скармливая тебе конфеты. Связывание меня никогда не привлекало, но скажем, привязать тебя к стулу и скормить тебе целый торт, когда ты и без того наелась, чтобы тебя расперло сверх всякой меры — может быть интересно. Хочу, чтобы ты была сверху, а я бы при этом кормил тебя, и твой вздувшийся живот шлепал бы меня по груди… В таком вот ключе. В основном все крутится вокруг того, что я кормлю тебя вкусняшками и наслаждаюсь твоим телом, иногда даже вопреки твоей воле, ага, — подмигивает он.
— Что ж, звучит… интересно. О таких предпочтениях у своего возможного парня я и не мечтала, но лично меня всегда завораживала перспектива — быть толстой и есть что пожелаю, и совершенно на эту тему не комплексовать.
— Да, это я заметил, пара обмолвок «люди постарше могут быть толстыми», или когда в шутку спросила меня, как бы мне понравилось, отрасти ты большое пивное брюхо. Честно признаюсь, лет до одиннадцати меня такое возбуждало, да. Но вот вообразить ТЕБЯ с животом такого размера — о да, это было бы классно.
— А я и не шутила, — подмигивает она.
— Знаешь, это ведь идеальное сочетание: ты любишь поесть, а я люблю смотреть, как ты ешь и толстеешь. Да мы просто созданы друг для друга!
— Ну так это же чудесно! Да… а ты сам тоже хотел бы поправиться?
— Вообще-то нет. Ну было у меня пару раз, когда я нарочно объедался, чтобы на себе любимом прочувствовать, каково приходится девушке, о которой я фантазирую подобное — но с моим обменом веществ растолстеть мне не грозит. Да и ты вроде как предпочитаешь, чтобы парень был крепким и спортивным.
— Это да, хочу, чтобы у тебя в рост шли исключительно мышцы, так что отныне всю жареную картошку ты отдаешь мне.
Внезапно наклоняется и касается его паха.
— Ого, ты не шутил — ты уже там в полной боеготовности. Даже разговоры об этом тебя возбуждают?
— Это да. Может, что-нибудь с этим сделаем?..
— Ха! Может быть, а то я что-то проголодалась!
Она соскальзывает со стула на колени, расстегивает его штаны. Раздвигая изнутри молнию, наружу вырывается восставшая плоть. Изображая взглядом «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», она запускает ладошку в его трусы и стискивает сие хозяйство.
— Ого, такой большой, такой твердый...
Сжимает, двигая рукой вверх и вниз; он запрокидывает голову, а второй рукой она сдергивает с него штаны окончательно. Затем скользит свободной рукой по его телу вверх, привстает и тычет практически ему в лицо выпяченным бюстом.
— Хочешь вот это?
Хватает его руку и кладет ее на свой живот, мягкий и пухлый.
— И вот это все?
Он ласково гладит ее живот, затем расстегивает ее джинсы и высвобождает этот живот полностью. Она счастливо вздыхает, он стягивает с нее джинсы и обеими руками ласкает ее бедра. Она тянется к собственным трусикам.
— Господи, я уже вся мокрая...
Языком он проводит снизу вверх по ее обнаженному мягкому боку и стягивает трусики. Она немедленно трется мясистым бедром о его ногу, он прижимает ее потеснее, она хихикает и трется об его восставшую плоть, сперва медленно, потом все активнее и активнее, волны возбуждения вздымаются в ней, переполняя страстью и счастьем, а потом садится сверху. Он в ней, они на стуле, она прижимается все крепче и крепче.
— Сожми мои окорока, еще крепче.
Так он и делает, а она скачет на нем, вверх и вниз. Потом замечает на столе бутылку пива, дотянувшись, хватает ее и залпом выдувает.
— Ох, господи, хорошо-то как! Хочу тебя, еще хочу… и хочу растолстеть, еще сильнее...
Не без труда дотянувшись до лежащей на тумбочки коробки, он достает ломоть пиццы и подносит к ее рту. Она жадно вгрызается в предложенное.
— Ммм, хорошо...
Она жует и глотает, не прекращая основного занятия. Еще раз откусывает пиццу у него из рук, а потом запихивает в рот весь остаток ломтя. Она стонет и что-то говорит с набитым ртом, а потом он дает ей еще один ломоть. И еще один.
— Скорми мне всю, сколько осталось. Корми меня и люби меня.
Он складывает три оставшихся ломтя толстым бутербродом, и она вгрызается в них, урча и постанывая. А потом, слопав все, сгребает со стола еще одну бутылку пива и присасывается к горлышку. И когда допивает почти все, выдыхает:
— Аххх...
Руки ее дрожат, ноги напрягаются, она взрывается, проливая последние капли пива на грудь и тяжелый раздувшийся живот, который опирается на его колени. Потом она не без труда выпутывается из промокшей брузки, высвобождая расплывшиеся телеса, и обессиленно прижимается к нему, тяжело дыша, довольная и счастливая.
А потом шепчет ему на ухо:
— А что на десерт?