Бет

Бет
(Beth)

— Ох, как же я растолстела, — сообщаю я своему отражению. Фигура в зеркале — нет, категорически невозможно, чтобы это была Я! Конечно, я уже год как забросила тренировки, а месяц назад плюнула на диеты и просто ем что попало… но ведь должна же я была хоть ЧТО-ТО заметить ДО того, как дойдет до ТАКОГО!
Должна была, угу. Что-то.
Черная ночнушка, достаточно свободная, чтобы в нее кутаться, теперь довольно плотно облегает торс, и совершенно не скрывает, что мое мягкое пузико выпирает теперь заметнее, чем мои груди. Резинка розовых рейтуз, в которых я когда-то занималась йогой, едва не лопается под напором… в общем, кремового цвета плоти моих боков и живота, а бедра и ягодицы подвергают аналогичному испытанию тонкую ткань.
Еще один взгляд в в зеркало. Фигуристая, мягкая, пышнотелая; то бишь женщина, которая слишком много ест и недостаточно активно двигается. Груди кажутся полнее прежнего, хотя все так же заполняют чашки лифчика второго размера; округлость живота ясно просматривается даже анфас и под черной тканью. Бедра раздались вширь, на боках появились отчетливые складки — никогда раньше подобного не бывало!
Поворачиваюсь боком. М-да, как бы я ни раздалась вширь, но так я выгляжу еще толще. Пополневшие бедра, активно выпирающие назад ягодицы и округляющееся вперед пузико...
Разворачиваюсь спиной, гляжу в зеркало через плечо. Филейная часть стала такой пышно-округлой, что даже у меня челюсть отвисает (а уж что говорить о мужиках на улице). Я завороженно рассматриваю себя в зеркале; такая пышная, пухная, мягкая и нежная… ведь прежде я всегда была стройной до хрупкости. А теперь — просто ужас, как я располнела… и как похорошела.
Последнее сравение меня прямо озадачивает.
— Да нет же! — возмущаюсь я. — В прошлый раз влезала на весы, так было килограммов на двадцать меньше!
Хорошенькая, привлекательная — как так можно подумать обо мне! я совсем не в форме, располнела… стала совершенно роскошной.
Задираю ночнушку, изучаю мягкую выпуклость животика. И улыбаюсь. Поглаживаю его, щипаю — солидный жирок наела, ага; и хихикаю. Меня должно придавить картиной того несчастья, что сотворили с моей фигурой двадцать кило излишков, распределенных по бедрам, животу, груди и филею; однако я, шлепнув себя по пузу, кручу бедрами, а потом улыбаюсь своему отражению.
И чему я так радуюсь? Так располнеть, так потерять форму...
Но взгляд мой удовлетворенно сияет.
— Надо худеть, — снова и снова повторяю я, и наконец, собравшись с силами, отрываюсь от зеркала. Взгляд на часы: почти полночь. Что-то кушать охота. Подхожу к буфету, тянусь за овсяным пирожным… останавливаюсь, потом решаю: ладно, от одной сласти вреда не будет, а завтра начну бегать трусцой.
Минуту спустя в мусорную корзину летит уже пятая обертка. Дожевав, я опускаю взгляд на собственное пузико. Вынимаю из буфета коробку, возвращаюсь в ванную, сажусь у большого зеркала и, наслаждаясь видом собственных пышных форм, потихоньку приканчиваю девять оставшихся пирожных. А потом, мурлыкая, глажу округлившийся животик и улыбаюсь.
— Что же я делаю? — спрашиваю я, вспоминая, что во мне уже под девяносто кило! Как же можно вот так вот жрать, тем более — сласти и посреди ночи! Как так можно поступать с собственным телом!
Снова смотрю в зеркало, упиваясь тем, как формы у моего отражения распирают свободную ночнушку и слишком тесные рейтузы, как зазеркальный животик, уютно-округлый, лежит на упитанных бедрах — и улыбаюсь еще шире.
— Я толстею, — с ухмылкой сообщаю я.
Наливаю себе бокальчик вина и отправляюсь в постель; лежу на спине, пузико вздымается мягким бугорком.
— Я толстею, — повторяю снова и снова, поглаживая чувствительную плоть самыми кончиками пальцев. — Толстею, толстею, толстею...
Лежу так около часа, а потом встаю, добываю из холодильника миску с остатками макарон и наливаю себе еще бокальчик вина...

Просыпаюсь вполне отдохнувшей и свежей (хотя легла уже под утро), но очень голодной. Когда в пузе урчит, я не слишком задумываюсь о лишних килограммах, а сразу отправляюсь на кухню. Вспоминаю о них, уже сидя перед тарелкой. Гляжу на живот, уютно возлежащий на коленках, потом на тарелку — большая, да еще с горкой… Ладно, думаю, сейчас съем половину, а остальное оставлю на обед. Умяв пол-тарелки, решаю: ну ладно, еще чуточку… и еще чуточку… и еще...
В итоге тарелка пуста, желудок уютно полон, а я потягиваю кофе и уговариваю себя не слишком волноваться насчет двадцати лишних кило. Ну подумаешь — упитанные бедра, и филей, который вот-вот начнет свешиваться с табуретки, и округлое пузо, выпирающее из-под груди на колени. Нет, нечего об этом так уж волноваться. Решено.
А где-то там фоном звучит, словно заевшая пластинка: я толстею, толстею, толстею...
Упираюсь ладонью в бок — вернее, в складку на боку; гляжу в чашку с кофе, где собственно кофе раза в три меньше, чем сливок.
— Вот потому и толстею, — соглашаюсь я и делаю еще глоток.
После завтрака устраиваюсь на кушетке с пакетом чипсов и включаю зомбоящик, чтобы чуток отвлечься от мыслей о собственной пышной фигуре. Ничего такого уж интересного в ящике нет, но хотя бы мысли выбрасывает из странной колеи.
Через некоторое время, однако, мне становится скучно, и я вдруг замечаю, что ночнушка у меня снова задрана, оголяя пузо, а ладонь ласково поглаживает пышную плоть. И рядом лежат три пакета из-под чипсов. Больших.
— Я толстею, — вздыхаю я.
Поднимаюсь, намереваясь заняться спортом, но на полдороге сворачиваю на кухню за мороженым. Снова опускаюсь на кушетку, и с громким треском рейтузы лопаются у меня по заднему шву. В голос хохочу, поедая мороженое прямо из коробки.
Чувствуя, как ходит ходуном все мое пышное тело, пока я, несмотря на сытый желудок, продолжаю поглощать калорийную снедь, я не могу не принять как данность, что все происходящее мне безумно нравится. Доедаю мороженое, вылизываю коробку и еще раз шлепаю себя по разбухшему животу.
— Да, я толстею, — с улыбкой говорю я.
Переодеваюсь. В джинсы удаеся втиснуться с ну очень большим трудом, а пузо наглым полушарием выпирает даже под свободной фуфайкой. Ну и ладно — ведь сегодня суббота, которая самим Господом создана для похода по магазинам!

В магазине я каждую секунду думаю, что слишком тесная одежка либо сейчас лопнет, либо я в ней задохусь. Уже почти жалею — ну зачем я так усердно забивала калорийной снедью буфет и холодильник! — что, впрочем, ничуть не уменьшает нынешней порции купленного, потому что я чувствую, что мне нравится кушать то, что кушать хочется, и плевать, сколько там калорий. Я чувствую, словно взгляды прохожих проходят сквозь одежду и мысленно прикидывают, какой слой жира скрывает мою некогда худощавую фигурку.
Вернувшись из магазина, первым делом расстегиваю жутко тесные джинсы, и с облегчением вгрызаюсь в принесенную снедь, набиваю рот и улыбаюсь, переправляя бесчисленные калории в усердно раздувающийся желудок.
Зомбоящик снова что-то там показывает, но я вся поглощена собственными округлостями, ощущением предельной сытости и довольства. Так и провожу весь остаток субботы и все воскресенье — ничего не делаю, только жую и жую.

Собственно, так проходят и следующие выходные, и следующие — и так, пока однажды я не вспоминаю, что напрочь забыла убрать квартиру, но вместо пылесоса берусь за очередной пакет с чипсами и, поглощая их, отправляюсь в ванную. Встречаю взгляд собственного отражения. Челюсть моя, наверное, пробивает в полу дырку.
Бедра у меня стали еще шире, складки на боках заметно выросли, живот раздался вперед и вширь, упитанные ноги выше колен мягко трутся друг о друга. Поворачиваюсь боком; ягодицы заметно пополнели и раздались, складки на боках захватили уже и пол-спины, бедра округлились, груди уже перешли в третий размер — собственно, по лифчику я это и так знала, — а живот беззастенчиво выпирает едва ли не вдвое дальше, чем прежде!
— Я толстею.
Взбираюсь на весы, ярко высвечиваются цифры. 103.
— Че… чего? — У меня даже нижняя губа дрожит. Последние два месяца я каждые выходные обжираюсь как не в себя, но все равно, набрать еще пятнадцать кило и не заметить!
Изумление не мешает мне погладить сытый, объемистый живот и улыбнуться.
— Нет, я уже не просто толстею, — сообщаю я своему упитанному отражению, — я теперь толстая. — Ухмыляюсь и шлепаю себя по пузу. — Да, я толстая, — сгребаю складки раздавшегося живота, — но скоро стану еще толще.
И ухмыляясь, снова иду на кухню, к забитому снедью буфету.
Итак, я полностью принимаю новый образ жизни: сделала выбор, уступила неожиданно проснувшейся страсти — и согласна со всем, что будет дальше. Я толстая, этого не скрыть, но я и не собираюсь ничего скрывать. Вконец обленилась и наслаждаюсь этим. Так какой смысл останавливаться на полпути? Запихиваю пирожное с кремом целиком в рот, мурлыча от удовольствия.
— Я толстая, и стану еще толще.

В следующий понедельник я сижу на работе и мысленно уговариваю себя, что дальше так нельзя. Пусть мне все это и нравится, но я просто не могу себе позволить больше толстеть — особенно с такой скоростью. Здоровье не железное. Да, пышные формы и раздавшаяся вширь фигура — это все чудесно и женственно, но что будет спустя еще килограммов десять-двадцать? А я и так почти вдвое толще, чем предписывают нынешние каноны красоты.
Недавно у меня снова возникло желание, чтобы рядом кто-то был. Возможно, с этого и началось — почувствовав одиночество, я принялась заполнять пустоту едой, и убедила себя, что мне просто нравится толстеть. Но теперь, когда меня так разнесло, сама мысль о том, чтобы пойти на свидание, представлялась странной.
Плюс здоровье. Сеть так и кишит медицинскими отчетами о том, какие опасности несет ожирение; но сеть сетью, а я в конце концов вот уже года полтора… ну да, уже полтора года все выходные валяюсь на диване и обжираюсь чем попало, — и пока никаких проблем не видно, а что я не в форме, так мне ж не на олимпийские игры. В конце концов, по работе я достаточно бегаю туда-сюда с бумажками, тоже активность; так что я конечно толстая, но это не клиническое ожирение в особо опасной форме. Пока, добавляет ехидное подсознание.
— Ну уж нет, — мотаю головой, — никаких «пока», уж НАСТОЛЬКО я не растолстею.

После работы каждый день я заглядываю в кафешку — пропустить чашечку кофе-латте с ванилью и карамелью, а заодно очистить мозги от рабочих графиков-циркуляров. Потягивая кофе, прикидываю, сколько моих лишних килограммов зародилось именно здесь. Потом лениво размышляю, какой я должна казаться окружающим, учитывая, что деловой костюм с трудом сдерживает напор моих пышных форм, а основная часть лишнего веса у меня сосредоточена ниже груди и выше колен.
Переворачиваю страницу книги, которую как бы читаю, потягивая кофе и размышляя над округлостями своей фигуры, и тут сверху спрашивают:
— Можно спросить, что вы пьете?
Поднимаю взгляд: классический светловолосый красавчик, моих лет, но повыше (не то чтобы я сама отличалась завидным ростом), костюм как только что с подиума, волосы несколько взъерошены, а загар скорее подошел бы пляжному лодырю, чем офисной мартышке.
— Латте с ванилью и карамелью.
— Хммм. На мой вкус — чересчур сладко, но интересно, что одним нравится сладкое, а другим — напротив, горькое. Судя по вашему выбору кофе, вы из первых.
— Точно, — киваю я.
— Я Том, — улыбаяется, протягивает руку. Я протягиваю свою, он ласково ее пожимает.
— Бет, — улыбаюсь в ответ, даже не думая об этом.
— Не возражаете, если я присяду?
Качаю головой — совершенно не возражаю, — и закрываю книгу, даже не заметив, на какой странице. Он ставит свой кофе на столик, садится и спрашивает:
— Кажется, я вас тут уже видел?
— Каждый рабочий день в полшестого.
Он ухмыляется.
— Да, следовало бы мне подойти к вам еще год назад.
— И что же помешало?
— Ну, Бет, — ухмыляется он, — наверное, тогда я еще был не такой храбрый.
Хихикаю. Мне он тоже знаком, он появлялся в кафе почти каждый день с тех пор, как я работаю в этой конторе. Появляется, заказывает кофе и уходит. Но сегодня Том впервые на моей памяти говорит с кем-то кроме хозяина. К чему все идет — я уже знаю, и не стану врать, очень этому рада. Правду сказать, я и не думала, что он меня хотя бы заметил — а временами я мечтала, чтобы его взгляд задержался на мне на минуточку...
Болтаем почти час, в итоге договариваемся завтра встретиться снова. Иду к машине, улыбаясь во весь рот — и тут вспоминаю, что пока я болтала с Томом, я ни капли не задумывалась о своей фигуре. Очень странно: обычно, когда я говорю с мужчиной, в голове у меня вертится полный список того, что ему в моей фигуре может категорически не понравиться...
Дома встаю перед зеркалом. Еще раз вспоминаю, как я растолстела.
Нет, неважно, нравится мне это или нет, но теперь нужно худеть. Срочно. Потому что я хочу проверить, как повернется с Томом, и не нужно, чтобы его возможному интересу ко мне мешали какие-то там лишние килограммы.

Отправляюсь спать без ужина. Засыпаю с трудом. Но и голодание, и новое твердое решение «завтра же начать бегать» того стоят. И пусть меня пока и на пять минут бега трусцой не хватает — ничего, это скоро изменится, решение мое твердо.
Каждый вечер встречаюсь с Томом за чашечкой кофе. В пятницу мы ужинаем в ресторане, в субботу отправляемся в клуб. Так продолжается шесть месяцев, голодание и бег сгоняют мои жиры до 80 кило — и я считаю это достаточно приемлемой планкой, чтобы перейти к следующему шагу.
— Может, в эту пятницу останемся у меня? Я сама приготовлю ужин.
— Так ты еще и готовишь? — Он улыбается, гладит мое бедро. — Думаю, ты и это делаешь великолепно.
Я уже не толстая, а снова полная — фигуристая и несколько более пышнотелая, нежели предписывают каноны, но уже подтянутая и спортивная; никаких более трясущихся жиров и безразмерного пуза.

Вечером после обеда подхожу к нему, забрасываю руки на плечи и ласково, нежно целую, давая понять, что хочу и готова перейти к следующему этапу; ладони его ныряют мне под блузку и гладят мой небольшой животик.
— Ты великолепная, — шепчет он мне в ухо, стягивая с меня блузку, и я прижимаюсь к нему всеми своими пышностями; он снимает свою рубашку и тесно-тесно прижимается ко мне, страстно меня целуя...
После всего мы лежим, уютно обнявшись, тела наши соприкасаются — моя мягкая плоть и его крепкие мышцы; и впервые за все время я задумываюсь о своих габаритах. Я, конечно, совершила подвиг и сбросила столько жира, и продолжаю заниматься спортом, но все еще остаюсь пышнотелой и мягкой что твоя подушка. Широкие бедра, небольшие складочки на боках, мягонькое небольшое пузико, которое Том сейчас ласково поглаживает… мурлыкаю и устраиваюсь головой у него на груди. Я безумно счастлива, что я такая мягонькая в сравнении с ним — но достаточно ли я похудела, чтобы предстать перед ним обнаженной?
— Ты чудесная, — шепчет он.

Еще несколько недель. Минус два кило. Чем больше худею, тем сильнее приходится себя в этом убеждать — и тем больше мне хочется бросить спорт и снова начать лопать сладости и прочую снедь. Правда-то в том, что я снова хочу поправиться, хочу вернуться к прежнему лентяйскому образу жизни и постоянному обжорству, хочу снова гладить свое раздувающееся пузо, уютно лежащее на моих обширных бедрах...

Подошедший сзади Том обнимает меня за талию и прижимает к себе.
— Ты, кажется, похудела? — проверяет он на ощупь.
— Да, сбросила еще два кило.
— Вижу, — кивает он. — Выглядишь ты прекрасно...
— Спасибо.
— Вот только, — продолжает Том, — я еще вижу, как жадно ты поглядываешь на десерты и закуски, а когда мы проходим мимо кондитерской, ты автоматически поглаживаешь свой животик.
— Что, правда? — немного смущенно. Ну, может быть...
— Угу. — Он целует меня в шею. — Тебе ведь не по душе сидеть на диете.
— Совсем не по душе, — качаю головой. Признаваться так признаваться: — И спортом тоже заниматься не хочу.
— Не хочешь.
— Угу, — поворачиваюсь к нему лицом.
— А чего же ты хочешь?
— Хочу есть что хочу, когда хочу и сколько хочу. Хочу, если вздумается, бездельничать и валяться на диване… — Отвожу взгляд. — Хочу… растолстеть.
Он берет меня за подбородок и заставляет снова посмотреть себе в глаза.
— Так зачем же ты тогда худеешь?
— Чтобы стать привлекательной для тебя.
Том фыркает и ухмыляется.
— В первую нашу встречу ты весила заметно побольше. Ты не подумала, что я и тогда полагал тебя привлекательной? Так что если хочешь растолстеть и облениться, сколько угодно. — Он целует меня. — Хочешь верь, хочешь нет, но вообще-то толстой ты мне больше нравилась.
Прыгаю на него с боевым воплем индейцев чероки и крепко-крепко обнимаю. Я снова растолстею, как Бог свят, ура!

С бегом покончено, с диетами тоже — усиленно предаюсь тому, что можно окрестить «анти-диетой». То бишь без устали поглощаю все вкусненькое, что попадет на глаза, двадцать четыре часа в сутки. Я столько себе в этом отказывала и так долго терпела муки голодания, что мое тело с радостью вернулось к желанному «режиму», а вес буквально взлетел к прежнему порогу и продолжал расти дальше. Тело мое снова пухлое и пышное, груди опять выросли до третьего размера и того гляди доберутся и до четвертого; складки на боках снова выросли и распространились валиками мягкого жира на спину. Филейная часть стала еще больше, чем была раньше, выпирая назад и раздавшись вширь так, как я и вообразить не могла, а пухлые ягодицы остаются круглыми и колышутся при малейшем движении. А мой живот, мой роскошный живот, гордо раздувается от всего съеденного, выпирает вперед и далеко опережает мою пышную грудь. Даже не знаю, будет ли он у меня разделятся на складки, или преобразуется в двойной валик жира — такой возможности я ему не даю, желудок практически постоянно набит, а потому пузо имеет благородно шарообразную форму. Впрочем, вскоре это уже не поможет. Я вся стала куда толще и пышнее, и наслаждались этим теперь мы с Томом вдвоем — а это куда больше и лучше, чем в первый раз!
Жую печенье и упиваюсь собственной мягкостью, пышностью и упитанностью, как мой откормленный животик все увереннее опирается на раздавшиеся бедра, какая я теперь ленивая… Полностью сдалась искушениям и превратилась в раскормленную ленивую королеву. И на седьмом небе от счастья!
Пижамные штаны трещат по швам под давлением пышной плоти, ночнушка с трудом сдерживает напор тяжелых грудей, а разбухшее пузо давно и беззастенчиво выпирает снизу. Ладонь Тома поглаживает его безразмерную мягкость; он мурлыкает, лаская нежную плоть кончиками пальцев, а я, созерцая каверну собственного пупка, хихикаю.
— И что тут смешного? — интересуется он.
— Ничего, — улыбаюсь, откидываюсь на спину. — Я просто счастлива.
А потом быстро раздвигаю ноги и стискиваю Тома подушками своих бедер. Мурлыкаю, когда ладони его нашаривают и стискивают складки у меня на боках.
— Ты просто чудо… — произносит он, завороженный ощущением роскошной женщины, ее объемистых бедер и раздувшегося живота. Сбрасываю ночнушку, оголяя верх; пышные груди с облегчением замирают, обретя опору в верхней части моего внушительного пуза. А потом я прижимаю Тома к себе, вжимая его в свою мягкую плоть, заставляя погрузиться, глубже и глубже… сердцебиение мое учащается, а внутри становится тепло-тепло.
Шепчу ему на ухо:
— Я с мужчиной, которого люблю, и который любит меня. Он водит меня по ресторанам, танцклубам и кинотеатрам, таскает меня по всему городу и не смущается моих габаритов. А я кушаю все, что хочу, и могу лениться, сколько пожелаю. — Чувствую, как его восставшая плоть устремляется к теплым вратам. — И от всего этого, — трусь о него обнаженным телом, — я становлюсь очень… очень… толстой!

Сладостная палитра морковного торта с творожным кремом щекочет нёбо. Я медленно, плавно извлекаю вилку из тесно сжатых губ. Улыбаюсь Тому и медленно жую, каждой клеточкой своей изображая, насколько наслаждаюсь — вкусом, сытостью, его вниманием. Это часть моего подарка ему в честь годовщины нашего знакомства — он наслаждается видом меня, уничтожающей целый торт за один присест, причем все мои внушительные телеса полностью оголены ради его удовольствия, и он беспрепятственно гладит и ласкает мою обильную плоть.
Всякий раз, когда я мурлыкаю, наслаждаясь вкусом торта, у Тома просто слюнки капают, а взгляд жадно ощупывает мои массивные округлости. Ноги, давно уже перешедшие пределы «пухлости»; подушки раздвинутых бедер, плотно прижатые к стулу; филейная часть, заполняющая все сидение стула, свешивающаяся по обе стороны сидения и подушкой вздымающаяся между спиной и спинкой; складки на боках, колышущиеся от малейшего движения — даже когда я просто подношу вилку к жадно распахнутому рту. Разбухшее объемистое пузо устроилось на коленях, разделенное глубокими складками натрое, словно жиры мои — это пуховые подушки, лишь слегка прижатые кожей к телу. Бюст полноценного четвертого размера горделиво возлежит на верхней из складок пуза, нежный и мягкий, как и вся я. От многочисленных килограммов даже руки у меня стали пухлыми и округлыми; щеки тоже пополнели, а явно проявляющаяся складка второго подбородка сделала лицо румяно-округлым.
Одна рука в постоянном движении вверх-вниз, переправляя торт кусок за куском из тарелки в мой ненасытный рот; вторая покоится на объемистых складках, где-то там же и массирующие их сильные ладони Тома, погружающиеся в мои внушительные жиры.
Покончив с тортом, я потягиваюсь, сотрясаясь всей своей массой. Зажмуриваюсь от удовольствия, отдаваясь ласкам Тома, оглаживающего мои телеса, мягкие-мягкие… потом открываю глаза и улыбаюсь ему: пора презентовать ему вторую часть подарка. Все мои сто двадцать пять кило. Поднимаюсь, чувствуя, каке эти килограммы перемещаются, находя себе новое положение; все тело мое колышется, когда я делаю шаг навстречу Тому; хихикаю, когда он погружается в меня как в перину. Губы его страстно впиваются в мои, а ладони оглаживают мою роскошную заднюю часть.
Подталкиваю его к постели, толкаю на нее и взбираюсь сверху, встав на четвереньки; грудь моя и живот свисают и трутся об его тело; потом я наклоняюсь, и лицо его полностью скрывается между моими тяжелыми грудями; я выжидаю, зная, что он весь мой, а потом всем весом сажусь Тому на бедра.
Доведя его до полуобморока, плюхаюсь рядом. Он обнимает меня одной рукой (насколько достает) и прижимается поплотнее; ласкает мои складки, мурлыкает мне в ухо, наслаждаясь моими округлостями… потом просто поглаживает мое внушительное пузо, лежащее передо мной на кровати разбухшим шаром.
— Я люблю тебя, — шепчет Том мне на ухо.
— А я тебя, — отвечаю я, с усилием переворачиваясь, чтобы встретить его взгляд.
— Ты как, все еще толстеешь? — спрашивает он.
— Никогда и не думала, что настолько растолстею, — честно отвечаю я. — Но вот во мне уже сто двадцать пять, и мне это нравится. Наверное, я все-таки остановлюсь… когда-нибудь. Потом. Но пока что я совсем не против поправиться еще немного.
— И я тоже совсем не против, — радостно сообщает он, целуя меня. Обнимает обеими руками, прижимается теснее, словно к подушке, большой, мягкой, и теплой… а мне это лишь в радость, в объятиях Тома так уютно и надежно...
Интересно, «еще немного» — это сколько?