​Автостопшица

Автостопшица
(Die Anhalterin)

Дождь, противный и холодный, начался как раз когда я вышла из закусочной для дальнобойщиков. Прекрасно, подумала я. До дома еще триста верст, вечереет, а я, пока буду стоять тут на ветру, вконец промокну. Если б я не так долго сидела в закусочной, лопая всякую хрень! А еще лучше — если бы я тупо не прожрала все те деньги, которые мать прислала «на дорогу»… Если, если, если. Ладно хоть, предусмотрительная я не сказала родителям, когда именно приезжаю. Потому как совсем еще не факт, что я сегодня успею добраться до Гамбурга.
Пока я шагала к краю автостоянки, дождь стал сильнее. Я попыталась застегнуть куртку, что было делом нелегким вдвойне: ладно на плечах тяжелый баул со шмотками, так ведь куртка — впрочем, как и все прочие мои вещи — за последние месяцы стала заметно теснее. А еще рассчитанная на наши промозглые зимы куртка, плотная и с толстой подстежкой, делала меня еще толще; так-то в расстегнутом виде мои объемы худо-бедно скрадывались мешковатым свитером… Одна надежда, что автостопом путешествуют нынче не только худосочные девицы модельного типа.
Полчаса ожидания с поднятой рукой. Никого. Волосы у меня уже промокли, несмотря на капюшон, и я изрядно замерзла. Но вот наконец со стоянки вырулил оранжевый универсал с шильдиком «вольво» и подъехал прямо ко мне. Пассажирская дверь открылась сама.
— Куда едем? — спросили изнутри.
— В Гамбург? — я попыталась наклониться, чтобы взглянуть на водителя, отчего желудок, переваривающий двойную порцию жареной картошки с колбасой и три больших «марса», воспротивился. А внутри у меня вдруг слегка защекотало — ибо водитель «вольво» оказался заметно так потолще меня, его живот почти упирался в рулевое колесо.
— Неблизкий путь, но могу подвезти. Багажник занят, кидай сумку на заднее сидение.
Я поспешно открыла заднюю дверь и осторожно пристроила свой промокший баул рядом с двумя коробками, наполовину прикрытыми безразмерной штормовкой. Затем сама опустилась на пассажирское сидение спереди, поправила ремень и пристегнулась.
— Спасибо, что остановился, — проговорила я, осторожно пытаясь определить, сколько же водителю лет. Выглядел где-то на тридцать, но толстяки нередко кажутся моложе, чем написано в паспорте.
— По такой погоде оставлять человека снаружи — плохо для кармы. Я сам когда-то изрядно поколесил автостопом и знаю, каково это. Кроме того, я тебя еще в закусочной приметил.
О господи, тогда он еще и видел, сколько я сожрала! Наверняка думает, что я обжора… а с другой стороны, сам-то куда потолще меня будет.
— Масло у них совершенно отвратное, — продолжил он, — так-то я люблю жареную картошку, но… впрочем, на дороге не перебирают, когда проголодаешься, тогда и ешь, — и подмигнул. Я устроилась поудобнее и чуть расслабилась.
«Вольво» неспешно и аккуратно глотал километры, мы болтали ни о чем, а я все смотрела на него, такого большого, с таким громадным животом, едва умещающегося на просторном сидении. Крупные руки на руле были мягкими от сала и с ямочками, как у младенца. Интересно, сколько он весит? Как минимум центнера полтора, прикинула я.
Снаружи становилось все темнее, и фары — нашей машины и встречных авто — создавали на дождевом занавесе ту еще сюрреалистическую картину. Мы же разговаривали так, словно давно знакомы, и хотя о еде речь больше не заходила — как-то чувствовалось, подразумевалось самими нашими объемами, что как минимум один общий интерес у нас с ним есть. Я немного рассказала о себе — мол, студенка, первый курс биофака, еду домой на новогодние каникулы, — а он сообщил, что работает в компьютерной конторе и много разъезжает, устанавливая и настраивая клиентам специфическую софтину по внешней безопасности, вернее, прилагающийся набор камер и датчиков.
— Веду сидячий образ жизни, считай — то в машине, то за экраном, — пожал плечами он. — На спорт времени нет, сама видишь, — похлопал он по выдающемуся брюху, ни капельки не стыдясь своих колоссальных объемов. — Слушай, раз уж ты тут сидишь — можешь помочь? Я снова слегка проголодался, а там, в коробке сзади, есть несколько шоколадных батончиков. Дотянешься?
Я попыталась повернуться, кряхтя — пояс джинсов больно врезался в мой живот, утонув в складках сала; одной рукой прихватила ремень безопасности, откинулась назад как могла, и таки дотянулась до коробки. Ничего ж себе «несколько батончиков», там с полдюжины упаковок, да еще две упаковки жестянок с «колой». Неудивительно, что он такой толстый...
— Тебе кого достать?
— Все равно, — отозвался он, — кстати, раз уж мы сразу на «ты» перешли, зови меня Томас.
— А я Таня, — я перетащила себе на колени упаковку «сникерсов».
— Ты тоже угощайся, не стесняйся. Нам, шокоголикам, надо держаться вместе.
— Я там, в закусочной, уже схрумкала три «марса», — покаянно призналась я.
— Хмм… Я на сегодняшний день больше по карамели. Фаза «марса» у меня была, когда я наконец плюнул на диеты и поддержание формы. А так обычно десяток батончиков в день подгрызаю.
От одной мысли, что кто-то лопает столько сладкого, меня вдруг в жар бросило. И как-то самой есть захотелось.
— Десяток в день — это много...
— А ты сколько таких в день съедаешь? — спросил Томас, вгрызаясь в развернутый «сникерс», отчего двойной подбородок его заколыхался. Я промолчала. Он понимает. Он такой же, как я, и точно так же наслаждается обилием сладких «запретных плодов». С ним мне нечего скрывать.
— Семь, может, восемь, — проговорила я, — но обычно я кучу всякого ем, не одни шоколадки. А когда ты плюнул на диеты?
— Года три назад. Поправился с тех пор килограммов на семьдесят. Понимаешь, просто однажды решил, что не хочу питаться черт-те чем, отказывая себе во всем вкусном. Не хочу думать о том, сколько там калорий в этом или в том кусочке. А потом осознал, что быть толстым — это, оказывается, невероятно приятно...
Он сказал это так спокойно. А у меня внутри все переворачивалось — та щекотка, которую я ощущала, замечая, как стул подо мной становится все уже, как мои бедра трутся друг о дружку, как живот ложится на коленки, когда я сажусь… тот восторженный ужас — или жуткая радость? — которые захлестывали меня волной, когда весы показывали, что за минувшую неделю я поправилась еще на килограмм… Нет, мне иногда удавалось удержаться на диете. Приблизительно сутки. А потом я срывалась и за следующие дни становилась еще толще. Когда я рассказала это Томасу, он улыбнулся.
— О да, знакомо… А ты пробовала сознательно объедаться?
Я кивнула.
— Было пару раз. Проверяла, сколько в меня физически влезет, а потом, когда совсем уже все — сумею ли впихнуть еще немножечко. Как правило, в постели перед сном, чтобы там и отрубиться после того как.
— И сколько же ты сейчас весишь?
В темноте, под монотонное ерзанье «дворников», я осмелилась сказать правду.
— Сто восемнадцать кило. А ты?
— Сто шестьдесят четыре.
Я снова посмотрела на его живот, чуть подпрыгнувший, когда краешек колеса зацепил выбоину. Томас доел «сникерс», и когда он вернул мне обертку, я протянула ему следующий батончик, уже частично развернутый.
— О, читаешь мои мысли, — усмехнулся он, подмигнув, когда и я принялась за второй «сникерс». Орехи, карамель и шоколад. Класс. Но дальше я снова полезла в коробку на заднем сидении — там, кажется, еще была упаковка «КитКэтов».
Мы схрумкали по паре таких. Желудок мой был тугой и тяжелый, я чуть выпятила живот, пытаясь устроиться поудобнее, и Томас явно это заметил.
— Скушай еще один, — предложил он.
— Если и ты съешь еще.
— Да без проблем. — Он прикончил очередной «киткэт» в три укуса, демонстрируя, что для него это пустяки. Я расхохоталась и повторила то же самое.
— Еще, — велела я. Очень уж мне нравилось смотреть, как он ест.
— И ты, — усмехнулся он.
Мои джинсы угрожали лопнуть прямо на мне, моя раскормленная тушка просто рвалась наружу из ткани. Как я утром их натягивала, отдельная печальная песня. Складка сала переливалась через пояс.
Дожевав третий «киткэт», Томас медленно выдохнул и также попытался выпятить живот, чтоб полегче было.
— Слушай… ты не против, если я пуговицу на джинсах расстегну? — спросила я. Слишком уж давили.
— Да нет, конечно, мы изрядно подкрепились. Мне штаны тоже дико жмут.
Я с облегчением запустила руку под свитер — даже он становился тесноват, — и с трудом расстегнула металлическое крепление. Молния поехала вниз сама, пузо буквально выплеснулось наружу. Впечатление было такое, словно на мне и трусиков нет — они утонули глубоко в жирах, обычное дело. Томас, бросив на меня быстрый взгляд, сам снял одну руку с рулевого колеса и, громко пыхтя, попытался расстегнуть свои штаны.
— Помочь? — предложила я, чуть склонившись в его сторону. Громадный живот его наощупь был теплым и очень мягким, туго обтянутый рубашкой, подол которой давно выскользнул наружу из слишком тесных штанов. Я коснулась нежной кожи, зарылась в его сало и с трудом расстегнула пуговицу — дальше пузо, как и у меня, высвободилось само, и заколыхалось на коленках.
— Ох, так куда лучше, — вздохнул он. Меня и тянуло задержать ладонь там, на его толстом животе, очень уж приятно, но приличия ради я все же убрала руку и принялась разворачивать очередной «сникерс».
— Аппетит у тебя что надо, — одобрил он. — Мне нравится, когда женщина отдается своим страстям и ест сколько пожелает. Слушай, а на солененькое тебя сейчас не тянет?
Перед нами как раз золотилась большая литера Эм. Я была, мягко говоря, не голодна, однако очень хотелось посмотреть, как Томас будет лопать жирные бургеры, уже сжевав почти килограмм шоколадок. Так что я кивнула — да, мол, конечно.
Окошко заказов в такое время и в такую погоду ожидаемо пустовало, и Томас взял невообразимое количество бургеров и жареной картошки, плюс два больших молочных коктейля. Официантка, сама вполне упитанная, вручила нам в окно коктейли и два больших бумажных пакета, понимающе подмигнув. И мы поехали дальше — вернее, Томас рулил, а я скармливала ему с рук сперва два чисбургера, потом жареную картошку, а дальше у меня от запаха открылось второе дыхание — или тут правильнее сказать «второй желудок»? — в общем, я сама слопала два бургера. Мы не ели, мы откровенно обжирались, и безмерно наслаждались самим фактом и процессом. Томас краешком глаза наблюдал, как я лопаю, а потом, сползая на сидении, счастливо постанываю, оглаживая вздувшийся живот, и он свободной рукой делал то же самое.
У нас остались еще коктейли и несколько бургеров, когда он признал — все, обожрался.
— Я тоже, — отозвалась я. — В жизни столько не ела.
— Это ты зря, надо почаще повторять, — улыбнулся он.
— Ты понимаешь, как меня тогда разнесет?
— Кто-кто, а я понимаю, потому и говорю, — все так же улыбался он. — Как по-твоему, ты сможешь сейчас застегнуть джинсы?
— Ни за что. У меня пузо как шар.
— Факт. Замечательно смотрится.
Я почувствовала, что краснею.
— Это у тебя — замечательно, такой толстый и круглый живот, и так колышется… может, съешь еще один бургер?
— Только если и ты съешь свой. — Томас вздохнул. — Но я, признаться, устал. Желудок давит на глаза. Может, остановимся и поспим несколько часов?
Мы оба знали, что это значит. И он ожидал моего решения.
— Да, — медленно проговорила я. — Возьмем с собой в номер остаток бургеров и конфеты, после солененького может потянуть на сладенькое...
И мы свернули с шоссе в ближайший городок, где на окраине обнаружился мотель. Томас неуклюже выбрался из авто, так и оставив штаны расстегнутыми — ему тоже их после такого обжорства было не застегнуть. Взял с заднего сидения штормовку и застегнул — на нем она сразу показалась не такой уж безразмерной, лишь подчеркивая его габариты. Под два метра росту и поперек себя шире, сто шестьдесят четыре кило… ох. Я попыталась оправить свитер и накинула сверху куртку, чтобы пузо не торчало, и потопала вслед за Томасом к стойке. Жиры его колыхались туда-сюда.
Номер был на втором этаже, и конечно же, мы поехали на лифте, но я все равно запыхалась, пока преодолевала столь скромное расстояние. За эти месяцы я слишком мало двигалась и слишком много жрала. Мне нравилось лопать больше, чем следовало бы — и конечно же, от этого я толстела еще больше. А уж сейчас, с торчащим от пережора пузом, я и вовсе едва двигалась. Томас явно чувствовал себя схожим образом, мы ввалились в номер и сразу повалились на кровать, неуклюже пыхтя. Его край кровати просел глубже, чем мой, еще бы — более сорока кило разницы… Постанывая, он расшнуровал ботинки и вздохнул с явным облегчением. Я уже сбросила кроссовки и на коленках подползла к нему сзади, потерлась о его спину своим пузом. Томас снова вздохнул, довольный и счастливый, я запустила руки в ворот его рубашки и погладила по груди. Волосатый, конечно, как почти все мужики, но шерсти не чрезмерно, а плоть наощупь была почти такая же пышная и нежная, как у меня. Складки сала, а под ними громадный живот. Хотелось как следует пожмакать его, такой податливый, сдобный, я попыталась сгрести ладонью тучную складку в верхней части живота — и не смогла, слишком большая для одной руки, ох, что за тело, а лениво-довольные стоны Томаса сводили меня с ума.
Он чуть повернулся, а я, тяжело дыша, сама плюхнулась на кровать, задрав свитер куда-то за бюст, полностью оголив переполненное пузо, выплеснувшееся из расстегнутых джинсов. Полный обзор на мои обильные жиры. Уехав из дома в колледж, я пустилась во все тяжкие в плане обжорства, и вот итог, ох, как же меня разнесло… почти тридцать кило за эти месяцы, я ела слишком много жирного, слишком много сладкого, и попросту — слишком много, вот и. Я чуть колыхнула пузом, довольно застонав. Томас улыбнулся и на четвереньках склонился надо мной, живот его почти задевал прогнувшийся матрац. Ох, скорее бы ощутить на себе всю его тяжесть, да она и так чувствуется, совсем рядом...
— Ты просто прелесть, — прошептал он. — Такая толстая, тяжелая. И вечно голодная.
— Уже нет.
— А жаль.
— Слушай, ну давай по-честному, сам-то ты сейчас можешь еще что-то слопать?
— Сладкое и полужидкое — вполне.
— Прорва твоя ненасытная.
— Ну а с чего, по-твоему, я такой толстый! — хохотнул он, на круглых щеках его возникли ямочки. И вот я запустила обе руки в его живот, ох, какой же большой, мягкий, роскошный, обширный, массивный и в то же время податливый… это ж сколько надо было всего съесть, чтобы там вырос такой слой сала… Я тщательно исследовала каждый сантиметр, игриво жмакая и стискивая его тучные телеса, а он принялся лапать мою филейную часть, тучную и откормленную, накрыл ягодицу ладонью, словно прикидывая объем «в горстях», кончиками пальцев прощупал каждую целлюлитную ямочку, а их там хватало, затем погладил тучные бока и наконец перешел к пузу.
— Думаю, после хорошего массажа у тебя снова разыграется аппетит.
Я улыбнулась. А что, вариант.
— Возможно.
— У тебя двойной подбородок.
— У тебя тоже.
— У меня всего вдвойне, — фыркнул он, — как минимум. Твой желудок все еще туго набит, я чувствую. — Пальцы его зарылись в жиры у меня над пупком. — Ты и правда слишком много съела. — Он нажал чуть сильнее. — Съела сколько вообще влезло… как знать, может, завтра у тебя прибавится еще килограммчик.
И будет сто девятнадцать, подумала я. А еще один — и все сто двадцать. Когда-то я в ужасе думала «никогда, ни за что, ни за какие коврижки» — но сейчас, в его умелых руках, это казалось желанным достижением. Сто двадцать жирных толстых килограммов. Для меня, с ростом метр пятьдесят шесть, это тоже более чем вдвойне. Из меня можно выкроить две Тани, причем даже не слишком тощих. Потому что я, ненасытная, постоянно жрала. Я прикрыла глаза и отдалась ощущениям от массажа, легкое давление в желудке потихоньку ушло.
— Ты как раз правильной конституции, чтобы как следует растолстеть, — прошептал Томас мне на ухо. — Не как сейчас, а гораздо, гораздо больше, чтобы стать невероятно толстой и красивой. — У меня мурашки по всем моим складочкам забегали от его слов, проникновенных и пророческих. — С твоим аппетитом у тебя вырастет живот, как у Будды, который свисает на бедра, когда ты стоишь… ох, как бы мне хотелось на это посмотреть...
— Тогда покорми меня, — предвкушающе выдохнула я, — скорми мне побольше сытного и сладкого, и я стану еще толще...
— Не сейчас, — и он продолжил массаж, — подождем немного, пока к тебе по-настоящему вернется аппетит, когда в твоем желудке снова появится место. — Медленно и чувственно он исследовал мое тело, каждый сантиметр моей давно сгинувшей талии, все массивные подушки сала, которые сейчас выпирали в этой области моей раскормленной тушки. Божественно приятно было — когда меня вот так вот ласкают, я впервые не стеснялась, когда кто-то вот так вот жмакал мое жирное пузо, выросшее от постоянного обжорства. Кого стесняться-то — того, кто толще меня на сорок кило? — Я вижу все те лишние калории, которые ты себе позволяла, — проговорил он, — которые сделали тебя такой восхитительно толстой. Если б я не знал, как ты любишь сладкое, я бы понял это уже по твоему телу. Знаешь, есть такая теория: когда ты ешь слишком много шоколада, эти калории откладываются жиром по всему твоему телу, особенно в бедрах и ягодицах, а вот от обилия жирной уличной снеди в первую очередь растет живот.
— А я и то, и то обожаю.
— И поэтому ты такая роскошная и соблазнительная, — он продолжал лапать мое пузо, жирное и податливое. — Меня очень возбуждает, когда я чувствую, как ты объелась.
— Я тоже хочу это почувствовать, — заявила я и зарылась пальцами в его живот, большой и тучный. — Слушай, а ты правда можешь прощупать мой желудок сквозь такой слой сала? — Вместо ответа он надавил мне куда-то чуть поиже ребер, и я пискнула. — А вот твоего я совсем не чувствую… тут все такое мягкое и податливое. А ведь ты съел побольше, чем я.
— Наверное. Но я привык к более солидным порциям, чем ты.
— Ну да, у мужиков обычно аппетит побольше.
— И это тоже. Но такое как раз можно натренировать… — Глаза его вспыхнули, похоже, мысль ему понравилась. — Если ты каждый раз будешь, наевшись до отказа, специально впихивать в себя еще немножко, твой желудок потихоньку растянется, привыкая к большим количествам еды. И с каждым днем ты будешь все более голодной. Ты разве не заметила, что сейчас ешь намного больше, чем когда еще была худой?
— Худой я не была никогда, — фыркнула я, — но о чем ты говоришь, прекрасно понимаю. — Да уж, когда я вечером обжиралась по самое не могу, утром всегда просыпалась голодная аки звер. С желанием снова вот так же налопаться, чтобы распирало.
Я вновь принялась искать под этими толстенными слоями сала его желудок, уже чисто из спортивного интереса, а еще потому, что мне жутко нравилось запускать руки в колышущиеся жиры Томаса. А потом сменила цель и зарылась в его пупок, также утонувший глубоко-глубоко в сале, а еще явно напрашивающийся на ласку. И еще одна эрогенная зона — ниже пупка, там, где мягкое-мягкое сало аки фартук свисало на бедра, скрывая кое-что, что мне хотелось отыскать… Ох, с одной стороны, мне и пошевелиться-то сейчас было лень, а с другой, я вся таяла в его умелых руках, которые сейчас ласкали мои бедра, также покрытые целлюлитом.
— У тебя ноги до самых коленок соприкасаются, такие толстые, — заметил он. — Надежнейшая стража.
— Кого надо — это стража пропустит, — улыбнулась я, раздвигая ноги.
Дальше было чувственно, медленно и прекрасно. У меня голова кругом шла, когда я ощутила на себе вес его громадного живота, конечно, тяжело, и меня совсем вдавило в матрац — но от восторга я таяла, я напрочь забыла, как меня расперло от обжорства, я ощущала лишь, как два наших жирных живота трутся друг о дружку, невероятно эротический сам по себе массаж, я стискивала складки сала у него на боках, куда дотягивалась, и глубокие стоны его, сытые и удовлетворенные, будили во мне зверя, ох, откормить бы его еще толще, до такой степени, чтобы он сам пошевелиться не мог… я едва могла дышать от его веса, но это было просто восхитительно, когда все его жиры ходили ходуном, и я лапала его бока, и его громадный живот, и сало его колыхалось ленивым океаном, и это было чудесно.
А потом мы сменили позу, и я оседлала его бедра, а потом наклонилась, чтобы поцеловать, и вволю наслаждалась, как мое пузо трется о его живот, и теперь настала его очередь играть с моими жирами, да, мое пузо было намного меньше и не такое податливое, но более чем солидное и колыхалось оно всласть, и учитывая, сколько я сегодня сожрала всего, я точно поправлюсь еще больше, вот эта толика жира — от «марса», эта — от «сникерса», а тут вырастет от жареной картошки… да мои последние джинсы лопнут прямо на мне!
То ли я сказала это вслух, то ли Томас открыл в себе талант чтеца мыслей, но от выдохнул:
— Скорее бы!
И протянул мне уже развернутый «киткэт».